А пока господин директор — как и все, чей слух не был защищён специальными амулетами — упал под стол, пытаясь зажать уши. Мозг разрывался…

Ужасное режущее чувство прекратилось. Кто-то помогал ему подняться.

Директор встал с колен и посмотрел на свои испачканные кровью руки. Секретарша Таня хлопотала вокруг, что-то говорила… Наверное, говорила — он видел, что рот у неё двигался, только вот звука не было. Она сбегала в приёмную, вернулась и поднесла к его губам открытый бутылёк с лечилкой. Сам бы он сейчас не выпил, руки тряслись неимоверно…

Таня помогла ему сесть в кресло, налила воды. В экран он сейчас смотреть был не в состоянии.

— Вы меня слышите? — звук дошёл как через вату. Ну, хоть так! — Иннокентий Михайлович, как вы?

Как? Да никак.

Правильно сказал Дрозд: надо, надо в поля выходить. Совсем раскис. И хватку потерял. Мог ведь среагировать. Дурак старый…

Он с усилием разжал губы:

— Нормально, Таня. Я посижу. Иди.

Петька спустил Фрейю на землю, сменил боевую форму на обычную и потрепал дракошу по загривку:

— Ну, вот! А ты стеснялась. Молодец.

НЕКОТОРОЕ ВРЕМЯ СПУСТЯ

Сигнал личного вызова мигнул оранжевым.

— Привет сынок!

— Привет, мам! Как ваши дела?

— Всё хорошо, дорогой. Нам с папой очень понравилась экскурсия. Экскурсовод — такой милый молодой человек. Зелёненький, с ушками… — мама изобразила пальцами.

— Это называется «гоблин», мам.

— Ага, — мама вздохнула. — Не могу я их гоблинами называть. Они ж совсем как люди. И этот высокий капитан, такой вежливый. Пригласил нас в тату-салон.

— Мам, ты что — татуировку сделала⁈ — не поверил своим ушам Петька.

— Ну не совсем татуировку. Роспись. Говорят, месяц подержится. Смотри, — она поднесла к экрану вторую руку: вокруг запястья извивался узорный светящийся браслет.

— Красиво! — заценил он.

— Мне тоже понравилось, — мама снова вздохнула. — Сынок… Я даже не знаю, как начать.

— Да не надо, мам.

— Нет, надо. Спасибо тебе, — она заморгала, собираясь заплакать, и поспешила перевести тему: — Ты нас когда познакомишь со своими девушками?

Петька закусил губу, представляя, как это будет выглядеть.

— Ну, перестань, — сказала мама, — я же понимаю, вы все работаете в игровых локациях, и профессии у вас… экзотические. Ты мне просто сейчас расскажи, я хоть к мысли привыкну. Вот та, со стрижкой каре — она кто?

Петька потёр лоб.

— Она девятихвостая лиса. Ведьма у меня в локации.

— Ага, — мужественно кивнула мама. — А светленькая?

— Баба Яга. В русских сказках.

— Надо же! Ну, ничего, пусть. И ничего страшного, что их двое…

— Их вообще-то трое, мам, — раз уж пошли откровения, лучше сразу.

— А третья?.. — растерянно пролепетала мама.

— Она вампирка. И она, ты знаешь, негритянка.

— Ну, после вампирки это даже ничего, — стоически рассудила мама. — А тебе не кажется, сынок, что ты как бы того… увлёкся, что ли?

Петька усмехнулся.

— Знаешь, я как-то прочитал, что один очень уважаемый пророк считал, что у мужчины должно быть четыре жены.

— Ой-й, — вздохнула мама, — ну если так смотреть, то ты у нас ещё и скромный…

800 ЛЕТ НАЗАД

– Оставь меч, Дмитрий. Негоже столь славному оружию пропадать безвестно.

Я усмехнулся. Оружию негоже, а мне, значит – вполне. Впрочем, меч губить было жалко. Часть меня, как-никак. Пусть живёт.

Велел ему:

– Родственникам служи. Чужим не давайся.

– За твою жертву не оскудеет род твой и не прервётся! – торжественно сказали в спину, и круг архимагов повторил клятву. Я не смотрел на них. Только на разрастающийся зародыш разрыва реальности, похожий на пульсирующую непроглядно-чёрную прореху, расползающуюся чернильными трещинами-щупальцами. Края разрыва жадно светились багровым. Постой так немного – и приметишь, как багровая каёмка медленно, но непрерывно изъедает наш мир.

Неважно уже, кто оказался виновным в этом злодействе. Да и не осталось их, тех виновных – все сгинули в первый же миг прорыва. И теперь требовался маг, искусный во всех четырёх стихиях, чтобы залатать собой порванную ткань реальности.

Архимаг.

Вариантов было немного.

Один.

Я.

Я поставил портал в самую сердцевину мрака и шагнул.

Я

Ослепительный свет.

Он был повсюду.

Я не ощущал тела, и это нервировало. Словно меня распылили по всей огромной вселенной бесконечным светящимся облаком.

Где границы? Границы меня?

Я попытался дёрнуться, чтобы почувствовать собственную материальность. Безрезультатно.

Хотя, нет! Результат был! Я начал слышать звуки. Что-то размеренно пикало. И ещё... вот! Голос!

– Молодой такой, – сказала женщина. Сочувственно, но с каким-то оттенком... высокомерия, что ли?

– А что ты хотела? – ответил второй, мужской, довольно усталый и равнодушный. – Несчастья происходят и с аристократами, и с дегенератами.

– Тихо ты! – испуганно шикнула женщина. – Услышит кто!

– А что я такого сказал? Старинный аристократический род Пожарских... – что-то прошуршало, как будто закрылась большая тетрадь. – Я же не собираюсь спорить с их правом на княжеский титул. Да и никто поперёк древней клятвы вставать не захотел, хоть и были желающие.

Пару секунд было тихо.

– Но он же не виноват, что мать беременная попала под удар магостатической гранаты...

Мужчина досадливо вздохнул, явно не желая спорить:

– Лена, какой в нашем разговоре смысл? Ну, жалко тебе его. Жил бессмысленно, умрёт безвестно. Микроскопический некролог на последней странице «Имперских ведомостей», на этом всё.

– А... почему «умрёт»? Он же, вроде, стабильный?

– Завтра два месяца, как он в коме. Следов мозговой активности давно нет. По закону, мы должны его отключить.

– А как же родственники? Согласие подписали?

– Нет у него никого.

– Что, даже из женщин?

– Говорю тебе – последний. Вряд ли хоть кто-то за прахом после кремации явится.

Раздался звук, словно подвинули серебряный подносец с ложками да ножами, и женщина совсем другим тоном сказала:

– Ну уж, как о смерти объявят, из двоюродных-троюродных кто-то всё равно прибежит, наследство делить. Ещё локтями толкаться будут, глотки драть, кто ближе.

– Да там того наследства... Суздальские земли ещё тридцать лет назад конфисковали, чтобы дед вот этого Дмитрия Михайловича помнил, как не на ту сторону вставать. Всё что осталось – поместье под Москвой из материного приданого. Слухи ходят, что оно не просто в закладе, а арестовано банком за неуплату процентов, и распоряжаться им Пожарские не могут. Дом, правда, в самой Москве хороший, но сколько уж в нём ремонт не делался... И то, сохранили, боясь, как бы проклятие не упало на те роды, которые себя восемьсот лет назад клятвой запечатали. Обязались ведь, что род не оскудеет. Вторым пунктом, правда, шло, что род и не прервётся – а видишь, как вышло.

– Ты откуда всё знаешь?

– Светские хроники иной раз из любопытства почитываю... Удивляюсь, почему никто не подсуетился молодому Дмитрию Пожарскому невесту хоть из худородных подыскать. Оно, понятно, дворянин без магии – позор, однако ж древняя клятва – тоже не фунт изюма. А ну как всю дворянскую верхушку одной ладошкой сверху прихлопнет?

– Чё ж они тогда тут толпами не магичат, чтоб парень жив остался?

– Может, и магичат. Для этого магистру рядом стоять не обязательно... Ладно, пойдём, чайку попьём, что ли?

Голоса удалились, хлопнула дверь, и наступила тишина.

А во мне кипел гнев. Вот, значит, как оно – «за твою жертву не оскудеет род твой и не прервётся»? И особенным издевательством звучало, что вот этот последний, умирающий и, судя по всему, совершенно никчёмный в магии парень был моим полным тёзкой.