«Надеюсь, ко вторнику в правом крыле всё закончат. Ты же не у нас их принимать хочешь?»

«Нет, конечно! У нас семейная часть, дети бегают. А примем мы их со всем официозом. Думаю, там уже к воскресенью закончат, но на воскресенье у нас выезд запланирован, седалищем чую — будет в Салтыковских деревеньках какая-то подляна. А понедельник — день тяжёлый. Так что вторник — самое оно».

За обедом подошёл Илья:

— Дмитрий, мне тут сказали, ты вечером на автодром собираешься?

— Есть такое дело.

— А чего молчишь? Погоняемся?

— Можно.

Так что вечером мы поехали вместе, и хоть Илья и знал все трассы на Муромской базе как свои пять пальцев, я за выходные так к рулю приноровился, что раз пять мне удалось его обставить. А сразу с базы мы с Кузьмой отправились в Засечин. Свернули на тихую улочку и прыгнули в портал.

Когда на машине в портал въезжаешь, знаете, что самое главное? Это я ещё по Рюриковым драккарам затвердил: не закрывать портал раньше времени. Золотое правила кормчего: убедись, что ж*па вошла.

ПРОБЛЕМА В ПОЛНЫЙ РОСТ

За прошедшие четверо суток никаких тревожных гонцов не прибегало, более того, утром Фёдор отчитался, что поступил первый звонок с отчётом из усадьбы. Подробности я выслушивать не стал, Федя — управляющий дельный, что он всё разрулит как надо, я верил. Но нагрянуть с проверкой всё равно хотел. А пусть не расхолаживаются.

Надо сказать, что сама усадьба за эти дни была вычищена просто до блеска. Городок чего-то копошился, но особенной настороженной напряжённости в воздухе не ощущалось.

— Пожалуйте, ваша светлость, — одноглазый Андрей с чувством хорошо выполненной работы провёл меня по дому.

— Добро, поглядеть приятно. А остальные где?

— Так на досмотр поехали. Тут мужичок нашёлся мастеровитый, разбойничьи грузовички посмотрел, один сразу на ход поставил, да ещё два тож обещался починить. Вот на ходовом наши и поехали.

— Двое вместе?

— Точно так, ваша светлость. Пару раз на нас нападать пытались. Вои кхитайские-то — молодцы, однако ж шкура у нас послабее ихней будет. Хоть и с отрядом, двоим надёжнее. Да и машина одна. За день две, когда и три деревушки осмотреть успеваем.

Кузьма тоже с любопытством прислушивался:

— Как думаешь, литовские перекупы с претензиями заявятся?

— Как не заявиться, такую кормушку у них отбили. Тут уж отрядец небольшой набегал — должно быть, из тех, кто с деревенек остатки дурнотравья собирал. Кхитайцы тех всех покрошили. Но обязательно ещё придут. Может, в лоб не попрут, по-хитрому напакостить захотят, но уж проявят себя, это точно. Только не в том наша главная печаль.

— А в чём же? — интересно мне стало, совпадают ли выводы управляющих с моими.

— А в том, ваша светлость: заметили вы, должно быть, что изрядная доля полей быльём поросла? А есть и те, что не быльём, а лесом молодым затянуло. Говорят, лет восемь назад мор был, не разбери их — то ли тиф, то ли холера. Народу много помёрло. Вот, к примеру, вчера смотрели Пострелово. По ревизской сказке — большая деревня, в сотню с лишним дворов. Приезжаем — тридцать восемь! Прочие — которые заколочены, которые так позаброшены, а то и подразобраны. И вместо пятиста с лишним человек — едва двести. Десяток деревень осмотреть успели — везде народу вдвое меньше, чем в бумагах. Те, что живы, поголовно переведены дурные травы сеять, сколько осилят. Огородики ещё садят, а зерно — нет.

— А хлеб как же? — удивился я. — Покупают? Или им взамест травы пшеницу отсыпа́ли?

— Немного отсыпали. Но только немного. Видать, неудобно заготовщикам с зерном возиться. Остальное — деньгами платили, чтоб на ярмарках купить могли. Однако ж нынче в соседних вотчинах везде недород случился, продают неохотно, цены ломят высокие. Уж на что наши крестьяне к картошке подозрительно относятся, и той не достать.

Так-та-а-ак, похоже у меня в вотчине намечается голод. Замечательно!

— Семена дурнотравья догадались изъять?

— Конечно, ваша светлость! Изъяли, сразу пожгли. Только чем садиться будем?

— Вопрос, конечно, интересный. Ладно, Андрей, это мы решим. Ваша задача: в короткие сроки придумать, чем и как народ загружать будете. Потому что бесплатно я кормить никого не намерен, а копейки ихние мне задаром не нужны. Будут работать — будет еда. Не захотят — ну, значит, будут работать битые. В первую голову здесь в усадьбе подсобные помещения расчистить да прибрать. Зерно возить будем, чтоб было куда складировать.

— И подвалы большие обустроить надо, — прибавил Кузя, выразительно подняв брови: — под картошку.

«А она в подвалах хранится?»

«Именно. Перемораживать её нельзя».

— И подвалы, — подтвердил я.

Картошки я знаю где набрать.

Мы спустились во двор, уселись в машину и развернули портал.

— Зря я Горыныча за неразборчивость в бабах критиковал.

Кузя скривился:

— Только не говори мне, что ты хочешь с этим истериком договариваться.

— Я — нет. К тому же мальчик критически недоговороспособен. Особенно если у них тоже с урожаем похуже. Но если Змей его по-отечески прижучит, то эта изумрудная ящерица вынуждена будет поделиться. А Змей по-любому захочет за помощь с головами отдариться. Вот он — подходящий случай!

— Да там у них кукуруза в основном!

— Жрать захочешь — и кукурузу сожрёшь. И вообще, картошку они тогда ещё сажать начинали. Разогнались, поди.

Да. У Горыныча была не только дочь, но и сын. Тоже жив, скорее всего. Боги так просто не помирают.

ПОЗНАКОМЬТЕСЬ…

837 лет назад

Змей пребывал в меланхолии. Изволил грустить и пить горькую. На все расспросы бухтел, что жизнь не удалась, всё плохо и бабы, соответственно, поголовно… как бы сказать… непостоянны в своих привязанностях. Пришлось мне выпить заветный, припасённый с Ольхона, бутылёчек с протрезвином и упоить нашего рептилоида чачей до невменяемости. И только после этого Змей сдался и рассказал причину своего горя.

— Говорил я тебе — все беды от баб?

— И ты в очередной раз получил неопровержимое подтверждение своей теории?

— А вот не н-н-а-а-а-адо… — Горыныч закачался как водоросли под водой, поводя передо мной зелёным чешуйчатым пальцем.

Реально, лучше сейчас не шутить, а то перемкнёт его в переходной форме, трансформируй потом принудительно, мучайся.

— Чего случилось-то, говори толком.

Змей горько вздохнул.

— Понимаешь, Димас, — это, он говорит, что так моё имя на кавказский манер звучит, — прилетаю я, зна-ачит, домой. В родную деревню! — Горыныч натурально выпучил глаза. — А мне — мне! — претензии выкатывают!

— М-м?

— Говорят, мол, сынуля мой их, зна-ачит обибает, нет, это, о-би-жает. Во!

— А ты?

— Я грю: какой сынуля, вы чё? Я один как перст, — он всхлипнул, — один, совсем.

Да, тогда Гидра с Ехой ещё не проявились, точно. И Змей страдал.

— А мне старейшины и говорят: прилетел змей, яркий такой. В перьях.

— Что — прям натурально в перьях⁈

— Ну! Да ещё в изумрудных, можешь представить⁈

— Пиштец.

— Сразу заявил, что он — мой сын. Повидаться мол, хочет, — Горыныч шумно высморкался. — И жрёт, гад летучий, по восемь овец в день! Старейшины в панике. Такими темпами, говорят, скоро вообще стад не останется!

— Ну д…

— Я им, говорю, — вы чего? Да ни один человек столько не съест! Обалдели, да? А они мне — а он в образе змея жрёт.

— Ядрёна-Матрёна, — только и смог сказать я.

Змею рассказ доставлял истинные муки:

— Зачем? Зачем восемь, а? — горько причитал он. — Ну обернись ты человеком, приготовь плов, шашлык, зелени возьми… Энергоёмкость же будет выше чем в образе. Ну⁈

Что тут скажешь?

— Э-э-эх! Давай, наливай!

Выпили.

— Ну, я взлетел, да… Лечу, да, ищу. И тут мне ка-а-ак кто-то даст в крыло! Чуть плечо не вывихнул, неприятно так! Я вывернулся, щиты поставил. Смотрю — а это мелкий такой змеёныш, на западе таких «вирм» называют — тоже змей, только без передних лап. Как эта шняга летает — непонятно. Ни крыльев, ни хрена. Шкурка яркая, лазурно-голубая с прозеленью. Пёрышки торчком. Но дура-а-ак… Кто ж на меня в моих же родных небесах нападает? Я ж на одну ладонь посажу…