Это как будто снимало с Шубина вину. Но жажда мести оставалась неутоленной.

Виктория проявляла неусыпную заботливость и старалась пореже оставлять его одного. Они часто бывали на людях, ходили в театр, в гости.

— Старайся не вспоминать! — советовала она. — Ведь это как в сказке: оглянись, и злые чудища, целая свора чудищ, кинутся на тебя сзади и разорвут!

Новый год Шубины собрались встретить в Доме офицера.

Разложив на диване парадную тужурку, Шубин озабоченно прикреплял к ней ордена и медали.

За спиной раздавался дразнящий шелковый шорох. Это Виктория, изгибаясь, как ящерица, перед трюмо, натягивала узкое длинное платье. Военнослужащие женщины уже появлялись на вечеринках в гражданском платье.

Потом она, покачиваясь, прошлась по комнате.

— Какое упоение, не можешь себе представить! Туфли на высоких каблуках!

— Неудобно же!

— Все равно упоение! Я так давно не танцевала! Милый, застегни мне «молнию» на платье!

Но с этой «молнией» всегда возникали задержки, нельзя, однако, сказать, что досадные. Приходилось поправлять прическу, пудрить раскрасневшееся лицо…

— Мы опоздаем, милый, — шепнула Виктория, не оборачиваясь. Звонок у входной двери был не сразу услышан.

— Два длинных, один короткий! Позывные Шубиных! Боря, к нам!

В узкий коридор, а потом в комнату с трудом протиснулось что-то громоздкое, лохматое. При ближайшем рассмотрении оказалось, что это длинная куртка мехом наружу. Человек внутри куртки был незнаком Шубиным.

Лишь когда он улыбнулся и сросшиеся на переносице черные брови забавно поднялись, Шубин узнал его. Джек Нэйл, судовой механик, предъявил свою улыбку вместо визитной карточки!

От удивления и радости Шубин не находил слов. Но гость нашел их, и это были русские слова.

— Спасибо! — неожиданно сказал он. — Драстуй, товарищ! — Подумав, добавил: — Пожалуйста…

Он замолчал и улыбнулся еще шире. Пока это было все, чему он научился в России.

Выяснилось, что некоторое время Нэйл служил в Заполярье, а теперь едет в Москву, в военную миссию, за новым назначением.

Худое лицо его было гладко выбрито. С клочьями пены и седой бороды он смахнул, казалось, лет двадцать заодно. Подбородок выдвинулся резче. Рот, оказывается, был узким, решительным. Зато заметнее стали морщины.

— Но вы собрались в гости, — сказал Нэйл, переминаясь у порога с ноги на ногу. — Сегодня все встречают Новый год.

— Вы встретите его с нами! Мы приглашаем вас в Дом офицера… Но вы не представляете себе, как я рад вам!

— Не больше, чем я, — вежливо сказал гость. — Что ж, до часа ночи я в вашем распоряжении. В час тридцать отходит мой поезд.

— А сейчас двадцать два! Когда же успеем поговорить? Ведь вы не досказали еще об этой реке, притоке Амазонки.

Шубин умоляюще посмотрел на Нэйла, потом на Викторию.

Она не могла видеть его умоляющим.

— Мы останемся дома, только и всего! — объявила она, скрывая огорчение под улыбкой. — Я сымпровизирую ужин. Мистер Нэйл извинит нас за скромность угощения.

Шубин радостно объявил, что у него есть НЗ[141]. В ответ Нэйл, ухмыляясь, вытащил из кармана плоскую флягу:

— Думал, чокнусь сам с собой в поезде, если не застану вас в Ленинграде. Адрес дали североморские катерники, но, как говорится, без гарантии. Бренди, правда, слабоват.

Он признался, что всем напиткам на свете предпочитает русскую водку.

— Так же крепка, как ваши морозы и ваша дружба, — значительно сказал он.

Подавив вздох, Виктория сменила парадные туфли на растоптанные домашние, подвязала фартук и принялась хозяйничать.

А мужчины, улыбаясь, уселись друг против друга. Происходил тот традиционный обряд, который обычно предшествует беседе двух друзей, встретившихся после долгой разлуки: обоюдное похлопывание по плечу, подталкивание в бок, радостные возгласы и бессмысленный смех.

— Я не могу понять ваше лицо, — сказал Шубин, задумчиво всматриваясь в Нэйла. — Сколько вам лет?

— Сорок шесть.

— Когда вы улыбаетесь, вам можно дать меньше. Но в концлагере я думал, что вы ровесник Олафсону.

— Это не только концлагерь. Это еще и Шеффилд. Нэйл задумчиво разгладил ладонью скатерть:

— Вас интересует Аракара, один из притоков Амазонки. Но ведь я шел к ней издалека, из Шеффилда. Отправная точка в моей биографии — Шеффилд.

Если вы ничего не узнаете о нем, то не поймете, почему я, оружейник и потомок оружейников, стал моряком, бродягой, и в тысяча девятьсот сорок втором году, в разгар войны, очутился в нейтральной Бразилии.

Итак — Шеффилд. Он расположен в графстве йоркшир, которое славится не только своими свиньями, но и своей сталью. В прошлом веке там обосновались Армстронги и Виккерсы. Следом пришли и мы, Нэйлы. Да, мы пришли за ними, но наши семьи, как говорится, не ладили между собой… — Он мрачно усмехнулся: — Ведь «Нэйл» по-английски значит «гвоздь». А как гвозди могут относиться к молотку или руке, которая держит этот молоток?

Мужчины в нашей семье умирали, не достигнув сорока лет. Я один, как видите, перевалил этот рубеж. Обманул своих хозяев, потому что вовремя сбежал от них.

Вы скажете, что мои отец и дед, квалифицированные рабочие, получали большое жалованье и премии за срочность? Да! Когда отец, надев в воскресенье котелок и праздничный сюртук, под руку с матерью шел в церковь, нищие говорили ему: «Сэр!»

Родители имели коттедж и небольшой счет в банке. Но это была крупица по сравнению с тем, что выручали на производстве оружия Армстронги и Виккерсы. Они были главными убийцами. Конечно, и мы, Нэйлы, помогали им убивать.

Мой отец умер на работе, возле своего станка.

Заказ был срочный: броневые плиты для танков. Тогда, в тысяча девятьсот шестнадцатом году, танки были новинкой. Новое секретное оружие того времени. И оно сыграло свою роль под конец войны.

Отец свалился ничком на станок. Я не успел подхватить его. «Переработался», — сказали врачи. Эпитафия из одного-единственного слова!

Что ж, Виккерс не торопясь раскрыл свою большую бухгалтерскую книгу, списал отца, потом приплюсовал к основной сумме цену выработанных в этот день броневых плит. Но я не хотел, чтобы меня списывали или приплюсовывали! — Нэйл стукнул по столу ножом. — Извините!.. Один из гвоздей взбунтовался! Это был я. Бунт гвоздей — невидаль на заводах Виккерса. Но мне было плевать на все.

«Надо вдосталь надышаться перед смертью», — решил я. И ушел в море. Сначала плавал кочегаром, потом кончил училище и стал судовым механиком. Это было не просто в те годы.

Вам, молодым, трудно вообразить гавани послевоенного времени. Кризис! Кризис! Толпы безработных докеров на пирсах. Много женщин с черными повязками на рукавах. Корабли, поставленные на мертвые якоря. И — кладбища кораблей! На одной банке в Северном море, в районе, где происходила знаменитая Ютландская битва, я насчитал три с лишним десятка торчащих мачт. Будто лес, затопленный в паводок… Историки спорят о том, кто победил в Ютландской битве: немцы или англичане. Я считаю: победил «Летучий Голландец»!

— Разве он уже был тогда? — удивился Шубин.

— Ну, не он, предшественники его! Неужели вы не поняли, что по морям скользит целая вереница «Летучих Голландцев»? Да, бесшумно и быстро, как волчья стая!..

Одно время я думал так же, как вы. Я с облегчением вздохнул, узнав о смерти компаньона Виккерсов, сэра Бэзила Захарова.

Но через несколько лет стало известно, что Гитлер наградил орденом Генри Форда. «Эге-ге!» — сказал я, и в голове у меня прояснилось.

«Не буду воевать! — беспрестанно повторял я. — Ни за что не буду! Не хочу работать на виккерсов и захаровых!»

Но случилось так, что я не выдержал зарока.

В тысяча девятьсот сорок втором году я служил на одном бразильском речном пароходе, который ходил по Амазонке, развозя груз и пассажиров по пристаням.