В этом смысле Санта-Рита разительно отличалась от Берлина. Днем машины мчались по улицам с бешеной скоростью, шоферы весьма вольно толковали правила уличного движения. Машины обгоняли друг дружку, неистово гудели, только что не наскакивая одна на другую, а пешеходы переходили улицы, отважно лавируя между фырчащими моторами и совершенно игнорируя светофоры. Даже такси останавливали здесь не так, как за океаном — поднятием руки, а каким-то особым свистом, который Миллеру никак не давался.

И только теперь, поздним вечером, малолюдная Санта-Рита уподобилась Берлину. Бархатную ночь над оливийской столицей прошивали нещедрые огни. Город затихал, готовясь отойти ко сну.

Снизу вдруг послышался незнакомый гортанный возглас. Миллер вздохнул — он почувствовал себя бесконечно чужим в этой гостинице, в этом городе, в этой стране.

Плотнее запахнув на груди застиранную пижаму, прислушался: возглас не повторился. Глянул вниз: под самыми окнами целовалась молодая парочка.

Из-за угла вынырнула веселая компания — несколько парней и девушек, и сонная одурь города мигом отступила. Один из парней напевал, подыгрывая себе на гитаре. Странная вещь — песня показалась Миллеру знакомой. Где, черт возьми, он слышал эти слова о шквале, который разрушает стены темницы и несет с собой свободу?.. Наконец его осенило. Ну да, он слышал эту песню в порту, в Королевской впадине, едва только, полуживой, ступил на берег. Эту песню пели докеры.

Компания с гитарой медленно прошла мимо здания отеля и скрылась вдали. Парочка внизу тоже куда-то исчезла, словно растворилась в душном, сыром воздухе…

Хлопнула дверь на этаже, кто-то визгливым голосом настойчиво звал дежурную.

И город, и отель жили своей жизнью, и не было им никакого дела до Миллера, в прошлом — немца, а ныне — бразильца, который благодаря стечению семейных и прочих обстоятельств перебрался в Оливию и стал помощником грозного генерала Четопиндо…

Что ж, прошлое отрезано намертво, к нему нет возврата. Завтра с утра начнется его официальная служба в Комитете общественного спокойствия. Ровно в 8.30 он должен быть у генерала Четопиндо.

Стало свежо, он закрыл окно, аккуратно опустив шпингалет, и лег в постель.

Спал плохо.

Утром он явился в Комитет общественного спокойствия, хмурое здание, расположенное близ центра Санта-Риты. Прежние его встречи с генералом Четопиндо проходили в другом помещении.

Охранник скользнул по нему взглядом и пропустил, не сказав ни слова: видимо, был предупрежден.

Четопиндо был уже на месте. Когда Миллер вошел в кабинет, он посмотрел на часы.

— Ты опоздал на одиннадцать минут, — строго сказал генерал, не замечая протянутой руки.

— Но я…

— На первый раз прощаю, — перебил Четопиндо. — На второй — пеняй на себя. Мой аппарат должен работать с точностью часового механизма. Разболтанности среди сотрудников я не потерплю…

Миллер с тоской посмотрел, как генерал потянулся к коробке с сигарами. После первой же затяжки шефа его начало мутить.

— У меня для тебя дело, — сказал Четопиндо, стряхивая пепел, — посерьезнее, чем предыдущее.

Он вышел из-за стола и подвел Миллера к огромной карте Оливии, занимавшей почти всю стену кабинета.

— Обстановка в стране, как я предполагаю, начнет быстро накаляться. Вот-вот я ожидаю взрыва… Дай бог, чтобы это скорее произошло. Тогда одним ударом можно будет расправиться с левыми, которые начинают приобретать слишком большое влияние в стране. — Четопиндо помолчал, что-то соображая.

Миллер старался не смотреть на сигару, дымящуюся в его руке.

— Прижать эту свору к ногтю, сам понимаешь, будет не так-то просто. Верные люди у меня есть, оружие тоже. А вот боеприпасы меня беспокоят, — вздохнул Четопиндо. — Мои части в них нуждаются. — Генерал отыскал на карте точку. — Вот, — указал он. — Название запомни, ничего не записывай. Это небольшой городок. Поедешь туда, отыщешь завод химических удобрений…

— Удобрений?!

— Неужели все немцы так тупо соображают? — Четопиндо картинно пожал плечами. — Пора бы уж знать: где удобрения, там и взрывчатка. Ею и занимаются подпольно мои люди, но что-то давно нет от них никаких сигналов…

— Ясно.

— Фамилию и адрес я тебе дам. Выяснишь на месте, как там идут дела. И чем быстрее, тем лучше. Не забудь уточнить, сколько в наличии бомб и гранат, они могут понадобиться в любую минуту. Эти левые — повсюду. — Четопиндо снова уселся за стол. — В каждую щель пролезли, всех перетягивают на свою сторону. Я не удивлюсь, если встречу какого-нибудь типа из компании Орландо Либеро в собственной ванне… Но к такой встрече я подготовлен, — похлопал он себя по слегка оттопыренному карману. — Я опережу их. Я придумал для них одну занятную штуку… — Генерал помолчал и спросил неожиданно: — Ты видел наш стадион, Карло? У тебя ведь было вчера несколько свободных часов для осмотра достопримечательностей Санта-Риты.

Миллер, неравнодушный к футболу, успел вчера побывать на стадионе, и он знал уже, что это сооружение — гордость страны.

И в самом деле, это был великолепный стадион, вмещающий более ста тысяч зрителей, что для четырехсоттысячной Санта-Риты составляло огромную цифру.

Футбольное поле было тщательно ухожено. Сверху, трибун, оно казалось огромной шахматной доской — светлые квадраты чередовались с темными. Миллера водил по стадиону добровольный гид из местных жителей. Он рассказал Карло, что администрации стадиона не нужно держать в штате озеленителей: травой на поле занимаются оливийские мальчишки, которые с пеленок грезят о футболе.

Поскольку стадион широко посещали иностранцы, оборудован он был по специальному указанию президента, что называется, с размахом: шикарные раздевалки с разрисованными стенами, холл для пресс-конференций, закрытый бассейн и многое другое. В стране был весьма популярен лозунг, выдвинутый президентом: «Оливийская сборная должна стать чемпионом мира по футболу!» Этот лозунг Миллер видел в витринах магазинов, на стенах домов и в самых неожиданных местах.

— Да, я побывал там, а почему ты вспомнил о стадионе, Артуро? — спросил Миллер.

Генерал произнес:

— Совершить переворот в стране — только полдела. Нужно еще суметь удержать бразды правления. А это не так-то просто.

— Что же ты предлагаешь?

— Ну-ка рассуди сам. Мы арестовали несколько десятков тысяч человек. Это потенциальные наши враги — одни более активные, другие менее. Куда прикажешь их девать?

— В расход.

Четопиндо покачал головой.

— Негуманно, — сказал он. — Гитлер в таких делах, увы, явно перегибал палку, за что, в конечном счете, и поплатился собственной шкурой. Я не собираюсь повторять его ошибки, да и времена теперь не те. Во-первых, большую силу забрало так называемое общественное мнение, мировая пресса, и с этим нельзя не считаться. Если мы сразу уничтожим наших врагов (что, в общем-то, наше внутреннее дело), за границей такой вой поднимут, хлопот не оберешься. Ну, а во-вторых, у некоторых арестованных найдутся богатые родственники за рубежом. Они пойдут на все, чтобы выкупить своих дорогах родичей, попавших в беду. Собранные деньги можно будет обратить на нужды нации…

Когда Четопиндо произнес «нужды нации», Миллер подумал о драгоценностях, с которыми пришлось расстаться, как только он ступил на землю Королевской впадины. О возврате хотя бы части из них генерал и не заикался.

— Стадион превратить в лагерь?

— Конечно. Он достаточно вместителен, обладает приличной оградой…

— Постой, постой, — перебил Миллер. — Футбольное поле огорожено колючей проволокой. Это твоя работа?

— Тут ты попал пальцем в небо, — улыбнулся Четопиндо. — У нас на всех стадионах имеется колючая проволока. Без нее наши болельщики могут судью на части разорвать. — И без всякого логического перехода напутствовал: — Поезжай, Карло, займись боеприпасами. И поскорее возвращайся.

В дороге Миллер припомнил, как допрашивал доставленного из Свинемюнде француза, подозреваемого в связях с саботажниками. Пуансон в полубреду и наболтал много всякой всячины, в частности, об удивительном открытии некоего неведомого Миллеру доктора Гофмана, которое тот сделал совсем недавно в Швейцарии… После того как француз потерял сознание, Миллер, обыскав его вещи, нашел в подкладке клочок бумаги с химическими формулами. Он в химии ничего не смыслил, но бумагу на всякий случай припрятал. Уж больно диковинные вещи рассказывал француз о препарате, структурная формула которого была изображена на измятом листке. Препарат был зашифрован аббревиатурой, начинавшейся буквой «Л». Последующие буквы вытерлись, и разобрать их не удалось.