Он постучал в дверь нужного кабинета.

— Перефразируя известную поговорку, можно сказать: точность — вежливость разведчиков! — Улыбаясь, Андрей Федорович вышел навстречу Талызину из-за стола, обнял, крепко, по-отцовски, расцеловал. — Спасибо тебе, Иван! Дважды спасибо. Во-первых, за раздобытую информацию. Радиограмма получена и расшифрована, наши химики и биохимики там разбираются.

— А во-вторых?..

— Во-вторых, что живым вернулся, — еще шире улыбнулся полковник Воронин. — Да ты садись, садись, в ногах, как говорится, правды нет.

Они сели рядом.

— Ну, рассказывай, — произнес Андрей Федорович. — Круто пришлось?

— По-всякому, — коротко ответил Талызин.

— А ты немногословен, — рассмеялся начальник Управления. — Между прочим, я знал, что ты обязательно вернешься.

— Это как?

— А так. Есть у меня свои особые приметы.

— Что же вы мне сразу не сказали?

— Не хотел тебя размагничивать. Нельзя, чтобы разведчик поверил в свою неуязвимость, это может плохо обернуться… Какие у тебя планы? — И, не дожидаясь ответа, предложил: — Хочешь в санаторий? Путевку подберем, отдохнешь с месячишко. Результаты медкомиссии мы получили…

— Некогда отдыхать. Потом, после войны. Я чувствую себя нормально и готов к выполнению нового задания, — выпалил Талызин заранее приготовленную фразу.

Андрей Федорович встал, не спеша прошелся по кабинету, выглянул в окно, обернувшись, веско произнес:

— Нового задания не будет, Иван Александрович. — И, отвечая на недоуменный взгляд Талызина, пояснил: — Войне каюк, пойми наконец это!.. А со здоровьем, брат, у тебя неважно.

Впервые за время беседы Талызин почувствовал нечто вроде растерянности. Кончается война, наступает мирная жизнь, сумеет ли он, военный разведчик, найти в ней место?..

— Не робей, дружище, — полковник Воронин словно угадал его мысли и положил Талызину руку на плечо. — Давай попробуем вместе помараковать, как тебе жить дальше.

Талызин отметил, что седины у Андрея Федоровича за время его отсутствия прибавилось.

— Что смотришь? Я не невеста. А вот невесту тебе подыскать надо.

Иван снова промолчал.

— Как рука? — неожиданно спросил Андрей Федорович.

— Откуда вы знаете, что я был ранен? — удивился Талызин.

— Я все, брат, про тебя знаю! Немецкие товарищи передали из Гамбурга.

— Все в порядке, рана зажила.

— Хорошо. Ты на фронт ушел из Горного института?

— Из Горного.

— Дело золотое… — мечтательно произнес Воронин. — Инженер-горняк, строитель шахт. Или, допустим, разведчик полезных ископаемых… К учебе не тянет?

Иван на мгновение задумался.

— Если сказать честно, тянет. Но беспокоит вот что… Перерыв большой в учебе. Позабыл, боюсь, все, что знал. Сумею ли наверстать? А отстающим уж очень быть не хочется.

— Послушай, Иван Александрович, — нарушил паузу начальник Управления, — а что самым трудным было в последнем деле?

— Самым трудным?

— Да.

— Пожалуй, химические формулы выучить наизусть, — улыбнулся Талызин. — Думал, голова от них лопнет.

— Однако выучил.

— Выучил.

— Значит, память прекрасная, институт успешно закончишь, — заключил Андрей Федорович.

Оба поднялись.

— Еще раз спасибо за службу! — Полковник Воронин крепко пожал Талызину руку на прощание.

Когда за Талызиным закрылась дверь, полковник подошел к окну, отодвинул тяжелую портьеру и, приложив лоб к холодному стеклу, на несколько мгновений прикрыл глаза. Хорошо все получилось, естественно. Похоже, Иван Талызин не почувствовал, как он осторожно «подталкивал» его к решению уйти из кадров.

Авось теперь все обойдется…

Он во всех деталях припомнил последнее совещание у наркома. На нем Воронин доложил, что сложное задание, связанное с добыванием информации о разрабатываемом гитлеровской Германией новом оружии, выполнено. Получены сведения о жестко засекреченных работах, которые ведутся немцами на Свинемюнде.

— Наши химики уже приступили к расшифровке полученной информации, — заключил Андрей Федорович свой доклад.

Лицо наркома оставалось непроницаемым. Поправив плавным жестом пенсне, он произнес, глядя куда-то поверх голов собравшихся в кабинете:

— Помню, помню эту операцию. Она нам недешево обошлась. — И спросил как бы вскользь: — Как доставлена информация?

— Радиограммой из Гамбурга.

— Представьте разведчика.

— Он еще не вернулся.

Нарком удивленно вскинул брови:

— Как прикажете это понимать?

— В Гамбурге невообразимая каша… Видимо, ему приходится добираться через нейтральные страны… — Воронин не называл разведчика, почему-то не спросил его фамилии и нарком.

— Вижу, он не очень торопится вернуться на родину, ваш разведчик. — Глаза наркома за стеклами пенсне стали колючими.

Он встал из-за стола, прошелся по комнате и произнес, ни к кому не обращаясь:

— Нельзя доверять никому, кто побывал за границей. Тем более во вражеской стране. И уж тем более — в плену.

— Но разведчик был внедрен в немецкий концлагерь по нашему заданию, — рискнул заметить полковник.

— Это не меняет дела, — отрезал нарком. И назидательно добавил: — Излишнее доверие может нам дорого обойтись.

«Излишнее доверие…» Андрей Федорович снова коснулся лбом запотевшего стекла. Неужели готовится новая волна репрессий? Неужели этому не будет конца?.. Так или иначе, Талызина необходимо как можно скорее укрыть от «всевидящего ока». И чем скорее, тем лучше. Пока — с глаз долой из кадров… О том, что он сам рискует, и рискует серьезно, Андрей Федорович старался не думать.

Он присел к столу, побарабанил пальцами по папке, лежащей перед ним. В ней находился подробный отчет Талызина о проведенной операции.

Теперь нужно поразмыслить над тем, чтобы приказ об увольнении Талызина из органов разведки не привлек внимания наркома. Ну что ж, для этого у него, начальника Управления, есть кое-какие возможности. Во всяком случае, он не собирался сдаваться без боя.

Берия терпеть не мог сквозняков, поэтому стекла машины, в которой он ездил, не опускались даже в самую лютую жару. Он сидел рядом с шофером, глядя вперед почти немигающим взглядом. Те, кто сидел сзади, молчали, не смея перекинуться словом, видели: шеф сосредоточен.

За окнами мелькали старинные уютные особнячки, чередующиеся с унылыми домами казарменного вида.

Эти извилистые улочки и переулки, казалось, таили неведомую опасность, она сочилась из окон, ее источали подворотни.

Машина выбралась из центра, по обе стороны шоссе замелькали низкорослые домишки. Берия облегченно вздохнул, достал квадратик замши и принялся тщательно протирать стекла пенсне. Рассеянно потер лоб, думая о предстоящем разговоре со Сталиным. Хозяин был не в духе последнее время, а поведение его, как всегда, непредсказуемо. Конечно, в его отношении к себе Берия уверен, но все-таки… Мало ли что? Хозяин имеет обыкновение время от времени менять свое окружение. Так убрал он его предшественника — Ежова, разумеется, с убедительной формулировкой — «за преступления против советского народа». А уж на что этот коротышка был изворотлив! И происхождения самого что ни на есть пролетарского, и с послужным списком безупречным — комар носу не подточит. А уж сапоги Хозяину лизал — с вожделением, сладострастием каким-то. Да и в выдумке ему не откажешь. Сочинил, что троцкисты пропитывали в его кабинете портьеры кислотой, в которой растворена ртуть. — чтобы, значит, его, наркома внутренних дел, отравлять понемногу. Вроде бред, выдумка, чушь собачья. Но нужно досконально знать Сталина, его болезненную подозрительность, чтобы понять, что в такой выдумке кроется тончайший психологический расчет.

А что толку? Ничто, в конечном счете, не помогло Николаю Ивановичу. Даже воздействовать на него особыми методами не пришлось. Ежов попросил бумагу, карандаш и, криво улыбнувшись, сказал, что напишет нужное признание. Ясное дело — знал, что от него требуется, с его-то опытом допросов «врагов народа»!