— Возьмите себе. Я спешил, даже не заглянул в карманы, — сказал задержанный.

— Это Очеретяное? Очеретяное? — вдруг поспешно спросил Баженов, будто ему требовалось подтверждение, будто не он писал в донесении — «Очеретяное». Только сейчас он вспомнил о просьбе Сысоева, и все, рассказанное мужчиной, вдруг обрело для него новый, страшный смысл.

— Ну да, Очеретяное, а что? — спросил мужчина.

— А вы случайно не знали учителя Вовка?

— Слышал о таком.

— А где он жил?

— Этого я не знаю.

Андронидзе жестом потребовал тишины, и Баженов прислушался. Откуда-то издалека донесся плач и причитания женщин.

Андронидзе показал пистолетом в ту сторону и приказал мужчине: — Иди вперед!

Мужчина неохотно повиновался. Очень скоро у разрушенной церкви они увидели женщин. Баженова поразили глаза одной старухи — строгие, исступленные. Увидев офицеров, она подошла к ним, а узнав мужчину, закричала:

— Стреляйте его, подлюгу, стреляйте!

— Что вы, Мария Ивановна! Я семью потерял, а вы меня — стрелять?!

— Мы вже били йога. У тик! Стреляйте, кажу, а то дайте меня пистолет, я сама… Вы тальки гляньте: та хиба воно похоже на лвддину? Гнида, и та краще. Ой, лишенько! — Она стиснула голову руками. — В сели було сорок здоровенных отаких, як вин, сильных як бугаи, чоловиков, а гитлеровцев, що подпаливали та стреляли, було всет-навсего десятеро. Вы чуете — десять! И ходит ця десятка, и подпалюе, и стреляе, а ври мужикы — як вивци! Их ареляють, а воны голову под-ставляють або ховаюгся. Чи то не позор! Та взяли б и кинулись вси, як один, на ворогив. Ну нехай двадцать полегло, так скильки бы спаслось! Село б спасли! Боже ж мий, а вони — як оця паскуда! — Женщина показала на мужчину. — Ридных убивають на його очах, а воно сховалось, баче, як убивають, а боится заступиться. Нехай убивають и жилку и сына! Абы самому выжить. Ах, сволочь, — и женщина, подбежав к мужчине, стала бить его кулаками и пинать.

Ее и остальных женщин еле удалось унять.

— Скажите, Мария Ивановна, вы не знали учитедя Вовка? — спросил Баженов.

— Прокипа Федоровича? Вин же всем нам був як батько!

— Где же он? Где его дочка с сыном?

— Ой, голубе, не було их з нами, нема их в живых!

— А может быть, Вовк и его дочь с сыном тоже спаслись?

— Та вы що? Гляньте кругом. Кажу ж вам, тильке мы спаслись, та старый дид.

— Вы что-нибудь знаете точно?

— Писля того, як гитлеровец стукнув прикладом Про-кипа Федоровича по голови, тому уже мисяцев висим, у нього виднялысь ноги. Я казала Лели, тикайте до лису. А вона — не можу я кинуть хворого батька. От и осталась…

— Где ж они, где?

— А вы хто им будете?

— Мой друг — муж дочери Вовка.

— Кажу вам, нема в живых ни Лели, ни сына. Спалили их! Тильке дид, батько Вовка, остався.

— Покажите их хату! Старый-престарый дедок, сидевший на поваленных воротах, прошамкал:

— Один тильке я, бидолаха, застався у живых. Шо там взрослых, дитей и тих, иродови души, загубили!..

Единственное, что уцелело, были большие дубовые ворота, лежавшие на земле. На них мелом было выведено: «Мюллер». Стрелка показывала на запад.

Офицеров окликнула рослая, сильная и очень властная с виду пожилая женщина с сухими сверкающими глазами. Она назвала себя Солодухой.

— Чи пиймали Мюллера? — спросила она. — Так шо если пиймали, зменяемо наших двоих на нього. И тогда мы сами, селянки, расквитаемось з Мюллером. Кат из катов! Уси пожары — дело его рук. У си грабежи, уся кровь — усе через нього, чертова Мюллера! Мы вам за нього наших двох отдадим.

Оказалось, что женщины каким-то образом сумели взять в плен двух гитлеровцев. Они их держали в подвале. Пленные — сержант и унтер-офицер — были связаны. У них вынули изо ртов кляпы, развязали их и стали задавать им вопросы.

— Из какой дивизии? — спросил Баженов по-немецки

Не успели они ответить, как вспыливший вдруг Андронидзе кинулся на сержанта и закричал:

— Зачем прикидываешься немцем, сволочь продажная, предатель! Не спрячешься. Ну? Не будешь отвечать, застрелю, как собаку!

— Ка-ак! Русский?! И меня обдурил! — Солодуха бросилась на пленного.

Баженов и Андронидзе еле высвободили его из рук разъяренной женщины.

— Товарищи, не виноват!

— Кто тебе здесь товарищ, подлюка?!

— Не виноват! Вот, ей-бегу, все случайно! Пришлось надеть немецкую форму: ведь хотел бежать к своим. Другого пути к освобождению не было!

— Молчать! — бросил Андронидзе и обратился к женщине: — Расскажите, как вы их задержали.

— Гитлеровцы начали отступать, — взволнованно заговорила женщина. — Эти двое зашли в мою хату. Тогда еще село не горело. Искали еды. Искали мою дочку, она пряталась в сарае. Я испугалась, что найдут и снасильничают, и решила их угостить. Самогоном. Когда окосели, оглушила, связала. Дочка помогла перетащить их в подвал.

Пленные стояли, с тупым равнодушием глядя в пространство. Андронидзе расстегнул планшет и приготовился к допросу. Баженов внимательно вглядывался в лица пленных, прикидывая, что могло быть им известно — помимо стереотипных данных — о новом оружии Гитлера.

И тут подошла к Баженову седенькая, тоненькая, как подросток, старушка с растрепанными волосами. Казалось — дунь ветерок, и она упадет. В руках у нее был букетик ярко-красных искусственных роз на стеблях из проволоки, обмотанной зеленой бумагой, с зелеными же листочками, вырезанными из перьев.

— То огонь, огонь! — выкрикивала старушка, перебрасывая алый букетик из одной руки в другую, будто жег он ей пальцы.

— Бери цей огонь, — протянула она букетик Баженову, — верни його катам проклятущим! Пусть сгорят их души…

Безумный взгляд старухи встретился с глазами Баженова. Букетик дрожал и прыгал в ее руках, и сама она дрожала, протягивая его офицеру. Он взял этот алый букетик, и в горле у него застрял какой-то ком; он только кивал в такт старушкиному «То огонь, огонь» и не мог ни слова сказать.

В это время один из пленных, тот, что был русским, в два прыжка выскочил на улицу и кинулся наутек. Он петлял, падал, прыгал, падал и снова вскакивал. От неожиданности Баженов забыл об автомате, висевшем на плече, стрелял из пистолета и не попадал.

Андронидзе схватился за автомат Баженова. Тот, кривя губы, вырвал свой автомат, перевел дух, прицелился как мог хладнокровнее и выпустил короткую очередь.

Беглец споткнулся и упал, приподнялся и пополз. Задыхаясь, Баженов и Андронидзе побежали к нему, совершенно забыв о втором пленном.

Предатель, помогая себе рукой, быстро подползал к толстому дереву. Он поднял руку — возле уха Баженова свистнула пуля. Баженов влепил еще одну очередь в предателя. Тот упал на спину.

— Эх, ишак! — раздосадованно вскрикнул Андронидзе и даже схватился рукой за автомат Баженова. — Ну зачем стрелять в голову? Какой источник сведений пропал! — И, не переведя духа, с уважением добавал: — Молодец! Точно стреляешь!

Он обыскал убитого, взял у него карту, пистолет «вальтер», снял широкий холщовый, засаленный, тяжелый пояс с золотом, спрятанный на теле, под нижней рубахой, в котором среди прочего обнаружились золотые коронки, кольца, браслеты и семнадцать ручных часов.

Второго пленного тесным кольцом обступили женщины. Они собирались «порешить подлюгу фашиста». Андронидзе приказал пленного не трогать. Он пойдет с ними

До самого автобуса их провожала Солодуха. Она все настаивала, словно опасаясь, что они это забудут:

— Я вам его поймала, я! Если поймаете Мюллера, то отдайте нам…

Шифровальщик вручил Баженову приказ начштаба — быстрее двигаться вперед. Подполковнику Синичкину Двекелян не смог передать донесения, так как шифровальщика у полковника не было, а коды у них различные. Баженов попробовал связаться по радио с подполковником и клером[324]объяснить ему это, но связаться не удалось. Надо было двигаться вперед.

«Подполковник и сам догадается, почему не радирую», — решил Баженов.