То есть на поступок этот старший лейтенант наверняка способен. Но выковать из него окопника, способного держать фронт и побеждать – постоянно, каждодневно пребывая на грани выживания… – это вряд ли получится. Такие, как Венедов, по сути своей не воины, они – из разряда тех, кто, глядя на горящий Рим, размышляет о том, как бы ему в связи с этим пожарищем прославиться. Вот и этот начинает понимать, что, сидя в своем особом отделе, высоких чинов не достигнешь и до медали «За храбрость», не говоря уже о Золотой медали Героя, не дослужишься.

Впрочем, война знает и беспощадно перемалывает всяких. Умение «держать фронт» – вот что главное сейчас в характере каждого офицера, если только он настоящий окопник.

– Считай, старший лейтенант, что уже договорились. А пока что… Видишь эту мужественную женщину? – кивнул он в сторону стоявшей чуть в сторонку Магды, заметив, что особист и так уже стреляет глазами в ее сторону. Причем с тем же бесами в глазах, с какими порывается попасть в число десантных «черных комиссаров».

– Такую не приметить трудно, хотя по фигуре, по самой комплекции своей она явно не моя.

– Не об этом сейчас речь, старший лейтенант.

– Может, и не об этом, однако влюблена она в вас. Это сразу же бросается в глаза. Ваша медсестра?

– И не медсестра пока еще, и не моя. А если помнить, что она – из местных, дочь и жена – Гродов умышленно упустил слово «вдова» – командиров Красной Армии, то можно считать ее нашей, общей, из тех, кого любой ценой нужно спасти. Тем более что вражеская контрразведка уже знает о ней как о диверсантке и при первой же возможности повесит.

– Так, получается, что она?..

– Вот именно: свой солдатский долг уже выполнила.

Гродов коротко пересказал легенду Магды, уведомил особиста, что теперь эту диверсантку будут готовить к выполнению нового задания, которое она получит от полковника Бекетова, и завершил свой рассказ словами:

– Вплоть до особого распоряжения полковника она должна находиться под вашей личной охраной и вашим попечительством. Как вам такое поручение, старший лейтенант, да к тому же – в самый разгар войны? – улыбнулся майор, дружески хлопнув парня по предплечью. – То-то же, такое доверие надо ценить.

– Постараюсь ценить, товарищ майор.

– И только так. Держи фронт, солдат.

– Стыдно признаться, товарищ майор, однако на моем счету ни одного уничтоженного врага пока еще нет.

– Но ведь сам говоришь, что «пока еще». На войне, как и в обычной жизни: кому как повезет. Тем трепетнее ты должен заботиться о безопасности нашей диверсантки.

– Воспринимаю это как приказ.

– Как долг, старший лейтенант, как долг, – уточнил майор, подумав при этом: «Если ничего доброго этот особист и не в состоянии будет сделать для Ковач, то, по крайней мере, сам не станет лезть ей в душу со своими подозрениями. Так что в любом случае хоть какая-то польза от него все-таки будет».

В ту же минуту появился вестовой и сообщил, что Гродова требуют к телефону из штаба оборонительного района. На проводе был Бекетов.

– Машина прибыла, и ты, майор, готов отправиться в город? – в голосе полковника послышались какие-то едва уловимые нотки, которые Дмитрий решился определить как нотки торжественной встревоженности.

– Уже прибыла, и я – готов.

– С батальоном, значит, попрощался?

– Какие могут быть «прощания»? Выполню задание – вернусь в батальон.

Майор мог бы признаться себе, что на самом деле эти небрежно произнесенные слова являлись пробным шаром. Благодаря им Гродов рассчитывал спровоцировать ответ полковника на простой, но очень волновавший сейчас комбата вопрос: его забирают из батальона навсегда или всего лишь на время, для выполнения какого-то задания, как это было во время дунайского десанта?

Уловил ли Бекетов эту подсознательность вопроса или нет, значения сейчас не имело: полковник и так мог бы догадаться, что Гродова волнует не только своя судьба, но и судьба его поредевшего батальона, тех бойцов, с которыми он начинал, еще будучи командиром береговой батареи. Прежде всего, ему очень не хотелось, чтобы этих бойцов слили с батальоном Кречета, служить под началом которого он не пожелал бы никому из своих пушкарей. Но догадывался ли начальник контрразведки об этих терзаниях комбата, узнать Гродову уже не дано было; полковник принадлежал к тем людям, которые не позволяли себе откровенничать с подчиненными даже в тех случаях, когда речь шла о судьбе этих самых подчиненных. Вот и сейчас, услышав его вопрос, Бекетов как-то странновато прокашлялся, словно бы поперхнулся.

– Вернуться в батальон – это вряд ли. Нет-нет, – спохватился шеф контрразведки, – всего лишь имею в виду, что именно этим батальоном командовать тебе уже вряд ли придется. Впрочем, все может быть. Признаюсь, что и сам терпеть не могу этих душераздирающих сцен армейского прощания. Так что не тяни: в машину и – в штаб.

То есть, понял комбат, полковник по-прежнему остается верен своей манере общения.

– Уже сажусь, – проворчал он.

– Кстати, видеть тебя желает сам командующий, контр-адмирал Жуков – тут же снизошел полковник. – И хотя приглашает он совсем не для того, чтобы ордена на грудь навешивать, все равно завидую, Гродов: легендой обороны становишься.

– С орденами после войны разбираться будем, товарищ полковник. К слову, везу вам женщину, которая уже совершила диверсионный акт в тылу врага, убрала вражеского офицера и прибыла в расположение батальона с его документами и трофейным оружием.

– Мог бы остановиться на первой части донесения: «Везу вам женщину», – сугубо по-мужски пошутил полковник. – Не забыв уточнить при этом – «красивую». Остальное я бы сам дофантазировал.

– В таком случае уточняю: очень красивую женщину. Надо бы к ней присмотреться: по физической силе и жесткости своей Терезии Атаманчук она не уступит и даже может составить пару.

– Прямо скажу: к женщинам присматриваться некогда, но при такой рекомендации… Привози, подумаем, куда ее определить.

Когда Гродов вышел из штабной хаты-полуземлянки, Магда ждала его у колодца, в нескольких метрах от входа во двор. Она не могла слышать его разговора с полковником, однако догадывалась, что и о ней речь тоже шла.

– Видишь ли, – не стал разочаровывать ее ожиданий Дмитрий, – в штабе обороны, в особом отделе, могли найтись люди, которые, как и мои архаровцы, заподозрили бы в тебе свежезавербованного агента румынской разведки. Поэтому первое, что я постарался сделать, это обезопасить тебя от подозрений.

– Сама понимаю, что больше, чем ты, никто для меня в этой жизни не сделает.

– Не преувеличивай, Ковач, не преувеличивай. Если, скажем, тебе предложат пойти на курсы радисток – согласишься?

– Отчего ж не согласиться? Но лучше бы – на курсы снайперов. И уж совсем было бы хорошо, если бы на курсы медсестер или хотя бы санитарок, все-таки ветеринар – тоже медик. Я рядом с тобой воевать хочу, майор Гродов, – вдруг капризно, сугубо по-женски надула она губки, – пусть даже в окопе, самым обычным морским пехотинцем.

– С тобой все ясно, «морской пехотинец». Что-нибудь попытаемся сообразить, – неохотно пообещал Дмитрий.

Спустя несколько часов они въезжали в безмятежный, залитый солнцем город. Ни рокот авиационных моторов, ни гул передовой сюда не долетали, да, судя по всему, там тоже воцарилась необычная тишина.

Румынская авиация бомбила в основном севастопольский фарватер, порт и прилегающие к нему кварталы; артиллерия в обстрелах Пересыпи, по которой они сейчас продвигались, тоже не особо зверствовала, поэтому то тут, то там встречавшиеся руины не очень угнетали майора и его спутников, настроенных на куда более впечатляющие картины блокадного города. К тому же время от времени между этими руинами поблескивало синевой море – спокойное, манящее своей отрешенностью от всего, что происходило сейчас на опаленных войной берегах, очерченное строгими силуэтами военных кораблей.

– Вам не кажется, товарищ майор, что этот город так и не понял, что давно оказался посреди войны, – нарушил общее молчание сержант Жодин.