Гродов предчувствовал, что, как только румыны немного придут в себя и получат подкрепление, уже на следующую ночь они попытаются захватить судно, которое застряло у них на фланге, словно кость в горле. Поэтому он не только «подбодрил» команду краснофлотцем Злотником по кличке Мишка Минер, но и направил четверых бойцов, снятых с «Кара-Дага», в береговую засаду.
Уже поздним вечером эта четверка скрытно выдвинулась вперед, чтобы затаиться в прибрежных оврагах напротив «Кара-Дага», и вспышками зажигалки обозначила для Жодина место засады. Причем двое залегли на вершине прибрежного склона, а двое – у самой кромки воды, за прибрежными камнями.
– А ты заметил, что комбат ведет себя так, словно точно знает: этой ночью румыны обязательно сунутся? – спросил Жодина бывший минер речной флотилии.
Своим полуобгоревшим матрацем он вымостил капитанское кресло в кают-компании судна, забросив один край на кончик стола, чтобы удобно было держать на нем ноги. Прежде чем сойти с плота на борт, Мишка Минер соизволил пару раз окунуться в море, затем, уже на судне, отобедал тушенки из корабельных запасов, которую запил несколькими глотками спирта. После всего этого он чувствовал себя аристократом, изволившим отдыхать в каюте собственной яхты. Вся фигура, все естество его источали полное благодушие в восприятии судьбы и столь же полное пренебрежение ко всему, что способно было эту судьбу омрачать.
– Слишком уж много крови выпила из румын наша команда, чтобы они и дальше терпели ее у себя под ребрами, – резко ответил Жодин, в очередной раз настойчиво развеивая предутреннюю дрему.
– Захватив судно, эти «мамалыжники» тут же, на халяву, попытаются высадиться у нас в тылу. В свое время захватить береговую батарею Гродова им не подфартило. Помнишь, как они пытались высадить десант возле Чабанки, чтобы ударить нам в тыл?
– Что ж там помнить? – пожал плечами сержант. – Сколько их сунулось, стольких и потопили.
– Так вот, теперь они попытаются захватить батарею Ковальчука. Именно это комбат и предчувствует.
– Гродов вообще нутром чует врага, как охотник – добычу. Именно этим он брал и во время высадки десанта на Дунае, и потом, когда почти месяц пришлось удерживать плацдарм; и здесь, уже на батарее… В штабе Дунайской флотилии, в подчинении которой мы тогда находились, никому и в голову не могло прийти, что на румынском берегу мы сумеем продержаться целый месяц… Но вряд ли там в конце концов поняли, что никто иной, кроме капитана Гродова, не сумел бы продержаться на правом берегу дольше двух-трех суток, да и то с большими потерями.
Установив в кают-компании выловленное в море бревно, сержант приказал использовать его для метания ножей. Трижды пропустив через эту науку корабельную команду, он и сам теперь метал их – финки, немецкие штыки, трофейные офицерские кинжалы и просто обнаруженные на камбузе «Кара-Дага» кухонные ножи – с таким остервенением, словно перед ним действительно одна за другой возникали фигуры врагов. Причем Злотник сразу же обратил внимание, что делает он это мастерски, с какой-то артистической виртуозностью.
Они поднялись по трапу на палубу и осмотрелись. Луна поблекла. Откуда-то из-за горизонта медленно накатывались клубы негустого, пронизанного лунным сиянием тумана. Жодин перевел взгляд в ту сторону, где должен находиться порт, и уловил едва заметный луч маяка, который отсюда, издали, казался вспышкой молнии. Сержант мысленно представил себя на капитанском мостике судна, идущего на этот свет, как на спасительный луч надежды. Он попытался еще раз уловить отблеск луча, но в это время с ходового мостика судна, где нес вахту ефрейтор Малюта, прозвучал выстрел.
– Что там? – метнулся к трапу Жодин, и тут же по борту судна прошлась пулеметная очередь.
– Баркас с личным представителем Антонеску, – спокойно объяснил Малюта, не отвлекаясь от прицела. Только он, со своим соколиным зрением, еще несколько минут назад мог заметить очертания баркаса при таком тумане и на таком расстоянии. – Рулевого я уже уложил. А вот и пулеметчик откинулся, – проговорил он после второго выстрела.
– Да ты не части, не части! – возмутился сержант. – Остальным дай повоевать.
– Ты бы лучше под руку не бубнил, – огрызнулся Малюта.
– Позволь хоть поздороваться с людьми. Ты же их всех еще на подходе перестреляешь, погутарить не с кем будет.
– Вон еще один баркас идет, так что потерпи, еще «нагутаришься». Видал, вдоль берега крадутся, конокрады таборные, думают, что не заметим.
– Всем занять свои места! – вполголоса скомандовал сержант, помня, что они уже не раз отрабатывали действия небольшой команды судна в случае нападения, и каждый из оставшихся бойцов – Малюта, Кротов, Старообрядец, Погодин и Злотник – знал, где он должен залечь или просто затаиться. – Приготовиться к бою. Подпустить поближе.
– Вижу третью посудину, – объявил тем временем Малюта. – Она держится подальше от берега, чтобы подойти со стороны порта.
– Или высадить десант за нашей линией обороны, – сказал Жодин.
– Только пальбы пока не открывайте, – попытался охладить пыл своих товарищей ефрейтор. – Тут работа нужна ювелирная, снайперская.
Первым к корме судна приблизился баркас, который шел вдоль берега. Но для десантников полной неожиданностью оказалась доселе не выдававшая себя береговая засада моряков. Она включилась в схватку сразу же, как только Малюта уложил поднявшегося на корме командира этой посудины, который велел оставить ее и штурмовать судно врассыпную.
– Бери на прицел тот, самый дальний! – посоветовал ефрейтору Жодин, тоже «окопавшийся» на ходовом мостике. – Погодин, – окликнул он моряка, притаившегося за кормовой надстройкой, – помогай ему! Мы со Злотником берем на себя средний баркас. Ты, Кротов, пасешь этих, прибрежных конокрадов.
– Я патроны зря не пуляю, – заверил его Малюта, меняя обойму в своем карабине. – На всех троих хватит.
Теперь уже огонь вели со всех трех баркасов. Причем, как оказалось, на каждом из них имелось по ручному пулемету, да и десантники в большинстве своем были вооружены немецкими автоматами.
– Неужели в этот раз вместо румын, на нас поперли фрицы?! – первым обратил на это внимание ефрейтор, как только сразу две автоматные очереди, перекрестным огнем, прошили крышу мостика.
– На той шлюпке, которая пока держится на расстоянии, точно фрицы гребут, – ответил Жодин. Зарождался рассвет, туман постепенно светлел и развеивался, и очертания четвертой шлюпки[288] довольно четко вырисовывались на фоне багрово-сиреневого восхода.
– Не многовато ли гостей на одну свадьбу, командир? – отозвался Мишка Злотник, затаившийся у подножия искореженной мачты. – Совсем хлопцы озверели: по два десятка штыков на двоих прицеливаются!
Тем временем ситуация осложнялась. Два баркаса уже оказались на мели и десантники высаживались из них под прикрытием пулеметов. Третий заходил со стороны носа, к той части судна, которая больше всего была погружена в воду и представляла собой почти идеальное место для абордажа.
– Сержант, Кротов убит! – в самый разгар боя послышался крик Погодина. А еще через минутку с надстройки, в которой он скрывался, послышалось нечто похожее на рев раненого медведя, приправленный отборным матом. И вновь голос краснофлотца. – Теперь уже и меня подстрелили. В предплечье!
– Спускайся вниз и перевяжись! – распорядился сержант, посылая очередную пулю в копошащихся в воде людей.
– Какое «вниз»?! Их – вон, сколько прёт сюда!
Кто знает, чем бы завершился этот десант, если бы в дело не вмешалась обслуга орудия, установленного на Батарейной высоте. Со второго же выстрела прямой наводкой артиллеристы сумели положить снаряд у самого борта шлюпки, и Жодин видел, как, оказавшись на вершине водного султана, она перевернулась, погребая под собой сидевших в ней солдат. Третий снаряд предназначался уже для тех десантников, которые все еще пытались добраться до берега, где за россыпью валунов их уже поджидала посланная комбатом истребительная группа во главе с мичманом Мищенко. Воспользовавшись этим подкреплением, пушкари перенесли огонь на самую дальнюю шлюпку…
