Первыми открыли огонь «сорокапятки», затем ударила береговая батарея Ковальчука. И без того неровные шеренги противника оказались растерзанными мощными взрывами, под осколками которых часть наступающих тут же залегла или начала концентрироваться в воронках, а несколько человек метнулось в сторону моря, пытаясь найти укрытие под прибрежными косогорами. Но основная масса первой шеренги все же бросилась вперед, интуитивно понимая, что по брустверам своих русские батареи бить не станут.

Только теперь по траншее был передан приказ «Огонь!», а сам Гродов, прихватив ручной пулемет, взобрался на валун и длинной очередью прошелся по ближайшей группе врагов, которые падали скошенными, так и не успев понять, откуда по ним стреляют. После того как артналет прекратился, уцелевшие румынские командиры еще дважды пытались организовать некое подобие атаки, но в конце концов все еще живые, неподвижно залегли рядом с мертвыми, и, чтобы беречь патроны, майор приказал прекратить бессмысленную стрельбу. Каковым же было его удивление, когда он увидел, что из ближних тылов, со стороны Чабанки, на них надвигается лавина кавалерии, вслед за которой шли несколько танков и еще две шеренги пехоты.

– Передать по цепи! – прокричал Гродов. – Если не в состоянии сдержать кавалерию, пропускайте ее через себя, как танки, приседая и отстреливаясь из окопов. Целиться по лошадям! Отсекать пехоту!

Под обстрелом пробежав напрямик от окопов к командному пункту, Гродов приказал поставить орудия на прямую наводку, и, загнав в строй всех штабистов и тыловиков, действительно превратил Батарейную высоту и ее подножие в опорный пункт второй линии. Сам он успел взобраться на возвышенность, где уже находилось одно из орудий, и залег за станковый пулемет.

Поначалу комбат рассчитывал на поддержку корабельной артиллерии, но тут в дело снова вмешались румынские штурмовики. Сделав всего два выстрела по Судному полю, сторожевик, выставляя дымовую завесу, начал отходить в сторону города. Еще раньше туда же, под защиту портовых зениток, устремился эсминец. Поддержки береговой батареи Ковальчука ждать тоже не приходилось; как доложил майор Денщиков, «береговики» полностью были поглощены поддержкой северного участка сектора, где румыны и немецкий батальон, при поддержке танков и артиллерии, упорно пытались прорваться по восточному прибрежью Куяльницкого лимана.

Воспользовавшись тем, что основной огонь русских был перенесен на лаву двух кавалерийских эскадронов, под прикрытием которых шло не менее роты пехотинцев, залегший румынский батальон тоже поднялся в атаку, но затем снова залег и по приморской части степи начал подбираться к окопам ползком. Ситуация создалась настолько критической, что чудилось: окопы моряков вот-вот окажутся поглощенными лавиной вражеских солдат.

Спасло положение только то, что, обогнув хутор, часть кавалеристов ринулась в сторону лимана, надеясь прорваться по его побережью, и была встречена дружным огнем краснофлотцев Дробина, которые до тех пор никоим образом не выявляли себя. Дробинцев поддержало несколько «хуторян» и прибрежная часть бойцов из роты Владыки. Оказавшись в губительном треугольнике, уцелевшие кавалеристы запаниковали и бросились бежать, врезаясь в свою же пехоту. В центральной части перешейка около двух десятков всадников сумели прорваться через окопы, почти не вызвав при этом потерь среди моряков, и тут же полегли под ружейным огнем пушкарей и гарнизона Батарейной высоты.

В приморской части окопов дело едва не дошло до контратаки с рукопашной, и только жесткий приказ комбата «оставаться в окопах, беречь людей!» заставил взводных удержаться от лихой, но безумной затеи, даже после того, как прозвучало зычное моряцкое «Полундра! Свистать всех наверх!»

– Кажется, противник окончательно взъелся на тебя, майор, – прозвучал в трубке голос полковника Осипова, когда жалкие остатки наступавших подразделений стали разрозненно, вперебежку, отходить к своим окопам.

– Вот только, судя по виду поля боя, обошлось ему это очень дорого.

– Но ты видишь, что с потерями румынское командование уже, похоже, не считается. Предполагаю, что штаб германской группы армий требует от них как можно скорее взять город, чтобы перебросить их дивизии в Крым. Впрочем, это уже высота не полкового полета. У тебя потери большие?

– Не думаю. Разве что у хуторян, в роте Лиханова. Выясню и доложу.

– Скорее всего, они еще раз по тебе ударят, очевидно, уже на закате, под ночную темноту. Кстати, как там твои пираты на «Кара-Даге», все еще держатся?

– И пока что даже не вступали в бой.

– Неужели румыны так до сих пор и не выяснили, в чьих руках судно?

– Убеждены, что в их. А что, на связь пленный радист выходит регулярно. Кстати, с его помощью сержант Жодин угрожает связаться с самим маршалом Антонеску, чтобы высказать все, что о нем думает.

– Во как!.. Лихой он у тебя парень.

– У меня все до единого такие, товарищ полковник. А что касается конкретно «Кара-Дага», то это мой скрытый, тайный резерв.

– Не спорю, при случае такая засада способна сработать…

Вот только ни полковник, ни комбат даже предположить не могли, как скоро этой засаде придется ввязаться в драку. Не прошло и двух часов, как сначала румыны повели атаку на хутор, потеснив бойцов Лиханова на его северо-западную, прилегающую к лиману окраину, а затем три танка, эскадрон кавалерии и до двух рот пехоты пошли в наступление на основные позиции батальона. Но едва эта армада плотной массой достигла Судного поля, после которого кавалерия должна была ринуться на окопы в одной лавине с танками, как во фланг и в тыл им ударили пушка, пулеметная спарка и несколько винтовочных стволов «карадажцев».

– Какого дьявола ты себя выдал?! – схватился было за трубку Гродов, вновь после беседы с артиллеристами поднявшийся на холм, но, прежде чем Жодин успел ответить, сам все понял: прикрываясь каркасом судна, к его корме подходили две весельные шлюпки, которые тащили за собой два плота с очередным десантом.

– Да ко мне тут хлопцы в гости незваные повадились; добро еще, что со своим самогоном, – услышал он спокойный, ироничный голос Жодина. – На корме их сейчас встретит ручной пулемет и снайпер наш, Малюта Соколиный Глаз. Если учесть, что в помощь им прикомандирован еще и юнга Юраш, то понятно, что этого хватит. Все остальные стволы пришлось тут же пустить в дело против королевского «кобыл-войска». Словом, извини, комбат, пока враг не очухался, я тоже слегка приложусь, потому как чувствую: залежался.

– Только радиста береги.

– Да сохраню я тебе радиста, сохраню! Кстати, второго пленного, старообрядца, уже поставил в строй. Сам видел, как он двух к морю забредших завалил. Оказывается, неплохо стреляет.

– И главное, не по тебе.

Почти в ту же минуту Гродов заметил, как уже вторым выстрелом корабельное орудие всадило снаряд в борт крайнему танку, который еще через несколько мгновений взорвался, уложив под осколками немало всадников и пехотинцев. Гусеницу второго танка разнес кто-то из пушкарей Куршинова. У водителя третьего танка нервы не выдержали, и он успел метнуться за танк, развернутый бортом к окопам, из тех еще, подбитых во время первой атаки.

– Как там комбат береговой батареи настроен? – прокричал Гродов, обращаясь к Денщикову, который сидел в катакомбном гроте рядом с телефонистом.

– Только что передал ему: «Ориентир два! Огонь по Судному полю!». О том, что десант «Кара-Дага» вступил в бой, тоже сказал.

Словно подтверждая его слова, три снаряда большого калибра взорвались в самой гуще кавалерии и пехоты, сгрудившейся за руинами лабаза, в неглубоком прилегающем овраге, а также на пологом склоне возвышенности, неподалеку от хутора.

– Тебя как величают, младший сержант? – обратился майор к приземистому конопатому командиру орудия, оказавшемуся на холме.

– Фролов, товарищ майор.

– Танк вон тот, что за подбитым прячется, видишь?

– Так точно.

– Так чего ждешь, пока он одним выстрелом накроет всех нас, вместе с твоей «сорокапяткой»?