И как же прекрасно все поначалу складывалось! Совсем недавно он получил из рук Гитлера высокую, пусть и с каким-то аляповатым названием «Рыцарский крест Железного креста», награду за союзническую верность Третьему рейху; а из рук короля Михая I – вожделенный чин маршала[267]. И если бы генералы не подвели… Если бы под его общим командованием румынские полки, его «бесстрашные легионы», сумели пробиться хотя бы к окраинам Одессы… Эта победа стала бы апофеозом его восхождения как кондукэтора Румынии и вошла бы в историю первой победой войск под командованием маршала Антонеску[268]. Но, увы, все пошло совершенно не так, как он предполагал. Лучшие пехотные части и конные королевские гвардейцы словно бы специально демонстрировали главкому и сопровождавшим его журналистам, насколько они вообще не подготовлены к войне, а тем более – к войне с русскими и насколько бездарно их командование.
«Так, может, и в самом деле – специально… демонстрировали?! – ухватился маршал за эту шальную мысль. – Чтобы показать свое нежелание воевать за пределами исторических земель». Не зря же многие офицеры остались недовольны тем, что их главнокомандующий не устоял под натиском Гитлера, и в конце концов согласился перенести военные действия за Днестр. Да и руководство сигуранцы то и дело докладывает о пораженческих настроениях солдат, в массах которых зреет страх, что к зиме вермахт выдохнется, и пока германцы будут отсиживаться в обороне, русские начнут вымещать всю накопленную в ходе войны злобу здесь, на юге, на плохо вооруженных и подготовленных румынских частях.
«Уму непостижимо: пораженческие настроения! – решительно покачал головой маршал, словно пытаясь развеять таким образом мрачные мысли. – И это в армии, которая за два месяца сумела освободить порядка шестидесяти тысяч квадратных километров своих исконных территорий! Именно так: исконных! А теперь еще и завершает освобождение приблизительно такой же территории, пусть и спорной в историческом плане, Транснистрии, уверенно устанавливая румынскую власть на всем пространстве между Днестром и Южным Бугом! Причем неизвестно, станет ли Буг последним рубежом. Не исключено, что фюрер позовет их и дальше – на Крым, в Донбасс, до берегов Дона. Что же в таком случае произойдет с этой армией, если ее постигнут хотя бы временные неудачи?! Когда, не доведи Господь, придется отступать? А ведь всякое может случиться, все и всякое! Он, старый солдат, прошедший через окопы Первой мировой и победный сумбур Венгерской кампании в 1919-м, прекрасно знает это. Отступала же когда-то армия самого Наполеона. Кстати, из-под стен Москвы… разгромно отступала! И ничего! Кто после этого способен был усомниться в полководческом таланте великого корсиканца?»
Вспомнив о поражении Наполеона, кондукэтор с какой-то непонятной мстительностью сказал себе: «Однако учти, что Бонапарта его воины и весь парижский бомонд продолжали обожествлять и после катастрофического поражения под Москвой. А недруги в Бухаресте ликуют даже по поводу твоих мелких неудач под Одессой. Если же случится общее поражение… О, если оно вдруг случится!.. – вновь сокрушенно покачал головой маршал. – На тех же штыках, на которых румынские генералы должны были принести в столицу королевства победу, они принесут и швырнут к подножию трона твой труп, всему миру показав истинную разницу между Антонеску и Бонапартом. Причем можешь не сомневаться: именно так они и поступят».
По роскошному персидскому ковру, которым был устлан пол вагона, маршал вернулся к своему коньячному столику и опустился в широкое кожаное кресло. Сделав небольшой глоток, он закрыл глаза и слегка запрокинул голову. Напиток все еще хранил привкус винограда, а букет его состоял из аромата горных трав. Это был даже не коньяк, а некий коньячный напиток, почти на четверть состоявший из настойки трав, собранных в окрестностях его родного города Питешта, на отрогах и в горных долинах Южных Карпат.
Такой напиток, по старинным рецептам, которые якобы дошли до наших дней со времен дакских знахарей, изготавливали только на одном-единственном заводе мира – в пригороде Питешта. Назывался он, ясное дело, со всей мыслимой претенциозностью – «Бальзамом Дракулы», хотя и в самом деле улавливалось в этом напитке, в этой «дракуле», как его именовали местные любители, нечто такое, что будоражило воображение, пробуждая ярость и кровожадность. Отсюда, наверное, и легенды об особой воинственности питештских карпатцев, которые, впрочем, ничем, кроме самих этих легенд да фольклорных песенок о местных грабителях-гайдуках, не подкреплялись. Как бы там ни было, а вот уже в течение многих лет специальный курьер время от времени доставлял генералу по два-три ящика «Дракулы» каждого нового разлива.
– Господин маршал, – возник в двери просторного, на две трети вагона, купе адъютант главнокомандующего. – Вашей аудиенции просит бригадефюрер СС фон Гравс.
Антонеску, конечно, знал, что в соседнем, генеральском, вагоне находится начальник «СД-Валахии», чьи отделения пытались распространять теперь влияние Главного управления имперской безопасности рейха не только на территорию Бессарабии, но и Транснистрии. Но не ожидал, что тот станет напрашиваться на прием к нему прямо в пути.
– И что же он желает поведать? – поинтересовался Антонеску, выключая стоявший рядом с креслом небольшой вентилятор, не столько порождавший прохладу, сколько раздражавший его и всех посетителей своим дребезжанием.
– Я попытался выяснить, но фон Гравс отреагировал слишком резко, – откровенно пожаловался на свою адъютантскую долю полковник Питештяну, уже самой фамилией утверждавший землячество с вождем нации. Именно он и следил за тем, чтобы в домашнем и служебном барах благодетеля никогда не иссякали запасы «Дракулы».
– Эти несостоявшиеся арийцы… С их арийским апломбом, – проворчал Антонеску, всегда считавший, что кровь римлян, наполнявшая жилы румына, намного благороднее любой, пусть даже самой благородной, германской крови, а значит, крови варваров. При всем его уважении к фюреру, столь упрямо подражавшему и в идеологии, и в поведении великому дуче Италии.
– …Но знаю, что после проведенного вами в штабном вагоне совещания высшего командования группы армий «Антонеску», он долго беседовал по рации с Берлином и с германским послом в Бухаресте. И что он не доволен самим появлением группы армий «Антонеску» как таковой.
– Ага, значит, он все-таки недоволен, – мстительно улыбаясь, подытожил эту информацию маршал.
Он понимал, что в Берлине камень недовольства, сброшенный фон Гравсом с фронтовых вершин, обрастет целой лавиной благородного штабистского возмущения, которое в конечном итоге, искаженным эхом докатится и до фюрера. Скорее всего, с подачи начальника штаба Верховного командования Кейтеля. Однако Антонеску это не смущало. Менять своего приказа он не станет.
Когда в германском генштабе принимали решение о том, чтобы все румынские войска в тактическом отношении подчинить командованию германской группы армий «Центр», он как вождь румынской нации и главнокомандующий, по существу, был поставлен перед фактом. Тогда в Берлине мало кого смущал тот факт, что, по существу, они отстранили Антонеску от общего командования своими войсками, и что в кругах старшего армейского офицерства румынской армии это переподчинение вызвало волну недовольства. Не говоря уже о злорадстве по этому поводу румынской оппозиции.
Уловив эти настроения, Антонеску тут же спешно создал группу армий своего имени. Основу ее составили 3-я армия корпусного генерала Думитреску, 4-я армия корпусного генерала Чуперкэ, корпус дивизионного генерала Мачичи, 11-я пехотная дивизия и несколько других, более мелких вспомогательных подразделений; то есть все те силы, которые действовали на Одесском направлении.
Существовал у этого решения кундукэтора еще один подтекст. Создание группы армий, командование которой Антонеску принял на себя, как раз и послужило неким формальным основанием для присвоения ему маршальского чина. И ничего, что кое-кто из старого генералитета, все еще вращающегося у королевского двора, остался недоволен столь стремительным восхождением к маршальскому жезлу первого министра правительства. Главное, что никто из окружения вождя нации акцентировать на этом внимание пока что не решался.
