Зандлер вспоминал слова Циолковского о том, что есть вещи и дела, не вовремя рожденные. Но известно, что многие великие начинания воспринимались как несвоевременные и, не находя сочувствия у современников, гасли… Так «несвоевременными» оказались железные дороги. Комиссии известных ученых и специалистов находили их даже вредными и губительными. Пароход сочли игрушкой, и не кто-нибудь, а сам Наполеон.
Зандлер с успехом справился с планером реактивного самолета, применив стреловидное крыло. Но не было надежного двигателя, и это обстоятельство сводило его, Зандлера, труд к бессмыслице.
Иногда Зандлер завидовал Охайну, молодому изобретателю реактивного двигателя «Хес», его стремительной карьере, его упорству, смелым экспериментам, на которые сам он никогда бы не отважился. Но Охайн работал у Хейнкеля… Теперь же начатое Хейнкелем дело ловко перехватил Мессершмитт.
«Кто-то сильно помог господину Мессершмитту», — подумал Зандлер. — С точки зрения интересов рейха, надо бы поддержать Хейнкеля. Ведь он бьется над реактивным самолетом и двигателем четыре года. И, конечно, не подумает продать Мессершмитту документацию своей реактивной машины. Двигатель придется искать другой…
Телефонный звонок прервал размышления Зандлера.
- Доброе утро, профессор, — раздался в трубке густой, хорошо поставленный голос оберштурмфюрера СС Вальтера Зейца. — Извините за беспокойство. Поздравляю с началом войны. Сегодня на рассвете мы ответили на удар поляков. Повсюду наши войска одерживают победу.
- Хорошо, господин Зейц, — как можно приветливей отозвался Зандлер, стараясь скрыть раздражение.
Оберштурмфюрер Вальтер Зейц был в Лехфельде не только представителем гестапо, но и арбайтсфюрером[76] нацистской партии, и Зандлер, подавляя странную тревогу, пытался относиться к нему как можно предупредительней. Но в душе Зандлера Зейц вызывал злость. Арбайтсфюрер умел задавать такие вопросы, над которыми бился сам конструктор. И когда Зандлер ответить не мог, Зейц поджимал губы и снова задавал нечто вроде: «А скажите, профессор, не задумывались ли вы над тем, что скоростной истребитель теряет маневренность?»
Зандлер хорошо знал, что на скорости около тысячи километров в час маневр чрезвычайно затруднителен. Система воздушных тормозов, позволяющая резко убавить скорость, одновременно отнимала мощность у двигателя, лишенного воздушного напора. Это вело к потере высоты, к плохой управляемости — словом, к ухудшению боевых качеств машины. Как помирить маневренность со скоростью, Зандлер еще не знал.
- Я вам не помешал, профессор? — спросил Зейц, появляясь в дверях.
- Нет, господин Зейц. Сегодня по случаю победы можно отдохнуть.
Полнолицый, широкоплечий, голубоглазый обер-штурмфюрер был олицетворением того строя, который установился в Германии пять с половиной лет назад. Зейц принадлежал к гвардии СС, элите элит. Заплечных дел мастера формировались из людишек помельче, их не пускали в парадные империи. А такие белокурые, смелые и сильные, без примеси чужеродной крови, ведущие свое начало от древних германцев, составляют цвет нации, гордость империи.
Для Зейца служба заключалась в простом выполнении приказов и инструкций. Это делал он всегда точно, предупредительно и как-то весело. Зандлер завидовал его способности ни о чем не думать, обходить опасные повороты, смотреть на жизнь легко и беззаботно.
Зейц протянул Зандлеру дорогую гаванскую сигару.
- Это наш первый трофей, профессор, — важно проговорил Оберштурмфюрер. — На днях моряки захватили польское судно из Гаваны. У бедняг испортилась рация, и они, ничего не зная о войне, спокойно зашли из Атлантики в ваш Кильский канал.
- Господин Зейц, — проговорил Зандлер, срывая с сигары золотой ободок, — на днях я был у Мессершмитта, и главный конструктор приказал мне форсировать работы над реактивным самолетом.
- Я знаю об этом, — многозначительно ответил Зейц, усаживаясь в кресло.
- Хочу посоветоваться с вами относительно философского обоснования этой работы…
- Да, да, — подбодрил профессора Зейц.
Зандлер достал из стола книжку в синем переплете. На обложке белел крест, воцаренный над пылающей землей.
- Послушайте, что пишет один человек:
«Страна, потерявшая господство в воздухе, увидит себя подвергающейся воздушным нападениям без возможности реагировать на них с какой-нибудь степенью эффективности; эти повторные, непрекращающиеся нападения, поражающие страну в наиболее сложные и чувствительные части, несмотря на действие ее сухопутных и морских сил, должны неизбежно привести страну к убеждению, что все бесполезно и всякая надежда погибла. А это убеждение и означает поражение…»
- Кто это написал?
- Итальянский генерал Джулио Дуэ.
- Ну, это еще не авторитет, — протянул Зейц.
- Но послушайте дальше:
«Я хочу только сделать упор на одном моменте, а именно на силе морального эффекта… не достаточно ли будет появления одного только неприятельского самолета, чтобы вызвать страшную панику?.. Может быть, это произойдет еще прежде, чем сухопутная армия успеет закончить мобилизацию, а флот — выйти в море».
- Вот это превосходная идея! — воскликнул Зейц.
- Стало быть, я правильно понял, что стремительная скорость нового самолета дает моральный эффект и на первых порах отодвигает проблему маневренности в бою?
Зейц догадался, что профессор ловко обошел его, хотел поспорить, но потом подумал: «В конце концов, стоит ли спорить о цыпленке, если он еще не вылупился из яйца». Вслух Зейц произнес:
- Безусловно, профессор. Вы меня очень заинтересовали, я непременно прочитаю генерала Дуэ, — и, хотя был в штатском, четко, по-военному, повернулся и вышел.
- 3 -
28 сентября капитан Коссовски впервые изменил тому железному регламенту, которому подчинялось каждое его движение в утренние часы. Когда он попросил жену принести ему «Фолькишер беобахтер», та в изумлении всплеснула руками:
- Зигфрид, ведь ты еще не брился! Неужели новое назначение так на тебя подействовало?
Но Коссовски не счел необходимым объяснять супруге, чем вызвано это отступление от правил. После трехлетней разлуки он так и не смог вновь привыкнуть к фрау Эльзе как к человеку, с которым следует делиться своими мыслями. Три года в Испании отучили его вообще поверять свои мысли кому бы то ни было. Жена не могла составить исключения. Вот, может быть, сын, когда подрастет… Но сначала нужно воспитать в нем те качества, которые он ценил в себе, — сдержанность, твердость духа, верность раз и навсегда утвержденным принципам.
Он развернул газету и сразу увидел то, что искал, — декрет о создании Главного имперского управления безопасности. Значит, слухи, упорно циркулирующие в салоне Китти, где собирались по вечерам люди, хорошо осведомленные о тайных делах рейха, были справедливы. Гейдрих[77] добился своего. Отныне в его руках почти все рычаги незримого управления рейхом — гестапо, СД, СС, полиция, жандармерия. Теперь уж он доберется и до Канариса[78] - абвер остался единственной тайной силой, неподвластной ему.
Коссовски отложил газету и направился в ванную.
Через час зеленый армейский «оппель» доставил его к массивному серому зданию на Кайзервильгельм-штрассе, где располагалось министерство авиации. Вывеска «Форшунгсамт» у пятого подъезда извещала прохожих, что здесь расположилось некое научно-исследовательское управление министерства.
Но мало кто даже из летчиков знал, что под этой вывеской скрывается служба разведки и контрразведки люфтваффе.
Коссовски поднялся на третий этаж и вошел в приемную своего нового шефа — Эвальда фон Регенбаха. Капитан был бы никудышным разведчиком, если бы, готовясь принять новое назначение, не изучил биографию и характеристику человека, под началом которого ему предстояло служить. Все, что он узнал о Регенбахе, не оставляло места для иллюзий. Коссовски понимал, что придется работать за двоих. Своему посту в «Форшунгсамте» Регенбах был целиком обязан связям. Одна из его аристократических теток была близкой приятельницей рейхсмаршала. Сам Геринг подписал Регенбаху направление на высшие курсы штабных офицеров люфтваффе. До этого Эвальд баловался журналистикой, писал либеральные статейки.
