– Если на нашем направлении кто-то и может наступать, то только «румынешти», – заметил старший лейтенант. – Но кто ж их сюда, на такое расстояние от границы, допустит?
– Только потому, что мы не собираемся допускать их сюда, нужно срочно создать каменные завалы на самом берегу моря, метрах в пятидесяти восточнее и западнее причала. Оставив до поры до времени лишь очень узкие проходы. Не исключено, что эти баррикады со временем позволят сдерживать танки и пехоту противника, который, конечно же, будет пытаться обойти нас по береговой полосе. – Офицеры многозначительно переглянулись, но комбат жестко упредил их: – Никакие возражения не принимаются; завалы должны появиться, это приказ.
– Нам что? Был бы приказ, а комендоры свое дело знают, – пожал плечами Лиханов.
– Обязаны знать, – уточнил комбат. – Чем лучше мы подготовимся к грядущим боям, тем увереннее будем чувствовать себя, когда это грядущее действительно… грянет.
Небольшой бетонный причал в этой пустынной местности был построен только для того, чтобы у него могли швартоваться суда, доставляющие строителям артиллерийского комплекса материалы, снаряды и всевозможное оборудование. С этой же целью с севера к комплексу была подведена узкоколейка, которая, хотя и бездействовала и даже частично была демонтирована, тем не менее создавала иллюзию надежной транспортной связи с городом, с военно-морской базой.
Оба эти осколка строительства демаскировали батарею, особенно железнодорожная ветка, остатки которой по-прежнему устремлялись к укрепрайону, прямо свидетельствуя, что совсем недавно где-то здесь велась большая стройка. А поскольку тремя усадьбами «хуторка» дорогу эту никак не оправдаешь, то возникал вопрос: а не разрушить ли ее полотно вплоть до ответвления от магистрального пути? Если только командование прислушается к его ходатайству.
Другое дело – причал. Он мог понадобиться и для высадки подкрепления, и для того, чтобы, причалив к нему, любое из судов могло поддерживать обороняющихся своими орудиями и зенитными пулеметами; увозить раненых и принимать на борт последних защитников батареи после приказа об отходе.
– Э, нет, комбат, сносить причал никто не позволит, – разгадал его мысли старший лейтенант, тоже спустившийся к батарейной гавани. Политрук остался в командном пункте, позволяя им пообщаться без свидетелей.
– В случае необходимости его можно будет замаскировать насыпью небольших камней. Или же построить здесь рыбацкую хижину, установив возле нее пару списанных шлюпок. Тогда появление причала будет объяснимо.
– Вам бы, капитан, в контрразведке служить, а не в артиллеристы подаваться.
– Относительно контрразведки я подумаю, – пообещал Гродов, вспомнив при этом лицо полковника Бекетова.
Из-за дальнего мыса в залив медленно входило судно. Поскольку причал был низким, корпус парохода почти сливался с морским горизонтом, и казалось, что взору открывается небольшая надстройка субмарины, увенчанная высокой дымящей трубой. Значительно ближе находились два небольших сейнера, которые тянули свои сети вдоль берега, постепенно выходя при этом из затона Аджалыкского лимана. Их серые паруса не источали никаких флюидов романтики, это были паруса-труженики, едва справлявшиеся с непомерной тяжестью рыбацкой повинности. Тем не менее капитану очень хотелось оказаться сейчас на одном из сейнеров, чтобы заняться делом, а не пытаться маскировать непонятно что – непонятно от кого.
Спустившись по ступенькам на одну из нижних площадок причала, на которые суда обычно выбрасывали трап, он зачерпнул воды. Для купания она все еще была холодноватой, и все же Дмитрий едва сдерживал в себе озорное желание раздеться и поплыть навстречу рыбакам. Но вместо того, чтобы поддаться соблазну, он вспомнил одну из немногих житейских сцен, благодаря которым хранил воспоминание об отце.
Отчитывая одного из своих подчиненных, старший лейтенант Гродов жестко произнес: «Как только офицер поддается соблазну делать все, что ему заблагорассудится, он перестает быть офицером и вообще военным, а значит, ответственным, человеком». Не хотелось бы комбату 400-й услышать от кого бы то ни было из своих командиров нечто подобное.
– Есть в гарнизоне бойцы, которые не умеют плавать? – спросил он заместителя комбата.
– Плавать? Не знаю, – улыбнулся Лиханов, приседая рядом с капитаном. – Не интересовался. А что, собственно?..
– Почему не поинтересовались? Вы ведь служите здесь около двух лет.
– Да вроде бы повода не было интересоваться. В прошлом году купальный сезон для своих комендоров мы так и не открыли. Не до того было, слишком уж много работы подваливало. Да и стрельбы учебно-показательные тоже к лету командование подогнало. А все увольнительные свои батарейцы обычно проводят на танцах в сельском клубе, в Григорьевке, куда сходятся девчата еще с двух ближайших сел. Кстати, в подземелье сейчас никто не живет, кроме разве что дежурной смены механиков, которая, как положено, ночует в каземате. Ну, а казарма, по-флотски – экипаж[199] батареи, находится в километре от первого орудия и почти на таком же расстоянии от села.
– Как только еще немного прогреется вода, каждого краснофлотца пропустить через пробный заплыв. Тех, кто не умеет плавать, объединить в отдельную группу и в течение всего лета все свои увольнительные они будут проводить здесь, на море. Кроме того, каждое воскресенье всем свободным от вахты будем устраивать массовые купания с контрольными заплывами.
– Вообще-то, мы батарейцы, а не моряки…
– Мы такие же краснофлотцы, как и те, кто находится сейчас на палубах линкоров и эсминцев. Насколько я заметил, одеты батарейцы не в гимнастерки, а в форменки[200], да и на нас с вами кители морских офицеров.
Лиханов сморщил свое веснушчатое крестьянское лицо, как делал это всякий раз, когда пытался погасить в себе недовольство или просто сменить тему.
– Было бы приказано, исполним. Не пройдет и двух недель, как все они будут кувыркаться на волнах на зависть дельфинам. Заодно и сам подучусь.
– С этого бы и начинал, – благодушно проворчал Гродов, незаметно как-то переходя на «ты».
– Поскольку знаю, что все у вас делается с военным умыслом… Плаванье – это на тот случай, когда придется уходить морем.
– То ли катер, который пришлют за последними защитниками батареи, к берегу подойти не сможет, то ли вообще немцы с румынами отрежут нас от линии фронта по самому берегу, и тогда уходить придется ночью, вплавь. Всякое может случиться. При всей своей подземной мощи для длительной обороны казематы батареи не приспособлены. Командный пункт враг тут же разрушит прямой наводкой или бомбовыми ударами, а вход в казематы со стороны орудий при первой же возможности перекроет и заминирует или даже замурует. Насколько я успел заметить, у потерны нет боковых штреков с запасными выходами; как нет и связи с катакомбами, которые, как уверял майор Кречет, подступают почти вплотную к батарее.
– Он прав, Булдынские катакомбы совсем близко от нас. Но ведь общая стратегия наша известна: малой кровью и на вражеской территории.
– Если война все же случится, на стратегов пенять будет бессмысленно. У нас тут своя война будет – со своей стратегией и своей тактикой. Так что впредь будем исходить из этого.
– Уже договорились, товарищ комбат, – передернул немыслимо широкими, но слегка худоватыми плечами старший лейтенант.
Еще с минуту они молча стояли на пирсе. Судно постепенно выходило из морского горизонта, возвращая себе вполне приемлемые очертания.
– Эх, в Одессу бы сейчас да проутюжить клешем Дерибасовскую, да заглянуть с визитом вежливости на Приморский бульвар… – с романтической тоской в голосе произнес Лиханов, глядя вслед приближавшемуся к одесской гавани судну.
– Оно и понятно: душа одессита, – сочувственно поддержал его Гродов, направляясь к берегу, на котором под скальной стеной чернело несколько давних, огражденных камнями кострищ.
