Когда мы подошли к Эребрю, то узнали, что конунг с малым войском перебрался в главный город королевства – Стокхольм. Не сумев связаться с англами магически, король отправил гонцов, но они были перехвачены и мы узнали, что Карл просил помощи. Это даёт ещё один аргумент в пользу мирной сдачи.

К моменту нашего подхода к городу и его осады, в том числе с моря, войско выросло до огромных размеров – сравнимое разве что с тем, какое было в войну с Российской Империей. Никаких шансов у Карла не было и мне уже остро хотелось обойтись без братоубийства.

На утро восьмого июня мы планировали выслать парламентёров к стенам города. Я проснулся раньше и не обнаружил Марины. Распалив трубку, спокойно вышел из шатра, прошёлся по лагерю и поддавшись наитию, решил посмотреть на красивые виды Гамластада, старого города между двумя мостами, и бурно застраивающимся пригородом вокруг острова. Фигурка Марины перед воротами тут же бросилась в глаза.

Она что-то крикнула. Потом ещё. Со стены некий дурак саданул воздушным бичом, ясное дело без какого-либо урона Огнёвке, а вот её реакция оказалась предсказуемой, – ведь она именно на это и надеялась! – но не менее ужасной при этом: в ворота ударил огненный таран и совершенно легко разметал пятиметровые стены, не говоря уже о дереве самих ворот. Марина пошла внутрь города…

Естественно, что я рванул за ней, но даже школа Сергия не даст возможности преодолеть практически версту мгновенно.

Город и лагерь встали на дыбы. За мной побежали ещё маги, а Стокхольм вздрогнул от очередного взрыва. Сразу же последовал второй и после взрывы звучали уже не прекращаясь, пока огромный столб ярящейся стихии не оборвал кононаду – он объял весь остров старого города, где и стоял дворец.

– Морена! – крикнул я, с трудом прорвавшись сквозь густой дым пожаров.

Она развернулась и виновато посмотрела. Стихия, бушевавшая вокруг неё вихрем и тем защищавшая, быстро утихла.

– Прости, Котик. Я знаю, что тебя может огорчить и сильно разозлить это, но даже если ты простил тех ублюдков, из-за которых погибла твоя семья – я не прощу. И жаль, что не слышу их воплей сейчас!

– Морена, дело же не в прощении, – выдохнул я, пытаясь отдышаться, – а нежелании множить смерти. Карл бы и так сдался.

– Этот ваш король – выродок, – гневно заявила она. – Не нужен вам такой. И все, кто служил ему – тоже. Огонь всё очистит. На этом пепелище вы… ты сможешь построить новую Швецию.

Смотря на неё, я спросил себя – есть ли обида или злость? Готов ли я предать Марину суду за содеянное?

– Есть всего одна причина, почему я сама не прибью себя, Котик, – проговорила Марина и сделала несколько шагов навстречу, – ты остался без магических сил. Но вообще-то ни я, ни моя жизнь ничего не стоят и если будет нужно – убей меня. Или пусть кто-то это сделает.

У меня от чувств исказилось лицо. Мне захотелось даже ударить её, но самое большое и самое глубинное чувство оборвало порыв на корню. Я подошёл и обнял свою самую желанную и необходимую из девушек.

– Никогда такого не случится. Пусть казнят нас обоих тогда.

– В мечтах, – отозвалась она, крепко прижимаясь, – в мечтах пусть что угодно делают. Но в жизни я им не позволю.

Альтинг был долгим и тяжёлым. Сначала мы дождались съезда представителей всех уважаемых родов, потом ждали прибытия наблюдателей из России и Англии. Многим устроенная расправа над Карлом Мудрым пришлась не по душе. Ярлы спорили и награждали меня осуждающими, подчас гневными взглядами и всякий раз натыкались на невозмутимое веселье Марины рядом. Она не боялась никого и ничего, а радости небыло предела по случаю прибытия сразу двух её лучших подруг: Снежаны и Сигрюнн. Естественно, что целая пропасть слов, чувств и переживаний уже случилась между нами. Я увидел новорождённых дочь и сына. Получил поздравления от Ивана Второго, решившего лично навестить ныне дружественную соседку Швецию, подарить обещанную тиару Эльве Прекрасноволосой, а за одно и лично поучаствовать в тинге. К концу народного схода я оказался настолько иссушен, что мечтал лишь о скорейшем конце события и пусть бы даже выгнали меня с родной земли. Ни о каком правлении не мечтал, этого не хотел и лишь долг перед народом удерживал на тинге.

Когда спор в первый раз дошёл до прямого конфликта между Гардарссонами и Свенсонами, Марина ловко оказалась между их представителями и безапелляционно заявила, что лично будет пресекать драки. Уже имея очень крепкую славу, смогла унять обе стороны и тинг продолжился. Однако, это сплотило многие рода против того, чтобы избрать меня конунгом. Хватало и тех, кто после этого занял нейтралитет. И, в итоге, на нашей стороне из сильных родов оказались Гардарссоны, а против остальные. Даже речь Эльвы Прекрасноволосой не возымела силы, хотя её авторитет был практически беспредельным. Дождавшись этого итога, слово взял сам русский Император, а переводчиком назначил меня:

– Договор о мире у меня был с Карлом, который ныне почил. Заслуженно сгорев в пламени жены единственного из Крузенштернов. Я полностью поддерживаю такую кару для предателя своей страны, – оглядел он всех ярлов, представителей и их приближённых. – Ещё у Российской Империи есть большой и крепкий торговый договор с Гардарсонами, которые, как вы можете заметить, на стороне Игоря, сиречь, Ингви. Вы отчего-то не прислушиваетесь к их словам. Лично у меня есть договор с ним, – указал Иван Второй на меня, – о ненападении двух народов друг на друга. О мире и дружбе, но вы отказываетесь признать оставшегося Крузенштерна королём, хотя он имеет полное право на это. Вы не доверяете ему, хотя лучшего из вас я не знаю. Это великий маг и воин, самый великий швед из живших до сих пор. Победивший хворь некромантии в одиночку, – тут он с улыбкой посмотрел на Марину и добавил, – почти. Получается, что вы не хотите дружбы между шведами и русскими. Это меня сильно печалит. А может быть и гневит. Один из вас уже поплатился за подлость и недальновидность. Неужели великий шведский народ смог породить лишь одного выдающегося сына?

За огнём и кровью настал мир и процветание. Всякий раз цена за это оказывается высокой, этот – не исключение. Мой отец любил и уважал обеих жён, словно бы научая меня любить сразу две родины, два больших народа. Наверное, у меня получилось.

Я проснулся от плача. Это был серьезный плач, переходящий в подвывание. Тот, кто плакал, уже ничего не ждал, просто выплескивал в окружающее что-то свое. Славный пикничок! Точно. Я на пикнике для крутых ребят на границе Зоны. Бредовая идея, согласен. Но вчера мне казалось иначе. Ладно, труба зовет. Пошли разбираться, кто там скулит. Я вылез из шалаша, который соорудил вчера за один час с двумя тайными мыслями и пошел к поляне в метрах сорока западнее. На поляне стояли два наших «вольво» 430. Выглянув из-за кустов, я выругался. Когда, наконец, до мозга дошло, что я вижу, речь зазвучала в полный голос! На поляне стояла одна машина, и вокруг не было никого. Из людей. На дальнем конце поляны среди переломанных кустов лежал труп собаки. Кавказца, матерого кавказца. Рядом с ним сидел щенок весь в засохшей крови и плакал.

Сообразив, что мое красноречие никто не оценит, я заткнулся. Работаем.

Поляна, щенок, труп, машина. В машине на переднем сиденье пустая бутылка. Сойдет. Когда вчера выбирал место для шалашика, основной причиной был находящийся рядом маленький, но очень сильный родничок. Я сунул бутылку в боковой карман комбинезона, взял щенка за загривок и развернулся.

В наступившей тишине ее негромкий рык был подобно грому. Открыв налитый бешеной злобой глаз, рычал труп кавказца. Мой ответный рык был страшен. Жажда крови и готовность к смерти звучали в том рыке. Если бы его слышали те уроды из Борисовского филиала, которые вчера уговорили меня съездить на пикничок на самой границе Зоны, они бы обосрались.