— Зря! — покачал головой Пионов. — Зря я тебя не прижал к ногтю. А ведь мог. Мог ведь! Мог! Как паскуду последнюю! — и ударил по столу так, что подпрыгнуло все, что на нем было.

— А теперь не можешь, — хладнокровно ответил Лука, глядя ему в глаза.

Я решил, что сейчас Пионов его убьет, но он пожевал губами и взял в руки бутылку с водкой.

— Федотов, ты страшный человек! — произнес он задумчиво. — Не патриот… не знаю кто… наверное, хлыст. Не обижайся, но я тебе больше не налью… — Потом забыл, о чем говорил, и произнес: — Пропала Рассея! Про-па-ла… — и вздохнул глубоко и очень печально.

Мне показалось, что он сейчас заплачет. Но нет. Он налил и выпил, налил и выпил и занюхал рукавичкой. И тогда я увидел, что он действительно пьян. Он был настолько пьян, что не мог сидеть, и только огромный живот, которым он упирался в стол, не давал ему упасть. Спрашивать о Курдюмове было бесполезно. К тому же рядом сидел Лука. Да и сведения наверняка уже устарели. Что нам мог рассказать Пионов? Что черные ангелы с помощью хлыстов попытались осуществить переворот. Что в деле, оказывается, замешаны марсиане и Акиндин. Что все в страшной панике разбегаются, как тараканы. И где его чертова 'кальпа' с расчудесными бойцами?!

Жуткие шорохи раздались в зарослях. Мелькнули какие-то странные люди. Один из них держал в руках что-то похожее на гранатомет. Инстинктивно я упал под стол. Раздался свист и ужасный грохот. Взрывная волна снесла купол беседки. Лицо обдало жаром. Я лежал без сознания примерно минуту, слушая в левом ухе 'Колыбельную трескового мыса', хотя Бродского никогда не читал, а в правом — бесконечный гул, словно в нем летел бомбардировщик. А когда очнулся, то почувствовал во рту вкус крови и пополз в том направлении, где по моим расчетам должна быть улица. Над землей стлался едкий дым. Где-то рвались ручные гранаты: 'Бух-х! Бух-х! На голову сыпалась листва.

Я полз так долго, что стал испытывать страх — невыносимое чувство одиночество. Казалось, что все кончено, пропало, и когда наткнулся на человека, то страшно обрадовался. На его голове я нащупал жесткие перышки. Это был Леха Круглов. Я узнал его рыжую морду, и мы обнялись.

— Леха, — сказал я, — у меня есть план!..

Не знаю почему, но я решил, что квартира на третьем этаже под номером 43, - это именно та квартира, которую покинула блондинка. Я немного покопался с замком. Электроника была примитивной, как пряжка на моих сандалиях. Кроме этого меня вдохновляли уроки Лехи по части хитроумных запоров. В общем, через пять секунд мы проникли внутрь. За дверью начинался длинный-длинный темный коридор, в конце которого светился то ли дверной проем, то ли окно.

— Ты думаешь, нам следует туда идти? — спросил Лука, дыша мне в затылок, как вурдалак. — У тебя нет такого ощущения, что этот коридор должен заканчиваться аж за Конногвардейским манежем?

— Похоже на то, — согласился я, полагая, что вопрос чисто риторический. — Ну что идем?

Мне показалось, что он сомневается. В моем представлении Лука был уже не тем человеком, который лишен страха. Леха молча сопел рядом. Он вообще больше молчал после знакомства с консьержкой. Наверное, у него открылись способности к размышлениям.

— Конечно, идем, — ответил Лука, протискиваясь мимо меня.

Вдруг Леха заявил:

— Я дальше не пойду!..

— Почему?! — безмерно удивился я, внимательно посмотрев на него.

Похоже было, что из него вышел весь профессиональный запал. Мне даже стало жаль его, ведь целых три года я знал Леху совершенно другим. А теперь он сдал, и даже грандиозность происходящего не вдохновляла его.

— Я фотоаппарат потерял…

Только сейчас я обратил внимание, что он действительно без своей любимой 'мамии'.

— Это другое дело, конечно, — согласился я, смягчая его муки.

— Пойду домой… — добавил Леха, отводя глаза в сторону.

— А… — пожал я ему руку, — ну иди…

Было ясно, куда он направит свои стопы — к консьержке. Я даже не завидовал, во-первых, потому что полюбить женщину из-за того, что тебе нравится только ее тело, — это вершина глупости, а во-вторых, Леха почему-то изменил своим принципам — консьержку звали не Таней, а это попахивало ретроградством. Но Леха был таким, каким был, и я не собирался его переделывать. Лука же вообще не заметил отсутствия Лехи.

Я закрыл входную дверь и уставился в плоский затылок Луки. Больше ничего нельзя было разглядеть. Меня так и подмывало спросить, кто стоит за черными ангелами, то бишь жуками, но я знал, что он все равно не скажет правду, как не скажет правду о маленькой катастрофе в масштабах солнечной вселенной: столкнулись два мира, и все как воды в рот набрали. Да об этом надо кричать на каждом углу! Надо что-то делать, а не вести закулисные переговоры, бросив свой народ на произвол судьбы. Видно, за нашими спинами шел большой торг: как всегда делили пирог под названием 'власть и деньги'. Я почему-то подумал о транснациональной корпорации 'Топик'. Наверняка она уже раз двадцать нагрела руки. Нам, маленьким людям, оставалось только жить по совести и по чести. И то эту честь и совесть попирали кому не лень. Поэтому последние сомнения покинули меня. Я чувствовал, что отныне руки у меня развязаны и что я поступлю так, как считаю нужным, невзирая на чьи-то высокие планы. Только я пока не знал и не понимал, что именно сделаю. Конечно, временами я сомневался в себе, но что было делать?

Мы подождали, пока не привыкнут глаза. Стало заметно, что по обе стороны коридора находятся комнаты, из-под дверей которых пробивается слабый свет.

— Наверное, это… как это называется? — Он повернулся ко мне, оголив в улыбке зубы.

Вот что значит пить одно молоко — зубы у него были большими и белыми — такими белыми, что светились в темноте, как у вампира.

— Коммуналка? — спросил я, вспомнив, еще в прошлом веке Санкт-Петербург славился подобными общежитиями.

— Точно! — коротко произнес Лука, открывая первую дверь справа.

Это была очень большая кухня. В ней мог поместиться целый взвод и еще осталось бы место для танцев. В квартире давно никто не жил. Мы не обнаружили на кухне даже холодильника, а полки в шкафах оказались окропленными слезами местных тараканов, чей тощий вид наводил на унылые рассуждения о бренности существования. Дальше по коридору находился туалет на одно очко. А за туалетом — комната, где стояли диван и стол. Стены были ободранными и голыми. На подоконнике в горшке сиротливо торчал сухой цветок. Пол был покрыт пылью, и ясно было, что сюда никто не входил, по крайней мере, лет десять.

— Странно… — протянул Лука, — блондинкой здесь и не пахнет…

Он покосился на меня и саркастически хмыкнул. Однако ошибался — пахло не блондинкой, а слабым запахом навоза. Я был почти уверен, что мы на пути в 'зазор' мира, о котором вдохновенно говорил Курдюмов из Смольного.

— Ну и ладно, — сказал я, не желая сдаваться. — Не здесь, так в Девяткино…

— В Девяткино поедешь сам! — заявил он, кисло поморщившись.

— Поеду, — согласился я, открывая дверь в следующую комнату.

Здесь было еще пустее, потому что не было даже никакой мебели, зато во всю стену красовался рисунок, выполненный углем в стиле древней формы — бык, павший на колени перед оравой охотников. Только у быка почему-то была козлиная морда и рога, как у черта. Но больше всего он походил на черного ангела. Лука снова хмыкнул, хлопнул дверью и, миновав одну дверь справа и одну дверь слева, наугад открыл дверь, которая отличалась от других, как дворец от халупы, и замер.

— Ну что там? — спросил я, подходя и заглядывая ему поверх плеча.

Вероятно, эта была отдельная квартира, состоящая из анфилады комнат с очень изысканной мебелью из карельской березы. Даже запах здесь был какой-то смолистый.

— Ха! — усмехнулся Лука, — стоило сюда прийти, чтобы поглядеть на это: гостиный гарнитур 'Александр III', фарфоровые люстры наполеоновского периода и… — он взял со столика, у которого были изящные гнутые ножки, — лампы из мастерской архитектора Ляже…