– Я пришел за своими вещами, – сказал он очень спокойно, отводя в сторону кончик меча.

– Откуда здесь твои вещи?! – неподдельно возмутился Язаки, повышая голос. – Откуда?! Я тебя не знаю. Вали! – и готов уже был ткнуть наглеца куда-нибудь в шею, чтобы завершить разговор, но не хотел заливать дом кровью.

– Зато я тебя знаю, – самоуверенно произнес незнакомец и как-то незаметно для Язаки очутился на середине комнаты. – Где он?

– Кто? – Язаки вынужден был повернуться.

В этот момент китайский меч показался ему самым бесполезным оружием, и Язаки обреченно опустил его. Что-то ему подсказало, что убить этого человека не так просто и что у него не хватит для этого духа.

– Мой шлем ямады.

– Почему он твой? – уже не так резко спросил Язаки, потому кое о чем начал догадываться.

– Потому что он принадлежит мне!

Тут Язаки признал в нем Бога Яма. Точно, немея, подумал Язаки, он. Он – Черный самурай, который скакал на невидимом коне. Но его же убил Натабура?! Наму Амида буцу!

– Ну, так где же?! – напомнил Бог Яма, видя, что его собеседник готов от ужаса лишиться чувств.

– Я его отдал… – пролепетал Язаки, роняя на пол меч.

– Кому?

– Этому… как его… – Язаки забыл. – Кадзану!

– Кадзан пропал, – ровным голосом сообщил Бог Яма.

– Он забрал ямады и ушел, – снова нашелся Язаки.

– Где же тогда Кадзан? – не поверил Бог Яма и прищурился.

Язаки еще больше стало не по себе. Он пожал плечами – мол, ничего не знаю, и незаметно прислушиваясь, надеясь, что каким-нибудь чудом вернется Натабура и избавит его от непрошеного гостя. Но Натабура мог заявиться не раньше вечера, а Афра как назло ушел с ним. Стало быть, надо рассчитывать только на себя.

– Ушел! – как можно более твердым голосом сказал Язаки. – Знать ничего не знаю.

– А за деньги?

– За деньги? – Язаки показалось, что он ослышался.

– За деньги!

– За деньги подумаю, – признался Язаки, не ощутив в голосе Бога иронию.

Действительно, когда он вспомнил о своем кровно заработанном богатстве, то засомневался – стоит ли упорствовать. Но я действительно не знаю, где этот демон. Что же придумать? – лихорадочно соображал он.

– Вот что, – почти миролюбиво сказал Бог Яма, – отдай мне ямады и сразу получишь половину своих денег. Вторую половину – за знак Ада. Верни и его!

Бог Яма не мог убить человека. Он мог извести его любым известным способом, кроме кровопускания. Но убивать Язаки не входило в планы Бога Яма. Язаки был для него слишком мелкой сошкой. Вот только помощник пропал. Да и я, дурак, подарил Черный Знак Ада – каба-хабукадзё. Он глядел на Язаки с плохо скрываемым раздражением. Нашел кому дарить! Такому уроду!

– Натабура сейчас вернется! – на всякий случай сообщил Язаки.

– Как вернется?! – оторопел Бог Яма. – Он что жив? Я же его убил?! – и понял, что проговорился. Он едва не схватился за голову. Теперь уж точно все пропало – если Язаки и Натабура пожалуются Богине Аматэрасу, то точно несдобровать. Догадались они! Догадались! Надо было срочно придумать что-нибудь такое, чтобы Язаки не заподозрил меня в коварстве.

– Ты чего, старик! – наглея, начал заводиться Язаки. – За такие речи!… – он оглянулся на середину комнаты, где одиноко возлежал меч.

– Ладно, ладно, – едва сдерживая панику, сказал Бог Яма. – Оставь ямады себе. Заодно и каба-хабукадзё. Деньги я тебе верну. Но… – Бог Ямады сделал злорадную паузу. – Ты никогда не сможешь ими воспользоваться, ибо я все же тебя накажу.

– Ова! – воскликнул Язаки. – Ова! – и подался в самый дальний угол, едва не споткнувшись о злополучный меч.

Он бы с удовольствием сбежал и дальше, но бежать было некуда.

– Я тебя так накажу, – добавил Бог Яма, – что ты будешь помнить всю жизнь! Знай, отныне ты станешь человеком, лишенным честолюбия. И никогда не будешь думать о себе, а только о других людях. Ты будешь любить всех, но только не самого себя!

– Не хочу! – закричал Язаки. – Не хочу! Не буду!

Он выскочил на середину комнаты, чтобы схватить свой любимый китайский меч и зарубить этого страшного, подлого Бога Яма. Искромсать на кусочки, – чтобы он только замолчал, ибо сила его была в его голосе.

Но Бог Яма только громогласно рассмеялся:

– Ха-ха-ха!… Стань пророком!!! Отныне и навсегда!

Язаки даже не успел произнести: 'Наму Амида буцу!', как лишился чувств. А когда очнулся, то Бога Яма в комнате уже не было, пахло только серой. Зато рядом стоял знакомый мешок с деньгами и драгоценностями. Язаки равнодушно посмотрел на него и даже из презрения пнул. Впервые в жизни деньги не вызвали в нем никаких чувств, кроме брезгливости. Зато я стал этим, как его, пророком, вспомнил он и ощутил странную, доселе непонятную гордость. Может, быть пророком тоже неплохо, подумал он. Надо попробовать! Надо ощутить себя в новом качестве. Он пробежался по комнате и едва не взлетел под потолок. Ох, хорошо, подумал он и принялся ждать Натабуру, которому с нетерпением все и рассказал.

Кантё Гампэй все надоело. Ноги болели. Жена где-то на краю свет, дети еще дальше. И хотя деньги в конце концов доставили и они с Бугэй даже переехали назад в богатый район, настроение у него не улучшалось. Наоборот, день ото дня он все больше хмурился и с недовольством поглядывал на своего помощника. Бугэй оказался не только ленивым, о чем кантё подозревал еще на своей джонке 'Кибунэ-мару', но глуповатым, а главное – своенравным, что было хуже всего. Прежней власти над ним Гампэй уже не имел, и Бугэй пользовался этим, слушался его исключительно из-за денег, которые требовал при любом случае: на еду, на одежду, даже, имел такую наглость, – на то, чтобы пойти погулять в веселом квартале Ёсивара, который находился на юго-западе Киото. А так как веселый квартал закрывался в полночь, Бугэй дошел до того, что отсыпался в ближайшей канаве, а утром чуть свет ломился в ворота. Пару раз ему доставалось от охранников Ёсивара, но он вновь и вновь отправлял туда, спускать деньги кантё Гампэй. Кроме этого Бугэй пристрастился к местному лакомству – батату в сахарной пудре, и ел его в неимоверном количестве. Кантё Гампэй считал это баловством и детской забавой. Но давно махнул на Бугэй рукой и решил, что избавится от него при первом же удобном случае. Пока такого случая не представлялось.

Гампэй давно заподозрил неладное. Пять дней Бугэй шпионил за Язаки и ничего не нашпионил. Обмануть хочет, понял кантё. Думает, что я ничего не понимаю. Думает, что Гампэй старый, ничего не замечает. Ладно, пусть шпионит. Деньги я всегда сумею забрать. Куда он денется дальше своей деревни? Поэтому кантё Гампэй особенно и не беспокоился. А вот получить триста монет за жену субэоса Камаудзи Айдзу можно было попробовать. Верное дело. Для этого надо было всего-навсего возобновить знакомство с капитаном Го-Данго, который питал к госпоже Тамуэ-сан самые теплые чувства. Недаром он прожужжал о ней все уши. Через него можно было выйти, если повезет, и на Натабуру, а где Натабура – там и Язаки, а значит, и деньги. С этой целью кантё Гампэй отправился в харчевню 'Два гуся', где обычно околачивался капитан Го-Данго.

Прошел, день, два. За ним никто не пришел и не арестовал. Похоже, на этот раз все обошлось. Интересно, почему? – ломал голову капитан Го-Данго.

В тот вечер он был особенно хмур и пил, как последний бондарь. И все равно, несмотря на то, что после двенадцатого кувшина сакэ Гампэй стал незаметно выливать божественный напиток в реку, капитан Го-Данго оставался трезв как стеклышко. Гампэй не мог с ним тягаться.

Они сидели в веранде, которая углом выходила на реку Окигаву, над их столом свешивалась ветка кедра со смолистыми шишками, на другом берегу светились огни, по воде скользили лодки, и слышалось: 'Смот-ри-ри-и… смот-ри-ри-и…'

Ночной Киото был прекрасен. Пролился весенний дождь, и воздух был насыщен запахами цветов вишни и кедровых шишек. Но кантё Гампэй было все равно: в своей жизни он навидался столько больших и маленьких городов, что столица Мира не производила на него особого впечатления. Ему больше нравился Чанъань, но жить он в нем не мог, потому что китайцы точно так же не любили японцев, как японцы не любили китайцев.