Он знал обо всем заранее и заминировал крыльцо.

– Теперь ему конец, – словно сквозь туман пробились комментарии Сергея. – Спецназ пленных берет, только если нет погибших. Сейчас выведут на прямую наводку огневую платформу, и кэ-эк!..

– Нет пощады террористам! – гремел негодованием ведущий. – Отклонившим предложение о сдаче – смерть! Огневая платформа выдвигается на боевую позицию!

Приземистый огромный танк, рыча, развернулся в переулке. Поплыл, нашаривая цель, длинный ствол, замер, немного опустился… а она ничего не могла сделать!

– Переносимся в бронекапсулу наводчика! – возбужденно орал ведущий. – Наша видеокамера установлена параллельно прицелу, сейчас мы видим цель точно так, как видит ее солдат!

Изображение снова прыгнуло и резко уменьшилось. Ствол танка смотрел точно в окно, в котором сверкали злые огоньки – террорист отстреливался, умудряясь не попасть под огонь снайперов.

Танк плюнул смертью. Дом медленно подняло взрывом, затем он осыпался камнями в пыли и дыму. Она беззвучно закричала.

– Красава! – с удовольствием сказал сбоку Сергей.

Щелкнула и встала на место очередная деталь окружающего мира. Сергей – из спецназа. Только они говорили так. Только они с удовольствием обсуждали смерть.

– Он знал о штурме заранее, – шевельнула непослушными губами она. – Он знал…

И тут на экране рвануло, плеснуло огнем, кто-то дико закричал, грязно заматерился в прямом эфире ведущий, потом трансляцию с места событий догадались выключить.

Виталий Сергеевич достал своих убийц и в смерти. Он знал. И заранее заминировал наиболее вероятную позицию танка – заминировал так, что противоминная система танка опасность не обнаружила.

– Ах вот оно что, – протянул Сергей, озадаченно глядя на нее. – Правильно говорят, что универсальные платформы – полное дерьмо. Прямо на улице мину поймала. Интересно, чем это ее? Газ в пластиковой емкости? Сгущенный бензин? Урод, давить бы таких при рождении…

– Он не террорист, – тихо сказала Зита. – Он поэт. Вступился за друзей. А на него – спецназ…

– А чего ж он тогда отбивался из всех стволов, если не террорист? – разозлился Сергей.

– А что, ждать, когда спецназ ребра невиновному поломает? Он – мужчина!

Она медленно пошла к выходу. Все уже произошло, и ничего не изменить. Домой, забраться под одеяло и проплакать всю ночь…

– Таня, – изменившимся голосом произнес Сергей. – Как-то мы перестали понимать друг друга. Давай вернем все, как было? И мне плевать, сколько тебе лет!

Она покачала головой:

– Только не с тобой.

И закрыла за собой дверь.

Она не очень дорожила своей неприкосновенностью, потому что не видела в этом ни особого смысла, ни повода для гордости. Но даже обниматься с тем, чьи коллеги только что убили ее любимого – не могла.

Все же она надеялась, несмотря ни на что, встретиться когда-нибудь с Виталием Сергеевичем. И провести вместе с ним всю жизнь, до последнего дня. Мечтала, ждала, что однажды раздастся звонок, и ее любимый мужчина скажет, чтоб приезжала, что ждет. Глупая девочка.

Она проплакала всю ночь в подушку, утром отправилась в школу, отсидела на уроках с пустыми глазами, и снова домой под одеяло. Отец заглянул вечером, потрогал лоб, поглядел внимательно, вздохнул и ушел на работу. Она даже не поцеловала его на прощание.

Папка – он замечательный, но сил не осталось и на него.

Валялось на рабочем столе недошитое бальное платье, чечеточные туфельки с «громкими» подошвами скучали под кроватью, рыболовные приспособы пылились в углу… и телефон молчал. Из штаба штурмовых отрядов не пришло ни одного сообщения. Она понимала: офицеры-кураторы насмерть схватились с неведомыми врагами в борьбе за существование спартаковцев, ее берегли как резерв на крайний, самый крайний случай. Надеялись: если их уберут, она сможет сохранить структуру. Зря надеялись, не чувствовала она в себе таких сил. Она вообще сил не чувствовала, еле жила.

И подружка Лена исчезла, но как раз с ней все понятно: курносая убыла на младшие командные курсы кадрового госрезерва в Иркутск. Девочка успешно рвалась вверх и прочь из подкупольного города.

Но через несколько дней сначала ушла из сердца резкая боль, она наконец могла дышать, не морщась от колючих игл в левом боку. Потом прояснилось в голове. Она встала, перемыла посуду, заменила сгоревшие осветительные элементы в коридоре. Изделия местного военпрома, как капризные тропические цветки, болезненно реагировали на сквозняки, быстро окислялись и гасли. Стынь подкупольного города электроникой переносилась плохо, а люди… людям следовало жить дальше. Жить, надеяться, стремиться.

А потом ей на улице встретился Давид Матевосян, ее учитель-мучитель по кавказским языкам. Кивнул и запрыгнул в бусик, совсем как недавно Алексей. Она страшно перепугалась – как, и он?! Он же еще подросток! Запрыгнула следом, как в дурном сне.

Оказалось, зря ударилась в панику. Доехали до Торгового центра, устроились в кафешке «Мандаринчик». Мандариновые деревца там и росли в фигурных вазах прямо между столиками – стильно, красиво, и названию соответствуют.

– Гамарджоба, ламази гогона, – сказал укоризненно Давид. – Почему занятия пропускаешь? Так нельзя, наработанное забудется. Хочешь заново учить, да?

Истинный сын Кавказа, Давид никогда не забывал сказать ей комплимент как красивой девочке. И никогда не забывал отчехвостить как глупую женщину.

– Давид…

Радость накатила волной. О ней не забыли в штабе! Она не выдержала, бросилась ему на шею и затрещала, как сорока – по-грузински затрещала, вот чудо небывалое! – хлопая мокрыми от счастья глазами. Подросток поморщился от ее смазанного произношения, аккуратно поцеловал в лоб и отстранил.

– Как вы там, отбиваетесь? – спросила она, успокаиваясь.

Давид еле заметно кивнул. Темные круги под его глазами и общий усталый вид свидетельствовали, что им там приходилось нелегко.

– Майор и капитан подрались из-за тебя, – сообщил Давид с непроницаемым видом. – Всерьез подрались. Майор победил.

Она вспомнила предупреждение Алексея и беспечно махнула рукой.

– Майор сказал, чтоб ты теперь со мной целовалась, – продолжил меланхолично подросток. – Всерьез сказал.

– Меня не спросили? – развеселилась она.

– Спросили меня, – буркнул подросток.

Она поглядела сочувственно. Приказ явно не доставлял Давиду радости.

– Датико, – осторожно сказала она. – Если у тебя есть подружка в категорийной школе, я пойму.

– Я согласился, – снова буркнул подросток. – У нас в категорийной девочек-грузинок нет, было бы странно…

Он вдруг покраснел и глянул на нее смущенно. А она окончательно развеселилась. Ее строгий учитель, ее высокомерный деспот – смущен!

Они славно поговорили обо всем. Давид сообщил, что мобильный командный пульт для нее привезут не раньше, чем через полмесяца, так что можно отдыхать. И тут же тихим голосом загрузил тактико-техническими характеристиками вертолетов вероятного противника с южного направления. Потом потребовал записать и выучить – и повторил еще раз слово в слово. Вот такой простой мальчик из простой категорийной школы, непонятно как попавший в спартаковцы. То есть она догадывалась, как, но только догадывалась. Кавказец. И патриот России. Не она одна вся в секретах.

Еще они шепотом попрактиковались в грузинском. Ее акцент его убил. Она поняла – безнадежна.

– Как вы вообще думаете бороться с моим произношением? – не вытерпела она. – Меня же там, за хребтом, с первого слова определят.

– Никак не думаем бороться, – равнодушно сказал подросток. – Представители диаспор все с акцентом. Будешь еще одна.

И накидал ей на телефон огромное количество домашних заданий, когда в школе учиться – непонятно. А врал, что можно отдыхать. Но все равно она была рада встрече с ним. Договорились для дальнейших занятий пока что встречаться здесь, в «Мандаринчике».

– Тебе надо больше говорить на грузинском, – озабоченно сказал Давид перед уходом. – Чтоб говорить, надо говорить!