— Чок!

Диск повис в метре от пола и начал тихонько вращаться. Леха, как зачарованный, уставился на него. В рубке возник слабый ветер.

— Леха, дай руку! — крикнул я, стоя одной ногой в портале. — Леха! Мы уходим!

Но он даже не среагировал. Диск уже завывал, как метель в январе, всасывая в себя мелкие предметы. От стен и от пола стали отрываться куски покрытия. Серебристый диск с Роем Паперски треснул.

— Леха!!! — крикнул я.

Мимо пронеслась панель управления. Ближайший к диску черный ангел изогнулся, как свечной огарок, и — сломался пополам. Его кровь брызнула по стенам рубки. Экс-премьер-министр Симеон Юганов даже сделал шаг навстречу своей смерти. Один его туфель слетел с ноги и ударил Леху по лбу. Только тогда он очнулся и полными глазами слез оглянулся на нас. Его уже затягивало вслед за черными ангелами, мелькавшими, как крылья пропеллера.

Тогда мы вдвоем с Люсей схватили Леху за шиворот и нырнули во чрево портала.

Город был темен и мрачен. За спиной высился Медный всадник. Под ногами текла Нева. С небом творилось что-то неладное. На абсолютно черном небосклоне ярко и призывно, словно фонарь в тупике, горела единственная звезда — глаз урагана, то бишь диск солнца — безобидная игрушка за пять рублей, которая, однако, изменила ход истории.

— Посмотрите! — вскрикнула Люся.

И я увидел и осознал — нет, не Бога и не вездесущих черных ангелов, а размеры базы. Они сливались с горизонтом. Находясь внутри, мы не могли понять ее масштабов. База сопротивлялась. У нее была крепкая конструкция. Казалось, этому процессу не будет конца, что она так и останется на орбите, чтобы окончательно уничтожить Землю. Но она все сжималась и сжималась. Потом не выдержала и стала разрушаться, как карточный домик.

Вначале по базе побежали миллионы молний, потом посыпались миллиарды искр. Гром пронесся по небосводу. База астросов исчезла в водовороте туч и огня. Но через несколько секунд с ними уже соперничала полная Луна, а еще через несколько секунд небо снова, как и миллионы лет назад, сияло звездами. Должно быть, наступила новая эра. Только мы этого не знали.

— Я иду домой к своим, — сказала Люся.

— Куда? — с удивлением переспросил я.

Оказалось, что у нее есть семья. Наверное, все мои попытки ухаживания выглядели глупо. Я покраснел. Я давно мечтал избавиться от зависимости к женщинам. Но все как-то не удавалось. Теперь появился шанс.

— У меня муж и дочка, — она тряхнула головой, и волосы разлетелись во все стороны.

— Прости, что не знал.

— Ничего, — сказала Люся. — А ты? — спросила она у Лехи.

Он все еще выглядел потерянным, словно туфель экс-премьер-министра выбил из него последние мозги.

— Я тоже… — сказал он и замолк на полуслове.

— Куда? — встряхнул я его.

— 'Мамию' собирать, — все так же отрешенно ответил он.

— Ну, я пошла, — сказала Люся. — Я тебя найду.

— Надеюсь, не для того, чтобы арестовать?.. — пробормотал я и двинул домой.

Некоторое время Леха плелся рядом.

— Ты знаешь, — сказал он, — что-то со мной произошло. Зубы меньше стали, и как-то я полегчал, что ли?

— А-а-а… — догадался я. — Ты снова стал человеком.

— Прости меня, — сказал он, выбрасывая уши обращенных в канаву. — Я был сам не свой.

— Да ладно… бывает, — ответил я. — Может, зайдешь, выпьем.

— Не-е-е… я к себе. Спать хочу. Да и надоел ты мне. Завтра увидимся. В общем, на днях я позвоню.

— Давай! — сказал я.

И мы пожали руки.

Я не знал, что буду делать дальше. У меня не было плана. Мне хотелось попасть домой, вымыться и наестся, а потом завалиться спать. Нет, вначале наестся, потом вымыться, а потом уже завалиться спать.

Вместо Конногвардейского бульвара, громоздились сплошные руины. Невозможно было определить, где проезжая часть, а где дома. Пришлось пробираться по набережной. В воронках блестела темная вода. Мирные лягушки выводили свой извечный концерт. Было прохладно, даже зябко. Неужели изменился климат?

В колодце двора из-под ливанского кедра вылез отощавший Росс и ткнулся в колени.

— Пойдем, — сказал я, потрепав его за холку, — пойдем, я тебя накормлю.

Первым делом я нашел свечку и зажег ее. В холодильнике среди тонны плесени еще сохранились несколько банок с рулетом. Содержимое одной я вывалил в миску Россу, а вторую съел сам и запил стаканом белого вина. На душе полегчало, и я лег спать.

Когда я проснулся, было все так же темно. Со свечой в руке я потеряно бродил по квартире. Надо было что-то придумать.

Вдруг я увидел на сфинксах и на стенах Художественной академии отблески. Такие отблески могло отбрасывать только пламя ракеты.

В моей квартире только одно окно выходило юг — матовое в ванной. Я залез на край ванной и, обдирая вековую паутину, распахнул форточку. Ночные облака окрасились в бордовый цвет. Клубы пыли застилали горизонт. В Пулково садилась ракета.

— Собирайся! — сказал я, спрыгивая на пол.

Росс засуетился — побежал искать свой ошейник, а я полез за документами, которые я хранил за панелью, где когда-то нашел револьвер Мирона Павличко. Не было только денег. Я решил, что как-нибудь договорюсь с командиром корабля. Может быть, я последний землянин на Земле. Это тоже надо учитывать. Правда, были еще Люся и Лука, но я решил забежать за ними по дороге. Когда я вывинтил пару винтов и отогнул на себя панель, пакет с документами скользнул вниз. Пришлось вывинчивать все остальные винты. Росс мешался, от возбуждения тыкаясь холодным носом в лицо. Я достал документы и за поперечиной, к которой крепилась панель, заметил странный конверт в пленке. Отвинтив несколько винтов, я достал конверт и обнаружил в нем трудовые накопления Мирона. Очень большие деньги. Примерно двести тысяч марсианскими и земными купюрами. Не знаю, зачем Мирон копил, но он мне здорово помог дважды: один раз с револьвером, второй — с этой заначкой. Прости меня, друг!

Я зарядил револьвер и сунул его в карманы джинсов. Две бутылки вина и консервы положил в полотняную сумку, которую нашел вместе с курткой в шкафу. И мы вышли из дома. Росс на радостях подбежал и окропил кедр. Я вышел через арку и позвал его, хотя можно было не торопиться — вряд ли ракета сразу улетит на Марс. Мы сориентировались и пошли в ту сторону, где на облаках еще дрожало розоватое марево.

  Я прилетел в канун воскресенья. На таможне меня окликнули:

  -- Сператов!.. Викентий!..

  За турникетом стоял Леха и улыбался во все тридцать два зуба.

  Спилил-таки клыки, весело подумал я, и мы обнялись.

  Рядом с газетным киоском торчали два типа, расставив ноги и сложив руки на животе. Один -- черный ангел с капюшоном на глазах, второй - юмон с крохотными рожками, просвечивающими сквозь волосы. Черный ангел - нервный, высокий и худой. Юмон - средневес, толстомордый и наглый. К юмонам я давно привык - с ними можно было ладить. Черных ангелов не видел два года. И честно говоря, не видеть бы их еще столько же.

  -- Поехали... -- нервно сказал Леха, забирая с транспортной ленты мою сумку и уводя меня из-под всевидящего ока блюстителей закона.

  За два года он заметно поправился, возмужал, и его плоское лицо еще больше округлилось. Впрочем, выглядел он неважно - стал бледным, голубые глаза выцвели и под ними поселились тени.

  -- Неплохое местечко, -- заметил я, кивая на пейзаж за окнами, от которого у меня появилось старое чувство одиночества, ведь я родился немного севернее и был рад снова попасть в родные места.

  -- Давай... давай... - Леха, оглядываясь и не слушая, торопливо подталкивая меня к выходу.

  Мы влезли в его рыдван и потащились по ухабам и рытвинам единственной улице, над которой громоздились темно-зеленые сопки. Небо цеплялось за вершины. Сеял дождь. И все окрест было словно полито лаком. В низине, как зеркало, блестел залив. Угол долины занимал комбинат. А из тонких труб, словно флаги, тянулись белые дымы.