Медлить не стал: ещё стихали шаги двух конвоиров, а я уже действовал. Убрав кусок двери, вышел и направился к выходу, держа в руке «глок»: другого оружия с глушителем, кроме «Вала», у меня не было, вальтер остался у старшины Дёмина. Пришлось подождать: в коридоре стояли конвоиры, что-то обсуждали. Но вот они разошлись, и я, покинув изолятор, смог выйти наружу. Офигеть, даже часового не было.

Снова накинул на себя маскировочную накидку и направился к вокзалу: там вроде технику разгружали, и танки были. Действительно, обнаружил три «четвёрки». Ключ от люка у меня был, сохранил с того дня, как «четвёрку» угнал, а тут танки того же типа, видимо, новые, с завода, на пополнение частей. Часового у танков я снял выстрелом, глушитель приглушил хлопок, а чтобы замаскировать его, я громко закашлял: кашель не так привлекает внимание, как непонятные хлопки, похожие на выстрелы. Я так уже делал.

Запустив двигатель (хм, а он тёплый, их прогревают, топлива полбака где-то), я рванул с места и погнал к выезду. Хорошо, что мне эта бронемашина попалась, я тут управление неплохо знаю.

Проехав по мосту, я раздавил будку с часовым. Тревога в городе ещё не поднялась, и по мне даже не стреляли: видать, считали, что свой, пьяный, может. Дальше была полевая дорога, и я погнал по ней. Встречную колонну грузовиков пропустил. Вообще, подумывал таранить и давить, но опасался повредить свой транспорт. Оно мне надо? Чем позже брошу, тем меньше на своих двоих топать. Снег продолжал идти, он хорошо маскировал меня. Чуть позже он стал мелким и колючим, а потом и вовсе прекратился. Температура воздуха явно понижалась.

И вдруг удар по танку, как будто гигантской рукой его притормозили, и тут же второй. Меня серьёзно оглушило, но вспышку впереди я рассмотрел. Из пушки бьют: видать, предупредили, что угнан танк, и поступил приказ остановить.

Танк тем не менее продолжал двигаться, поэтому я свернул с дороги, задрав передок, перевалился через сугроб (тут дорогу чистили, наскребли) и погнал дальше. Вслед мне били, но попаданий не было, хотя я видел в приборы, как встают разрывы перед танком. Ехать по снегу – это не то что по дороге, а я ещё крутился, зигзаги делал, и скорость упала километров до пятнадцати, ну, может, двадцати километров в час.

Чуть дальше снег с поля был почти сметён ветром, тут танк резвее пошёл. Впереди виднелся лес, но доехать до него я не успел: ещё один удар, как пинок, и движок смолк, потянуло гарью. Открыв люк, я выбрался и побежал к лесу, а потом упал и пополз: стреляют. А танк полыхал, зараза, подсвечивал меня. Хорошо, что накидка на мне. До деревьев метров двести было, я их быстро преодолел, а войдя в лес, достал лыжи и на них побежал дальше. Нужно валить, а то как бы район не оцепили. Убийцу трёх генералов будут искать всеми силами.

Мне всё же удалось уйти. Километров двадцать отмахал, как-то вошёл в ритм и шёл вперёд, только трижды останавливался, чтобы выпить по кружке чуть подслащённого чая. Когда рассвело, я уже определился, где нахожусь, и направлялся к позициям своей дивизии. Тут километров сорок от силы по прямой, если, конечно, дивизия на том же месте стоит, а не двинула вперёд, как фронт выровнялся. Канонады почти не слышно, далеко ещё. Звуки разрывов слышал, но это наша авиация работала, что пока большая редкость.

Углубившись в лес, я так и двигался по нему, пока не вышел на противоположную опушку. Мороз стоял сильнейший, аж деревья трещали, стволы лопались с таким звуком, словно стреляли вокруг. Я уже в ватник переоделся и в ватные штаны. На лице маска, так я до носа ещё шарф замотал, он уже инеем покрылся. На руках у меня рукавицы из беличьего меха, такие лётчикам шьют. Труженики тыла прислали подарки фронтовикам, и мне вот перчатки достались, как раз мой размер, очень понравились.

Встав на опушке, я задумался, прислонившись к дереву. Впереди открытое поле; если двинуть вперёд, даже в маскхалате буду виден издалека: горизонт серый, почти синий, на его фоне я буду выделяться. А можно остановиться и передневать: я, честно говоря, вымотался. Но проблема в том, что, возможно, погоня на хвосте: немцы упорные, если встанут на след, не отстанут, а сокращать расстояние между нами мне не хотелось бы.

Пожалуй, стоит глянуть с помощью дрона, но ему такой мороз противопоказан. Я, конечно, дорогой брал, всепогодный, но рисковать им всё-таки не хотелось. В инструкции чётко сказано, что для работы ему необходима температура не ниже минус тридцати пяти. А тут, поди знай, могла и до сорока упасть, вон как деревья трещат. Дрон – мой хлеб, благодаря ему я в штабе определённый авторитет наработал, и не хотелось бы его терять: не будет его – меня оттуда мигом пинками на передовую погонят.

Я уже решил было дёрнуть дальше, да замер, так как боковым зрением засёк движение. Неужели немцы? Я по прямой не шёл, опасаясь, что в этом случае они перебросят силы вперёд и перегородят мне дорогу. Примерный мой маршрут они знают, но я петлял то влево, то вправо – поди слови. Наверняка посты на высотках выставили, но я и их избегал. Тут никаких сил не хватит перехватить, тем более когда их оборона трещит и они отступают.

Однако это оказались не немцы. Проваливаясь в снег, шагали трое – в унтах, утеплённых комбинезонах, в шлемофонах и рукавицах, как у меня. Опустив бинокль, я цыкнул языком. Это лётчики, причём наши. Совсем рядом, метрах в двухстах от меня. Если бы я поднял дрон, сразу бы их увидел.

Убрав бинокль обратно, я сунул два пальца в рот и громко зашипел. Блин, когда научусь свистеть?! Сколько уже пытался. Ну ладно, не получилось и не получилось. А вдруг смог бы? Содрав шарф и маску, сложил губы дудочкой и засвистел. Они услышали, присели, один залёг. Помахав рукой, я поправил маску и шарф и, отталкиваясь палками, направился к ним. Они настороженно наблюдали за мной. Маскировочная накидка обезличивала меня, поди пойми кто, но раз так нагло прёт и один, значит, свой.

Когда я подкатил, один из летчиков встал. Козырнув, я представился первым:

– Старший лейтенант Одинцов, разведка двести девяностой стрелковой дивизии.

– Старший лейтенант Губарев, командир звена, шестьдесят первая смешанная авиадивизия.

– О, так вас же отвели с передовой на пополнение и комплектацию? – сказал я, пожимая ему руку.

– Вернули, как наступление началось. А про вашу дивизию слышал, хорошо наступаете.

– Это да.

– Вы тут, значит, проведите разведку?

– Нет, до моей дивизии далеко. Я из плена сбежал. Идём в лес, думаю, минут десять у нас есть. Чаю попьём, поедим, а то проголодался.

Я поручковался и с остальными – штурманом-бомбардиром и стрелком-радистом. Их СБ сбили ещё вчера, почти сутки они в тылу у немцев.

– Так ты не пустой?

– Нет, я всегда с носом в табаке и губами в варенье, – усмехнувшись, ответил я.

– Да, хорошо живёшь.

Мы вернулись в лес. Я дал стрелку топорик, лапника нарубить, а сам отбежал и вскоре вернулся с медвежьей шкурой, сидором, в котором были немецкие саморазогревающиеся банки, и котелком парящего чая. Пока лётчики по очереди, через край, жадно пили чай, я проткнул четыре банки с мясом и, пока они разогревались, шипя и паря, нарезал буханку хлеба на четыре крупных куска. Вот так мы и поели. С голодухи нормально, сделали вывод лётчики.

Потом они рассказали, как их сбили, а я описал, как меня похитили. Только свои способности не выдавал, рассказывал, как сам немцев облапошивал, убивал конвоиров и бежал, причём дважды. В самолёте, мол, повезло: из прорехи мешка торчала рукоятка пистолета, причём нашего ТТ – видать, кто-то из экипажа перевозил трофеи. Проверил незаметно – заряжен, и начал стрелять, благо не связали. В общем, фарт есть фарт. Рассказал, как с парашютом прыгнул и как потом выследил в Мценске Гудериана и застрелил его, а с ним и ещё двух генералов. О том, как меня в танке подбили и я вылезал из него, уже почти горящего, тоже рассказал.

– Думаю, вы теперь понимаете, какая за мной погоня, – закончил я рассказ.

– Слышал я про этого генерала, – сказал старлей. – Неужели так разозлились?