— Да вы подумайте: вот вы пришли в дом к близкому вам человеку, и тот говорит: «Возьми свои подарки, возьми то, что оставлял здесь, помнить о тебе не хочу!» Так?

— Приблизительно так.

— Вы берете с комода шкатулку и высыпаете из нее пуговицы и нитки на комод, а потом складываете в шкатулку ценные вещи. Непонятно.

— Что непонятно?

— Зачем вам понадобилась шкатулка? Неужели в доме не нашлось пластикового пакета?

— Да… Но среди вещей были тяжелые, например, пепельница из нефрита.

— Нет, нет, все равно не получается! У вас с собой был портфель.

— Не портфель, а небольшая сумка, потому что я сказал дома, что иду за хлебом. Совсем маленькая сумка.

— У него маленькая сумка была, — подтвердила Лидочке Роза.

— Ну, взяли бы у Елены Сергеевны какую-нибудь ее старую сумку. А тут — шкатулка! И дома как вы объяснили, что шкатулку принесли?

— Ее никто не заметил, — признался Осетров.

— Ну-ну, продолжайте, — сказал Шустов, который не поверил Осетрову.

— А, в сущности, нечего продолжать. Я ушел. Мне было некогда. А на следующий день узнал о смерти Алены…

— И вы не позвонили ей за весь вечер, вы не беспокоились?

— Знаете, я был зол на нее за эту демонстрацию. И за то, как она себя вела. Кстати, я вспомнил, почему я избрал именно шкатулку. Ведь этот ход мне подсказала Алена. Она так и сказала: сложи все в шкатулку, а потом вернешь… Вот именно…

Врет, врет, подумала Лидочка, жалеет, что не придумал эту версию раньше — она бы так легко все объяснила. И, наверное, Шустов это понимает.

— Значит, вы вернулись домой, — гнул свою линию Шустов, — легли спать и ни о чем не беспокоились.

— Не совсем так. Я беспокоился. Я несколько раз звонил ей за вечер, но было занято, подозреваю, что Алена сняла трубку, у нее была такая манера. Я лег поздно, и мне не спалось…

— А потом?

— А потом… я все сказал…

Опять пауза, наверное, Шустов пишет. Сейчас он попросит свидетеля подписать протокол допроса. И Осетров спокойно уйдет.

Но ведь так нельзя! Неужели не ясно, что Осетров виноват во всем?

Видно, эта же убежденность овладела маленькой Розой.

Колобком она скатилась со стула и ворвалась в комнату Шустова, словно пушечное ядро.

— Зачем неправду говоришь? — закричала она. — Я все видела, я все знаю.

От волнения ее акцент усилился, и она путала падежи.

Инна опять попыталась ее остановить. Лида тоже поднялась, но они с Инной остались в дверях, потому что Роза своим появлением так испугала Осетрова, что он отбежал к окну и прижался к нему спиной. Роза чуть доставала ему до локтя, но она была ему страшна, может, потому еще, что готова была разрушить логическое построение, которое только что, казалось, убедило товарища лейтенанта. Осетров еще не был до конца уверен, в чем состоит угроза Розы, но всей шкурой чувствовал, что погиб.

— Врет он, врет он, врет он! — визгливо повторяла Роза. — Зачем врать надо? Какую шкатулку уносил, если руки пустые были — маленькая сумочка была, а руки пустые. Не брал он эту коробку, гражданин начальник, не брал он ее в тот раз.

— А взял он ее в следующий раз, — закончил эту фразу Шустов, словно заранее знал, что скажет Роза. Будто подстроил так, чтобы Роза все слышала, сидя под тонкой дверью и выступила Немезидой, когда преступнику будет казаться, что ему удалось уйти от правосудия.

— Вот этого я не знаю, не смотрела, но в тот раз он с пустой рукой шел, одна маленькая сумка в руке был… Зачем про ящик говорил?

— Ну, знаете, — нашел наконец слова Осетров, — вы могли и ошибиться, вы все подглядываете, подслушиваете — может быть, в это время вы в соседнем подъезде вынюхивали.

Несправедливые обвинения тяжелее всех переносят те, которым свойственны подобные грехи. Надо было видеть, с каким бешенством кричала Роза, перейдя от ярости на татарский язык, и это придавало всей сцене тем более сюрреалистический характер, так как она наступала на Осетрова, почему-то норовя подпрыгнуть, чтобы вцепиться ему в глаза, а тот был вынужден отступать вдоль стены, пока не попал в угол между стеной и несгораемым шкафом.

— Вы нарочно! — закричал он Шустову через голову маленькой татарки. — Я буду жаловаться министру внутренних дел, а вы еще попрыгаете у меня!

— Гражданка Хуснутдинова, — закричал тут Шустов, — уйдите из комнаты, я вас сюда не звал!

— Как так не звал? — искренне удивилась Роза. — А зачем давал слушать, как он тут врет?

— Я не отвечаю за дефекты строителей, — ответил Шустов. — И попрошу посторонних покинуть помещение.

Никто из женщин помещения не покинул. Только Осетров попытался это сделать, но остановился.

— Я не видела, я спала, — сказала Роза, — но все слышала. Я знаю, когда он к ней второй раз приехал. В два часа ночи. Мой муж, Геннадий Петрович, спросил, ты зачем не спишь? Уже третий час, а я сказала, там, на лестнице, человек есть, наверное, опять хахаль к Алене пришел. А мой муж говорит, ты спи, говорит, у них дела любовные, молодежные. А я говорю, какие молодежные дела у Олега Дмитриевича, если он мне в папы годится? У него внук есть.

— И долго он там был? — быстро спросил Шустов.

— Она меня не видела! — закричал Осетров. — Это все подстроено.

— Я думаю, недолго был, — сказала Роза, — может, полчаса был, может быть, побольше был.

— Пускай все уйдут, — с отвращением произнес Осетров.

— Выйдите, — поддержал его Шустов. — В самом деле, выйдите!

Женщины поочередно вышли из комнаты. Лидочка удивилась тому, как покорно вышла с ними Соколовская. Но, видно, она понимала, что при ней свидетель не стал бы говорить.

И вот они снова уселись в ряд. Розочка в середине. Она все еще не могла успокоиться.

— Зачем он так говорит? — повторяла она. — Убил девушку, да?

Лидочка положила ей руку на плечо, чтобы замолчала. Интереснее было узнать, о чем говорят в комнате.

— Расскажите мне о вашем втором визите к Елене Сергеевне, — сказал лейтенант. Голос его был ровным, будто он не прыгал только что по комнате, отлавливая Розу.

Осетров заговорил мертвым голосом, будто был под гипнозом. Наверно, ему стало все равно.

— Она звонила мне несколько раз, — сказал он. — К телефону подходила жена, Алена бросала трубку… как обычно. В конце концов жене это надоело, и она сказала мне… моя жена многое знает. Я взял трубку, и Алена мне сказала, что ей очень плохо, что она намерена убить себя и хочет со мной попрощаться. Я сказал ей, чтобы она ложилась спать, а завтра я приеду. Это было после двенадцати. Через полчаса она позвонила снова… я как раз мыл посуду. Она требовала, чтобы я приехал. В последний раз. Я наотрез отказался… как каждый бы сделал на моем месте.

— Я не был на вашем месте.

— Шантажу нельзя поддаваться, от этого шантажисты только наглеют.

— Ваша… подруга уже умерла, — сказал Шустов. Наверное, хотел таким образом поторопить Осетрова. А тот вместо продолжения рассказа начал всхлипывать, и было слышно, как Шустов наливает из графина в стакан воду, а Лидочка подумала, что у всех следователей на столе должен стоять графин.

— Я не ложился спать, я ждал нового звонка. И он был. Это был странный звонок.

— Во сколько? — спросил Шустов. — Вы заметили время?

— Примерно в половине второго.

— Расскажите подробнее.

— Она говорила невнятно, я почти ничего не мог разобрать. У меня возникло жуткое подозрение, что она все же наглоталась таблеток. И я подумал — что же со мной будет!

— Вы подумали, что же будет с вами?

— Я сказал жене, что мне надо уехать. Она категорически была против. Она предположила, что это какой-то очередной шантаж Алены. Но я очень испугался. Я позвонил еще раз, но никто не взял трубку… было занято…

— Занято?

— Я сам удивился. Позвонил еще раз… Я представил себе, что она лежит без сознания и не может дотянуться до аппарата.

— Вы поехали?

— Да, я поймал такси… У меня был свой ключ. Кстати, вот, я его хотел возвратить… наверное, лучше вам, да?