Осетров не уловил иронии Шустова. Он слышал только себя.
— У меня было мало женщин, я всегда старался оставаться добрым семьянином, сохранять верность моей супруге.
Еще бы, у вас с этим было строго, подумала Лидочка.
— Но все же бывали исключения? — съязвил Шустов.
— Очень редко. В длительных командировках, вы понимаете?
— И что же произошло с Еленой Сергеевной?
— Мне показалось, что она выгодно отличается от других молодых женщин своей образованностью, чуткостью, открытостью…
— Я вас слушаю, продолжайте.
— Я пытаюсь вспомнить, понять… как это произошло.
— Наверное, на каком-нибудь юбилее, дне рождения, празднике? — пришел на помощь Шустов.
— Почему вы так подумали?
— Потому что обычно интеллигенты выпивают на службе, потом говорят о политике, а потом едут к любовницам, — сказал Шустов.
— Ну, вы упрощаете, — возразил Осетров.
— А если усложнить?
— Усложнить?
— Давно вы стали любовником гражданки Флотской?
— Господи! — вырвалось у Осетрова. Лидочка поняла, как одним ударом Шустов уничтожил и опошлил все еще сохранявшиеся руины романтической любви. От нее ничего не оставалось три дня назад, но теперь она, возможно, начала вновь воздвигаться в воображении Осетрова. И тут на пути тебе попадается прожженный, насквозь циничный милиционер.
— Вы встречались у нее на квартире? — Шустов торопил события.
— Да, — прошелестел Осетров. Женщины под дверью еле различили ответ.
— Это продолжалось…
— Около трех лет.
— Вы ездили вместе на курорты, в круизы, за рубеж?
— Помилуйте! — воскликнул Осетров. — Откуда у меня на это средства?
— Она предложила вам покинуть семью?
— Она этого не предлагала. У нас были отличные отношения.
— То есть вас это устраивало — любовница с отдельной квартирой, куда можно ходить, когда вам удобно, никто не мешает.
— Вы не имеете права вести допрос в таком тоне! Это пытка.
— А ты как ее пытал? — сурово произнесла Роза. — Я все лейтенанту расскажу, я женщина честная, я врать не буду, она на лестницу за ним бегала, она на него кричала, что жить не может.
— Так я и думала, — вынесла свой вердикт Инна Соколовская, поправляя погон.
— Могу ли я записать от вашего имени, — услышали они голос Шустова, — что «наши отношения ничем не омрачались, и мы не намерены были их изменять»?
— Если вам так удобно, записывайте.
— Почему же она угрожала покончить с собой?
— Она? Угрожала?
— У меня есть на этот счет показания различных людей.
— Ложь!
— Я могу устроить вам очные ставки, — пообещал Шустов.
— Как так? Разве меня в чем-нибудь обвиняют?
— Я вас допрашиваю как свидетеля. Но вы свидетель, который говорит неправду.
— Опять подруга Соня?
— Сейчас пойду туда и скажу все, что думаю, — решила Роза.
— Погодите! — попыталась остановить ее Соколовская.
Соколовская была жилистой, как стайер, но и она с трудом удерживала охваченную яростью Розу.
— Не только она, — сказал Шустов.
— Но кто еще? Если вы не скажете, я вынужден буду уйти.
— Тогда я вас задержу.
— Только посмейте!
Слышно было, как подвинулся стул.
— Да постойте вы! — Шустов, видно, тоже поднялся. Но опоздал.
Дверь распахнулась, и в коридор выбежал свидетель Осетров.
Менее всего на свете он ожидал, что именно в тот момент махонькая Роза вырвется из рук Соколовской и бросится к нему с криком:
— Это он! Это он! Не уйдешь, гад вонючий! Убил девочку, такой хорошей, такой доброй была, все за молоком мне ходила, а ты зачем ходил, удовольствие получал, а она потом плакала на всю лестницу. Я, как мама родная, ее утешала…
Осетров стал отступать к двери. Дверь в кабинет оставалась открытой, и в ней, ничего не предпринимая, возвышался лейтенант Шустов.
— Это провокация! — сообщил Осетров Шустову. Он прижимал к груди зеленый рюкзак. — Это гнусная провокация.
— Погодите, гражданка Хуснутдинова, — мягко сказал Шустов. — Мы с вами еще поговорим. Но я вам очень благодарен, что вы узнали этого гражданина и указали нам на его роль в судьбе потерпевшей.
— Это ты говоришь, что потерпевший, — возразила Роза. — А для меня она уже не потерпевший, для меня она уже совсем погибший.
— Хорошо, хорошо, погодите, через несколько минут я вас приму. А вы, гражданин Осетров, уходите или хотите еще со мной поговорить?
— Я ухожу! — решительно заявил Осетров, но вместо того чтобы уйти, отступил в кабинет и даже затворил за собой дверь.
Слышно было, как скрипят, стучат по полу стулья — мужчины вновь занимали свои места.
— Я чего натворила! — расстраивалась Роза.
— Может быть, ты правильно поступила, — сказала Инна. — По крайней мере, он теперь знает, что соврать ему будет нелегко.
— Вы будете дальше рассказывать? — спросил за дверью Шустов.
— Я не несу никакой ответственности за ее самоубийство! — попытался дать арьергардный бой Осетров, но Шустов не обратил на это никакого внимания.
— Записываю, — сообщил он.
— В последнее время, — сдался Осетров, — мои отношения с Аленой ухудшились. Они, разумеется, не стали враждебными, однако ее требования, капризы стали совершенно невыносимы. Я открытым текстом сказал ей, что не могу на ней жениться, не могу покинуть жену, с которой прожил почти тридцать лет, сына, внуков… Иногда она понимала меня и даже сочувствовала. И, наверное, мы нашли бы с ней какой-нибудь путь к мирному расставанию, но ее подруга Соня Пищик делала все, чтобы изобразить мое поведение в глазах Алены в самых плохих красках.
— Подождите, — попросил Шустов. — Я записываю.
Роза энергично кивала головой, подтверждая слова Осетрова.
— Алена — натура нервная, если не сказать истеричная. Причиной тому ее тяжелое детство, когда ее мать, пустившись во все тяжкие, бросила ее на руках у старой бабушки, девочка росла без отца, она хотела ребенка, работой занималась не той, которая ей подходила… Все мои усилия доказать ей, что вся ее жизнь впереди, что она еще найдет себе и мужа, и отца будущего ребенка… все впустую. Тут были и истерики, и угрозы самоубийства, и даже звонки моей жене. Знаете, как звонят, потом дышат в трубку… а то еще и пустят грязное ругательство. Но это уже Сонькина работа. На службе все уже знали, мне было трудно глядеть в глаза людям… Но ведь и не порвешь так вот, бездушно… У вас можно курить?
— Курите, форточка открыта.
Лидочка догадалась, что последние слова были адресованы Инне, которая вознамерилась было ворваться в комнату и прекратить курение в служебном помещении, но сдержалась.
— Что случилось во вторник, 15 февраля?
— Она позвонила мне и просила приехать. Я не мог, у меня день рождения внука, она отлично об этом знала. Тогда она заявила, что если я этого не сделаю, то она обязательно покончит с собой. Это был чистой воды шантаж, и я не принял его всерьез, но потом пожалел Алену и приехал на минутку. Настроение у нее уже изменилось. Она встретила меня сухо, почти враждебно и сообщила, что на самом деле нам пора расстаться.
— Значит, вы признаете, что находились с потерпевшей в интимных отношениях? — как-то удивительно не вовремя вмешался Шустов.
— А вы об этом еще не догадались?
— Я должен это зафиксировать.
— Да погодите, дайте досказать, потом будете фиксировать, мать вашу!
Слова Осетрова возымели действие. Шустов замолчал.
— Честно говоря, я почувствовал облегчение. И даже как-то воспользовался моментом, чтобы подвести черту под нашими отношениями. Я взял с комода шкатулку. У нее давно стояла на комоде шкатулка, в ней лежали всякие там пуговицы и нитки, сложил, разумеется, с разрешения Лены в нее некоторые вещи, которые мне принадлежали.
— Какие вещи? — недрогнувшим голосом спросил Шустов.
Лидочка вздохнула — все тайны имеют рациональные объяснения.
— Она вернула мне некоторые подарки…
— Бьющиеся? — неожиданно спросил Шустов.
— Почему бьющиеся?
