Он остановился и выглянул за угол. Потом сделал жест рукой, чтобы его ждали, а сам ушел. Мадам закурила. Она курила тонкие длинные сигареты.

Андрею не хотелось разговаривать с Фреем при ней — он подозревал, что мадам на самом деле отлично знает русский язык, но ей выгодно казаться безгласной.

— Вы знаете моего отца? — спросила мадам по-английски у Фрея. Словно проверяла — считать ли Фрея Лениным?

— Он мне многим помог, — ответил Фрей. — Хотя подозреваю, что оказался немецким шпионом.

— Ничего подобного! — возмутилась мадам. — Я с ним говорила об этом. Ничего подобного! Он категорически отрицал.

— Это ничего не значит, — сказал Фрей.

Показался радиатор автомобиля. Старая, но вместительная машина остановилась перед переходом, перекрыв выезд на улицу. Мадам пошла первой.

В машине сидел теннисист.

— Скорее, — прошептал он. — За нами могут следить.

— Может, сказать нашим? — спросил Андрей. — Они же нас ждут?

— Пускай подождут, — сказала мадам, втискиваясь в дверцу машины. — Тогда те, кто следит, останутся у моего дома.

Андрей был вынужден признать, что в словах мадам есть резон. Теннисист тронул с места.

Андрей не ориентировался в городе, поэтому ему трудно было бы восстановить маршрут. К тому же он не был уверен, кратчайшим ли путем едет брюнет. Может, он нарочно путает следы?

Ленин полулежал на заднем сиденье, откинув голову. Рядом с ним расплылась госпожа Парвус. Андрей сидел спереди рядом с теннисистом. Место переводчика — на переднем сиденье.

Город постепенно кончился, пошли новые районы, потом отдельные особняки.

Перед ажурными чугунными воротами одного из них машина остановилась и гуднула.

Ожидая, пока ворота откроют, теннисист внимательно глядел в боковое зеркальце — видно, проверял, нет ли погони.

За воротами возвышался трехэтажный гранитный особняк, выполненный в стиле скандинавского модерна. Портик над входом в него поддерживали атланты в шлемах с бородами викингов, опиравшиеся на длинные мечи.

Ворота распахнулись.

Из будки на них глянул охранник в зеленом мундире и каскетке с какой-то сложной эмблемой. Теннисист доложил ему по-шведски. Принимая эстафету от теннисиста, охранник принялся смотреть наружу вдоль улицы.

Дверь между викингами закрылась. Это была деревянная резная дверь, изображавшая заросли папируса. Наверное, тепло одетым викингам было жарко в нильских краях.

В дверях стоял бухгалтер из хорошей фирмы, худой, носатый, расчесанный на прямой пробор, в сером костюме и — завершающая деталь — в шелковых чехлах на рукавах: видно, много приходится елозить локтями по столу.

Он был молчалив и строг.

Говорила мадам, которая с помощью теннисиста вылезла из машины и начала подробно рассказывать нечто, давно знакомое главному бухгалтеру. Тот терпеливо выслушивал ее минуты три, потом сказал, что ему и без того все известно.

Это госпожу Парвус не остановило.

Зато Фрей с Андреем получили от бухгалтера знак покинуть автомобиль.

Они поднялись на несколько ступенек к двери. Викинги косились враждебно.

Фрей тоже почувствовал этот взгляд и неожиданно проявил чувство юмора.

— Жалеют деньги, — сказал он, подмигнув Андрею.

Судя по всему, он волновался, и, когда бухгалтер протянул ему руку, он вытер о брюки ладонь.

Бухгалтер провел всю честную компанию, кроме теннисиста, оставшегося в машине, через мраморный гулкий и неуютный холл с большой фреской на боковой стене, изображавшей все тех же викингов, но на этот раз в цвете и за боевыми буднями — они столпились на носу ладьи и вглядывались во вражеский берег, подобно богатырям на полотне Васнецова.

Пройдя по коридору, абсолютно безлюдному и слишком аккуратному, они оказались в сейфе. А может быть, это была патологоанатомическая лаборатория. В общем, нечто научное и закрытое, номерное, как будто сердце «почтового ящика».

В центре комнаты находился длинный стол, покрытый пластиком, на нем какие-то приборы и два компьютера. За компьютерами сидели молодые люди, не обратившие внимания на вошедших гостей. В углу зала за старинным резным письменным столом с бронзовыми канделябрами по углам и с черным прибором столетней давности, которым столько же лет никто не пользовался, сидел Мистер-Твистер, округлый и лысый буржуй. Когда-то, еще до войны, Андрей прочел одноименную поэму Маршака о капиталисте и миллионере, над которым измываются в Стране Советов, хотя он ничего дурного в виду не имел и приехал к ним в гости с туристическими целями. Андрей проникся сочувствием к капиталисту, чего делать было нельзя, потому что издевательства над капиталистами воспитывали в детях настоящих бойцов.

При виде Ильича и его спутников Мистер-Твистер резко поднялся. Он сразу заговорил по-английски, видимо, узнав где-то или догадавшись, что Андрей не учен шведскому языку.

— Рад приветствовать вас, — сказал он. — Давно ждем. Давно. Уже скоро столетие! — Он рассмеялся и смеялся ровно столько, сколько времени потребовалось Андрею, чтобы перевести его реплику.

Бухгалтер строго высказал ему свои сомнения или просто точку зрения, но Мистер-Твистер только отмахнулся. Он представился как доктор Юханссен, сообщил, что в Швеции, кроме Юханссенов, живут только Нильсоны, сам посмеялся своей шутке, а потом спросил:

— А пальчики привезли?

Ответила мадам, а доктор Юханссен слушал ее вполуха и приглядывался к Ильичу.

— Похож, — сказал он наконец, — состарился, но тем не менее похож на иконографический материал. Но мы и тут вас испытаем.

— Меня не следует испытывать, — обиделся Ильич. — Ты так ему и скажи, Андрюша. Меня сама жизнь испытывала, меня враги испытывали, а также ренегаты из партии.

— Понял, — ответил Юханссен. — Совершенно с вами согласен. Но и вы должны признать, что сложилась совершенно невероятная и даже парадоксальная ситуация. Вклад получает человек, которого не может существовать, хотя бы по причине возраста. Вы же не станете утверждать, уважаемый господин Иванов, что родились в 1870 году?

— Я ничего не стану утверждать, — ответил Ильич. — Надеюсь, вам известен принцип презумпции невиновности? Так что вам самому придется доказывать, что я самозванец. Но учтите, что мои товарищи уже верят мне.

— Но физические законы против вас, господин Иванов!

— А что вы знаете о физических законах? — уверенно возразил Ильич, словно давно уже внутренне отрепетировал ответы. — Мы их изменяем все последние годы. Суть прогресса заключается именно в том, чтобы доказать, что незыблемых законов не существует.

— Есть пределы! — воскликнул Юханссен. — Есть же разумные пределы!

— Когда в ноябре 1917 года мы устроили революцию, — возразил Ильич, — нам никто не верил. Меня именовали кремлевским мечтателем. И что же — моя держава все еще существует.

— Вряд ли это сегодня ваша держава! — нашелся Юханссен. — Россия строится на отрицании коммунизма, который, кстати, рухнул и во всей Восточной Европе.

— Не играйте словами! — возмутился Ильич. — Это временное тактическое отступление, не больше того. Для того, кстати, мы и оставляли у вас некие ценности, чтобы в случае трудностей предусмотренного вами характера с их помощью повернуть ход истории.

— Для того чтобы повернуть ход истории, — улыбнулся Мистер-Твистер, — потребуется куда больше средств, чем мы можем вам предложить.

— Не вам судить, — отрезал Ильич. — Надеюсь, вы не заглядывали в шкатулку?

— А как мы можем заглянуть, если ключа нам никто не давал?

— А без ключа как вы могли узнать, много там средств или недостаточно? — Ильич уткнул перст в тугую грудь Мистера-Твистера.

— В шкатулке такого размера и веса, — сказал главный бухгалтер, который до того стоял молча и совершенно неподвижно, — не может уместиться крупное состояние.

— А мы посмотрим! — воскликнула тут госпожа Парвус, которая помнила о своих процентах. — Мы посмотрим сами, что там лежит!

— Они наивно полагают, — сказал Ильич Андрею по-русски, — что мы со Свердловым стали бы пачкаться ради нескольких тысяч долларов.