Впрочем, Андрей не знал, насколько он полезен и интересен Фишеру, которого интересовали не только события последних дней, но и вся история сооружения полигона, которая прошла на глазах у Андрея, а также описания всех людей, с которыми он так или иначе сталкивался в лагере и городке, слухи и сплетни, которые там распространялись, — Фишер знал русский, хоть говорил с акцентом и ему не хватало слов. Он использовал невиданный ранее Андреем магнитофон, записывая его слова на большие катушки коричневой пленки.

Фишер не столько допрашивал Андрея, сколько разговаривал с ним. В этом была разница между ним и отечественным следователем, и Андрей был благодарен Карлу за этот способ общения. Он привык к тому, что его допрашивали как врага, унижали и уничтожали с первых дней допросов. Фишер же был откровенен.

— Я сейчас собираю с вас налоги, — говорил он. — Вы мне должны жизнь. Но я собираю не так много, как она стоит.

— Я ничего от вас не скрываю, — отвечал Андрей.

— Я представляю государство, — продолжал Карл. — Это есть великий германский рейх. Вы его можете не любить, я его гражданин. Вам понятно? Я могу не разделять убеждений фюрера, но я выполняю мой долг. Вы понимаете?

— Разумеется.

— Фюрер говорит, что главный враг Германии — мировой коммунизм. Я согласен. Я не спрашиваю, вы согласен или нет. Мне это не есть важно. Понятно? Теперь мы узнали, что Сталин сделал супербомбу. Она может убить много человек. Очень много. Ваш Сталин сделал бомбу, эта бомба еще не взорвалась, но убила больше своих человек, чем потом убьет чужих человек. Понятно?

— Я же не спорю с вами.

— Нет, вы немного спорите. Госпожа Альбина спорит. Госпожа Альбина была больше патриот. Вы меньше — это странно, но это ваше дело. Я считаю, что Сталин — самый страшный убийца в мире. Плохие люди и плохие идеи есть везде. Но в твоей стране они стали жизнью. Завтра Сталин сделает две, пять, десять супербомб. Он не остановится. Правильно?

— Вы правы, — сказал Андрей.

Карл Фишер, как всегда в сером клетчатом пиджаке и серых штанах, чуть ниже колен заправленных в гетры, и в блестящих уличных башмаках, словно собирался идти в горы, подходил к буфету — допросы всегда проходили внизу, в гостиной, а Андрей жил на втором этаже, — доставал оттуда бутылку коньяка и рюмки. Они выпивали по маленькой рюмочке. Потом Карл поднимался, уходил на кухню и приносил оттуда блюдо с маленьким соленым печеньем. И порой, еще через некоторое время, — кофе.

— Сталин сделает бомбы и погрузит их на самолеты, — говорил Фишер.

— Как я уже говорил, бомба — это что-то очень большое. Не влезет в самолет.

— Может быть, для Сталина уже построили специальный, очень толстый самолет, правильно? Тогда этот самолет полетит, чтобы кинуть бомбу на мой дом, потому что я — враг Сталина. Но это не значит, что Сталин кинет бомбу только на мой дом. Он полетит дальше, так как его кавказский варварский голова сообразит, как можно завоевать весь мир. — Фишер волновался, замолкал и начинал протирать замшей толстые очки.

— Но что вы можете сделать?

— Это решает фюрер. Вы можете думать, что ваша роль — роль предателя. Прошу вас, Андрей, думать, что вы как трубач, как гусь.

— Как кто?

— Ах, вы не есть учились в гимназии. Очень давно враги хотели взять город Рим, что есть столица Италии.

— Вы хотите сказать, что я — тот гусь, который спас Рим?

— Вас этому тоже учат? — Почему-то Карл удивился. Но тем не менее продолжил свою речь: — Чем больше мы узнаем о вас, тем лучше мы сможем помешать Сталину. Я не знаю как. Но надеюсь, что вы не хотите, чтобы страны Европы, чтобы все они стали колониями Сталина. Чтобы везде были его лагеря и… как название? ГУЛАГ. Чтобы всех расстреливали. Вы этого не хотите?

Андрей пожал плечами, и Карл оборвал разговор. Бабушка Карла Фишера была еврейкой, и это было хрупкой семейной тайной, которую удалось скрыть от всех анкет и бесед с начальниками. Бабушка умерла рано, от нее не осталось родственников, и Фишер, еще до прихода Гитлера к власти, еще сам не вступив в партию, но понимая, что Гитлер в Германии неизбежно победит, уничтожил лишние документы и взял клятву молчания с матери.

Фишеры были родом из Мемеля, и родственники погибли или сгинули во время Первой мировой и Гражданской войны в России. Если же кто из дальних родственников и остался в живых, то Фишер их не знал, а жили они в Литве. Хоть Мемель и был недавно присоединен, он все равно оставался как бы вне рейха. От детства, проведенного в Мемеле, Фишер помнил русский язык, что и помогало ему руководить русской секцией в ведомстве Шелленберга.

Спустя десять дней после прилета из Советского Союза, когда Андрей уже настолько привык к возвращению к чистой, умеренно цивилизованной жизни, что мог морщиться, видя, что утром на завтрак обязательно получает бутерброд со сливовым повидлом, кусочек масла и кофе с жидким молоком, тогда как организм его требовал куда большего, к Андрею заявился портной, весьма арийского вида мужчина. Он молча вертел Андрея, охватывая различные части тела сантиметром и диктуя данные бледнолицей девице, которая приходилась ему ассистенткой.

Андрей покорно поддался этой процедуре, ему было приятно думать, что наконец-то он наденет костюм не с чужого плеча, но энергичные действия портного вызывали некоторые опасения, по крайней мере служили основанием для размышлений. По тому, как вел себя портной, и по тому, что он заявился с ассистенткой, было очевидно, что это хороший, дорогой портной. Немецкой разведке не было никакого смысла тратиться на Андрея, если она не замыслила для него какой-то необычной роли. Вряд ли в Третьем рейхе награждают халатами, подобно Древнему Китаю. Следовательно, предстоит испытание на высоком уровне, а, как битый-перебитый лагерный пес, Андрей не любил таинственных операций, инициаторами которых были начальники.

Днем пришел Фишер, он был настроен торжественно и не стал ждать вопросов Андрея, он сразу объявил:

— Вас намерен принять фюрер Германии Адольф Гитлер.

— Это еще зачем? — невежливо спросил Андрей.

— Он очень обеспокоен событиями, в которых вы принимали участие, и в то же время желает выразить благодарность лицам, которые приложили силы и умение для того, чтобы разгадать секрет бомбы. А так как фюрер информирован о том, что вы добровольно согласились покинуть Россию и лететь с нами, а также откровенно и весьма полезно сотрудничали с германской разведкой, он желал бы пожать вам руку.

— Не ожидал, — сказал Андрей. Была какая-то неловкость и неправильность в этом приглашении.

— Все ясно, — осклабился Фишер, убедившись предварительно, что его не подслушивает из-за двери повар. Почему-то микрофонов он не опасался — может, потому, что сам их устанавливал. — Ваше живое воображение подсказывает, что большевики победят Третий рейх, и когда они придут сюда, то в списке друзей фюрера найдут вас и примерно накажут. Вы этого испугались?

— Нет, — сказал Андрей, — так далеко в будущее я не смотрел.

— Тогда вы боитесь, что отчет о приеме будет напечатан в газетах и вашим родственникам в России грозит опасность. Я могу заверить вас, что встреча фюрера с вами, как и все, что касается атомной бомбы, будет обставлено строжайшей секретностью. Даже Сталин о такой секретности мечтать не есть… не может.

— Не преувеличивайте, Карл, — улыбнулся Андрей. — Все проще — я подумал, насколько изменчива судьба, и далеко не всегда она делает со мной то, чего бы я сам себе пожелал.

— Вы не желаете встречи с великим человеком, может быть, повелителем Вселенной? Вам не любопытно хотя бы?

— Мне это очень интересно. Честно. И в то же время я бы отлично обошелся без нее.

— Вы все-таки остались советским человеком, Андрей, — сказал Фишер. — И вам место в концлагере. В нашем.

— С меня хватит нашего.

— В вашем вы уже списаны, — сказал Карл сердито. — Почему-то вы забываете о том, что вас не существует. Что дома, на… фатерлянд… как это… на родине — вас уже уничтожили, как вонючих крыс.