Во время Первой мировой войны пилот Васильев неоднократно впутывался в различные неприятные истории, но никто не мог притом поставить под сомнение его пилотский талант и отчаянную отвагу. Васильев часть войны провел в Севастополе, потом служил в Трапезунде, в Гражданскую летал мало — у него была прострелена левая рука, и он недостаточно владел пальцами — или утверждал, что недостаточно владеет. Но тем не менее он прошел весь путь с Белой армией и был пилотом последнего белого самолета, покинувшего Севастополь трагической осенью 1920 года. Канарис ценил этого агента, но понимал, что Васильева надо держать под контролем, не давать ему много пить и не допустить, чтобы он разбогател. Канарису нужен был трезвый и немного голодный Васильев. Трижды Васильев переходил границу и путешествовал по Советской России, выполнив некоторые важные поручения абвера, но и провалив другие, не менее важные задания. Он был котом, который гуляет сам по себе, теперь, к пятидесяти годам, довольно ободранным котом, но полным фанаберии и убежденным в том, что его славная богатая жизнь только начинается.

Вот этого человека Канарис и предложил Герингу третьим членом экипажа. Во-первых, он был русским и, более того, в отличие от профессионалов-эмигрантов настоящим русским, знавшим жизнь в России и даже побывавшим в Сибири, в зоне, и бежавшим оттуда. Во-вторых, Васильев был верен Канарису, потому что никому, кроме Канариса, не был на этом свете нужен. И Канарис был верен Васильеву. Наконец, Васильев не выносил коммунистов от мала до велика, и эта ненависть была немаловажным фактором для Канариса. Он был согласен на союз с самим дьяволом. Но только против мирового коммунизма.

Шелленберг пытался возражать против выбора Канариса, но ни у него, ни у Гейдриха не было достойной кандидатуры. Васильев был профессиональным разведчиком и притом профессиональным пилотом. Даже в последние годы он не желал уйти на покой, а трудился в небольшой авиакомпании, которая занималась перевозками грузов и почты.

Шелленбергу было интересно посмотреть, как составится экипаж, важнейшее в подборе группы разведчиков — их взаимная лояльность. А здесь попались такие разные люди!

И в самом деле, при первой встрече, когда участников полета оставили в пустой гостиной, а начальство незаметно наблюдало за ними, они держались настороженно и почти враждебно, тем более что не знали, в чем же заключается таинственное и срочное задание, ради которого их сюда привезли, вытащив среди ночи из постелей.

Юрген Хорманн, тридцать три года, сорок боевых вылетов, шесть испанских и два русских самолета на боевом счету, красавец, коротко подстриженный, темноволосый, голубоглазый ариец, известный многим девицам рейха по фотографии в «Патруле» и «Иллюстрирте», был выбран, разумеется, не за красоту и боевые заслуги, а потому, что до Испании участвовал в обеспечении немецких полярных экспедиций и не раз — в поисковых работах. В частности, именно ему удалось отыскать двух спутников адмирала Нобиле.

Хорманн всем своим видом показывал незаинтересованность в старших спутниках и первые полчаса просидел на стуле, закинув сапог на сапог и с преувеличенным интересом читая последний номер географического журнала, который взял со стола.

Карл Фишер, приземистый увалень в роговых очках, вовсе не похожий на человека, который значительную часть жизни провел в путешествиях, чуть церемонно представился остальным и принялся выпытывать у Хорманна, что он знает о причинах такой спешки. Хорманн ничего ответить не смог и не захотел. Тогда Васильев, поджарый и загорелый, с морщинистым мятым лицом и редкими, некогда буйными волосами, отыскал в буфете бутылку и несколько чистых бокалов — он знал, где искать и что искать, ибо лучше своих спутников представлял себе стандартный набор, имеющийся по разнарядке абвера в каждом из конспиративных особняков.

Васильев разлил коньяк в три рюмки, спутники вежливо поблагодарили его, но не присоединились, и Васильев в одиночестве выпил первую, и вторую, и третью рюмки. Он отлично понимал, что немцы, сидящие в гостиной, не так опасаются друг друга, как его — явно иностранца, — никуда не денешься от акцента, хоть уже скоро двадцать лет живешь в Берлине.

Так что наблюдение за экипажем мало что дало руководителям разведки, и по истечении получаса пустого ожидания, так ничего и не выяснив, Канарис и Шелленберг вошли в гостиную в сопровождении полковника из разведки Люфтваффе.

Представляться не пришлось — хоть и нечасто, но портреты и фотографии шефов разведки появлялись в прессе, к тому же каждому из пилотов так или иначе приходилось сталкиваться с обоими.

По предварительной договоренности говорил Канарис.

Решено было ничего, или почти ничего, от экипажа не скрывать, они должны знать, что следует искать и что это может означать. Канарис рассказал, что, по сведениям, полученным от агентуры, русские построили в тундре полигон, изображающий немецкий город. Он показал нечеткие, тайно сделанные фотографии и этим вызвал охотничий интерес у всех троих пилотов. Вернее всего, объяснил Канарис, русские намерены испытать на этом городке радиационную бомбу, надеемся, что у них из этого ничего не выйдет. Но всегда надо исходить из худшего — допускать, что враг силен. Неизвестно сейчас, в самом ли деле речь идет о бомбе или чем-то ином, неизвестен срок испытания бомбы, а в том районе у абвера нет своих людей. Фюрер весьма встревожен таким развитием событий и обращается к пилотам с просьбой сделать все от них зависящее и более того, чтобы проникнуть в тайну русских.

— А если это не бомба, а кино снимают? — спросил, ухмыльнувшись, Васильев со своим режущим немецкий слух откровенным российским акцентом. — От русских можно ждать всего, может, готовится эпопея «Взятие Берлина», на главную роль приглашен еврейский артист Чаплин, который будет играть Сталина.

Канарис вежливо выслушал реплику русского. Юрген Хорманн поморщился, будто укололо в зубе, а Карл Фишер позволил себе чуть наклонить голову, признавая этим как опытный разведчик, что любое объяснение, пусть даже самое дикое, может оказаться правильным, если ты имеешь дело с русскими.

— Если там будут снимать кино, вы должны выяснить, где расположена съемочная аппаратура и где живут великие русские актеры, — вмешался в разговор ироничный Шелленберг.

Беседа с заинтригованными теперь участниками полета продолжалась часа два, после чего шефы уехали, а их сменили разведчики групп обеспечения полета, которые должны были работать с каждым из пилотов в отдельности. Предусмотреть следовало все — от документов для Васильева, которому придется, если самолет удастся посадить неподалеку от города, отправиться туда, взяв на себя самую опасную часть миссии, до русских карт тех краев, достаточно неточных, но все же лучших, нежели немецкие, так как разведочные полеты в Арктике только начинались.

Приезжал профессор физики, который объяснял, какой может быть атомная бомба и по какому принципу она может действовать, — Юрген завел с ним занудный спор на тему, почему мы позволили этим недоумкам из России сделать бомбу, а сами плетемся в хвосте в ожидании, когда нас разбомбят. Юрген оказался порядочным занудой и человеком тоскливым и капризным. Зато Карл Фишер уже на второй день сблизился с Васильевым, потому что не питал к нему нордического презрения, которым был преисполнен Юрген, и знал из опыта старых дел, что лучше попасть в переделку с человеком, который считает тебя своим товарищем, чем ломать фасон и потонуть у самого берега, потому что тебе кто-то забыл протянуть руку. Нельзя сказать, что Васильев ему нравился, — Карл чувствовал в нем подонка того типа, который обычно скрывается за эвфемизмом «авантюрист». Но ведь через неделю они расстанутся, и дай Бог — навсегда.

В последний день перед отлетом полковник из разведки Люфтваффе, который обеспечивал полет, передал им тяжелый свинцовый ящик — от физиков. Если удастся, в ящик надо было набрать земли, как можно ближе к зоне испытаний.

— Ничего потяжелее не нашлось? — спросил Васильев, приподняв ящик за угол.