— Не надо, — повторил Глазенап, — она обречена, в глазах написано, что обречена.

— Мне очень важно, скажите, пожалуйста!

— Нет, не скажу. — Глазенап топнул ножкой. — И вы мне потом скажете спасибо, что я вас оградил от такой опасности!

— Господи! — взмолилась Лидочка. Дверь в соседнюю комнату открылась, и оттуда зайчонком выглянула Альбина, встрепанная, дрожащая.

— Альбина!

— Я предупреждал, — сказал Глазенап, закидывая край тоги на руку и торжественно убывая.

— Заходите, заходите, — лихорадочно зашептала Альбина. — Я думала, что с вами что-то случилось, я думала, что вас не увижу, честное слово, это такой ужас, вы не представляете!

Она отчаянно тянула Лиду, но та вырвала руку.

— Я не пойду к вам, он может вернуться.

— Ах да, конечно, вам же нельзя. — Альбина будто проснулась — она была не в себе. — Вы мне принесли, да?

— Нет, я не посмела носить его с собой, — сказала Лидочка.

Они стояли в дверях, сблизив головы, и громко шептались. Как будто их объединяли какие-то невинные девичьи секреты. Видно, так и подумал старший из братьев Вавиловых, выходивший из своей комнаты в одежде крестьянина-бедняка: в онучах, лаптях, ватных полосатых штанах и поддевке.

— Спускайтесь, — сказал он им, улыбаясь, — скоро гонг — праздничный ужин.

Лидочка взглянула на часы. Половина седьмого.

— А где он? — зашептала вновь Альбина, как только Вавилов отошел.

— Я его спрятала.

— Он мне нужен.

— Я его положу в условленное место, и вы его возьмете.

— Мне он сейчас нужен.

— Я смогу это сделать только после ужина.

— Честное слово? А может, вы не хотите мне его дать? Вы боитесь, что я выстрелю?

— Да, я боюсь.

— Но я выстрелю в себя, вы не бойтесь, я выстрелю в себя.

— Еще чего не хватало!

— Потому что он меня обманывает, я все поняла, он меня обманывает… Знаете что?… Ближе, ближе… Мой дорогой муж, мое сокровище, мое солнышко, мой ненаглядный — он его убил, его уже нет, я знаю, он его убил и теперь смеется надо мной. Но я убью себя, и он не сможет смеяться надо мной. И ему станет стыдно.

— Альбина, успокойтесь. Может, ваш муж жив.

— Нет, я знаю, я знаю! Я по глазам его знаю — он врет, а глаза его врать не могут. Они смеются. Я убью себя, и он перестанет смеяться.

— Подумайте — у него же нет совести, ему будет все равно. Лучше, если вы будете жить…

— Ему станет стыдно, я знаю, ему станет стыдно. На одну секунду, на одну минуту — пускай хоть на минуту… вам не понять… Лида, я вижу, что вы не хотите возвратить револьвер. Только посмейте! Я вас уничтожу!

— Я не хочу, чтобы вы умирали.

— Я уже мертвая. А вы должны мне вернуть револьвер после ужина. Сразу после ужина вы подойдете и скажете мне, где вы его спрятали. Если вы не подойдете, то я скажу Яну, что револьвер у вас. И он вас посадит в тюрьму. Я вас не буду жалеть, потому что меня никто не жалеет.

Альбина закашлялась.

— Все! — крикнула она. — И не стучите, и не зовите! — Она нырнула внутрь комнаты, и слышно было, как повернулся ключ в замке.

— Альбина!

Никакого ответа.

Лида поняла, что и в самом деле глупо стоять перед этой дверью.

Она пошла обратно. И вовремя — у лестницы ей встретился Алмазов.

— Что вы в наших краях делаете? — спросил он весело. Он весь лучился радостью — что-то ему удалось добыть.

— Я заходила к Глазенапу, — сказала Лида. — Мне надо было взять у него венок.

— Какой венок?

— Для римского патриция — он у него сломался.

— А где венок?

Алмазов полуобнял Лидочку за плечи и потянул к себе.

— У Глазенапа никто не открывает. Вы его не видели?

— Умница, — еще шире засмеялся Алмазов. — Глазенап внизу. В ночной рубашке, а член торчит наружу.

Лида выскользнула из его объятий и побежала к себе. Алмазов смеялся вслед.

И, только добежав до своей комнаты и вломившись в нее, что сделать было нелегко, потому что Марта с Ванечкой сунули в ручку двери ножку стула, которую Лидочка в отчаянии сломала, Лидочка поняла, что она спасена. И ей было плевать на то, что Ванечка натягивает на себя одеяло, а Марта кричит придушенно:

— Ну сколько можно! Там же сказано — у нас не принимают.

— Я на вас не смотрю, — сказала Лидочка, проходя к своей кровати и садясь на нее. — И Миша Крафт ничего не узнает.

— Вот это лишнее, — сказала Марта. — Ванечка, отодвинься от меня, крошка, у меня пропало настроение.

Они стали возиться под одеялом, разбираясь в своих перепутанных руках и ногах. Лидочка взяла свои ботики, ботики были теплыми изнутри, но не высохли — да и когда им?

Пока Лидочка натягивала ботики, раздался первый гонг, Марта засуетилась, она намерена была перещеголять всех костюмом. Ванечка уже надел маску зайчика и покорно застегивал ей крючки на сером балахоне.

— Ванечка! — Лида не стала дожидаться, пока Марта закончит приготовления к маскараду. Она взяла монашеский клобук и побежала вниз. Самое трудное взять с вешалки пальто и незаметно выйти — там же сейчас столпотворение. По дороге на Лидочку напал приступ чиха — даже из глаз текли слезы.

Многие внизу были в масках — так что Лидочка не угадывала отдыхающих, — Лидочка подумала, что сейчас самое удобное время для настоящего детективного убийства — некто, одетый монашкой, падает к ногам палача в красных штанах. Это только в России трупы плавают в холодной воде заброшенных погребов, а в культурном мире они умеют плавать красиво.

Голова разламывалась, и мысль о том, что сейчас придется идти на улицу и мокнуть под дождем, была ужасна. А где Матя? Расталкивая участников маскарада, Лидочка протолкалась в гостиную — она даже не знала, в каком костюме был Матя. В костюме кулака? Или попа? Ни в прихожей, ни в бильярдной, ни в гостиной кулаков не нашлось. Были опричники, городовые, короли, капиталисты, но ни одного кулака. Сколько времени прошло с тех пор, как она встретила Алмазова, возвращавшегося после разговора с Матей? Полчаса? А вдруг Матя ушел перетаскивать труп? Ведь сейчас очень удобное время — все здесь. Даже повара и подавальщицы — все, кто мог, столпились в гостиной. Снаружи только дождь.

Лидочка посмотрела на часы — семь часов пятнадцать минут. Каково там профессору! Ужас ее положения заключался в том, что Лидочка не могла взять свое пальто — ее было видно толпившимся по соседству. Гонг ударил вторично. В дверях появился президент. Он держал гонг над головой. Вот он взмахнул булавой и ударил в третий раз.

— Представление начинается! — кричал он. — Все в гостиную! Действие первое: казнь французского короля Людовика.

Максим Исаевич спросил:

— Лидочка, вы такая бледная. Может, вам принести лекарство?

По лестнице спускалась Альбина, крестьянская девочка. Она цепко держала под руку Алмазова. Алмазов был до пояса обнажен, через мускулистое плечо свисала цепь — он являл собой образ скованного пролетария.

Появление пролетария было встречено криками и аплодисментами.

Максим Исаевич одним из последних побежал в гостиную. На мгновение прихожая была пуста.

— В столовую, в столовую! — кричал президент. — Ешь ананасы, рябчиков жуй, день твой последний приходит, буржуй. Праздничный ужин по поводу маскарада в честь пятнадцатой годовщины революции по старому стилю начинается!

Сегодня же двадцать пятое октября, вспомнила Лидочка.

Она нырнула в гущу пальто и долго не могла отыскать своего — оно оказалось завешано другими пальто и плащами.

Была половина восьмого, когда Лидочка наконец выбежала из дома и поспешила к погребу.

На полдороге к нему горел одинокий фонарь.

Темнота сгустилась, и оттого деревья стояли тесней и даже воздух был гуще, как будто идешь сквозь застывший холодец.

Поднялся ветер, деревья, просыпаясь, зашевелились, начали покачиваться и шуршать мокрыми ветвями, сучьями и поскрипывать стволами, отделываясь от последних листьев. Здесь совершенно не было места живым людям — словно в заколдованном лесу, куда выдают пропуска только нечистой силе.