Все захлопали в ладоши. А астроном добавил, когда шум стих, что приз будет вручен завтра за завтраком, потому что сейчас куда-то исчез товарищ президент Санузии.

Он зализывает моральные раны, хотела сказать Лидочка, но вместо этого сказала:

— Матя, можно я вас попрошу — стакан воды. Ужасно хочется пить.

Матя послушно потек в путь. Но Лида отправляла его в этот путь не случайно. В конце концов, должна же в этом скорбном и довольно неприятном мире существовать одна настоящая тайна без участия Алмазова. Она понимала, что так не бывает, но теплилась какая-то надежда, что тайна, объединяющая Полину и Матю, окажется скорее интересной, увлекательной, но вовсе не страшной. Когда потом Лидочка старалась для себя восстановить последовательность событий тех часов, ей было почти смешно — насколько человек склонен заблуждаться, если ему хочется заблуждаться.

Отправив Матю на кухню — куда же еще можно пойти за водой в этом доме, — Лидочка поглядела на Полину — та исчезла.

А к Лиде шагал несчастный Ваня Окрошко.

Лида отрицательно покачала головой, и Ваня послушно остановился.

Лида прошла несколько шагов за Матей и увидела его посреди буфетной. Он ждал.

Матя улыбнулся своим мыслям — Лидочке был виден его профиль: крупный нос, покатый широкий лоб, толстые губы, выпуклые глаза — лицо человека, который обожает много есть, любить женщин и работать — все с удовольствием. Матя уже начал полнеть, но он — крупный человек, как следует располнеет он только лет через десять.

Из прохода на кухню вышла Полина.

Полина передала Мате стакан с водой, но не ушла, а что-то стала ему говорить. Матя пожал плечами, он был недоволен, но Полина продолжала говорить. Матя отрицательно покачал головой и пошел к Лиде.

— Пейте, — сказал он, — вы о чем-то задумались?

— Спасибо. — Пить совсем не хотелось. — О чем вы разговаривали с подавальщицей?

— Вы подглядывали, моя фея?

Глазенап завел фокстрот, и они снова танцевали, но Матя был занят своими тревогами. В гостиной стало меньше людей — многие разошлись по комнатам.

— Она напомнила мне об одном эпизоде из моей жизни, — сказал Матя. — Я был тогда совсем мальчишкой и постарался потом изгнать из памяти все, что со мной произошло. У меня такое впечатление, будто это было не со мной.

Лида не стала спрашивать. Захочет — сам расскажет. Ему хотелось рассказать, но он не решался.

С каждой секундой настроение Мати портилось.

Он оставил Лиду посреди комнаты и пошел прочь, как будто забыл о том, что с ней танцует. Лида растерянно поставила пустой стакан на столик рядом с Глазенапом.

— Спасибо, — сказал старик.

Лида пошла из гостиной и догнала Матю в дверях.

Как раз в этот момент он обернулся.

— Лида, — сказал он, — не уходите, я не хотел вас обидеть.

Они стояли в прихожей — медведь с подносом в лапах скалился и косил стеклянным глазом.

— На самом деле, — сказал Матя, — я совершил дурной поступок. Но я тогда даже не догадывался, что это дурной поступок. Все так себя вели… это была гражданская война, и я был на одной стороне, а те люди были на другой… Простите, Лида, я говорю совершенно лишнее…

— Я ничего не слышала, — сказала Лида и повернулась, чтобы уйти.

— Нет, Лида, погодите, — сказал Матя. — В такие минуты нужен человек, которому ты веришь. Я знаю, что в наши дни уже нельзя верить никому, но если в обществе никто не верит никому, значит, оно погибает. Ведь верит же Ягода своей жене?

— Может быть, пойдем погуляем? — спросила Лида.

— Вы хотите сказать, что здесь у стен есть уши?

Лида пожала плечами.

— Не думаю, — сказал Матя, — хороший маленький микрофон — дело серьезное. Его еще надо из Германии привезти, валютные расходы оправдать. Нет, здесь их ставить не стали.

— Вы правы, — сказала Лида, — только не из-за валюты, а потому, что нет смысла выслеживать — когда надо будет, нас заберут!

— Наша с вами задача, Лидочка, чтобы в отличие от других нас с вами не взяли — ни сейчас, ни завтра. А тут, как назло, лезут с угрозами!

Матя очень расстроился — он был из тех людей, кто не умеет и не желает скрывать своих расстройств.

— Вы никому не расскажете? — спросил он.

— Нет, — сказала Лидочка.

Не было у него никаких оснований доверять ей, но Матя был игроком и к тому же верил в свою способность приручать людей.

— Я был мальчишкой, гимназистом. Шел девятнадцатый год. Я был в охране поезда. — Матя поднял руку, останавливая возражение Лиды. — Честно сказать, я рисковал куда меньше, чем мои сверстники в окопах. В двадцать лет я демобилизовался по ранению, окончил университет и забыл обо всем. В конце концов, я выполнил свой долг, мне не в чем раскаиваться. Вы верите?

— Я не знаю, — сказала Лидочка, потому что по всему виду Мати было видно, что у него в шкафу стоит скелет и Полина неосторожно, а может, сознательно этот шкаф приоткрыла.

— Это все пахнет пылью, — сказал Матя, словно угадал мысли Лиды.

Кто-то прошел к лестнице, музыка прекратилась, поднялись шумом голоса и потом сразу стихли — танцоры стали расходиться.

Все, что было связано с Полиной, вызывало в Лиде интерес настолько жгучий, что она ничего не могла с собой поделать, — Полина была окутана тайной.

— А кто она такая? — спросила Лида.

— Черт ее знает. Я ее не помню. И всего, что она говорит, не помню. Бред какой-то!

Матя говорил для себя, он не притворялся.

— Но что же ей надо?

— А зачем вам это знать? — В мгновение ока Матя подтянулся, как часовой, услышавший близкий выстрел, замедленность речи и движений исчезла. И если минуту назад он исключал Лиду из враждебного мира, то теперь он мгновенно лишил ее иммунитета.

— Мне ничего не надо, — сказала Лида, — и не я вас сюда пригласила на исповедь. Спокойной ночи, Матвей Ипполитович.

— Господи, Лида, вы не так меня поняли, — спохватился Матя. — Я вам все расскажу — эта чертова подозрительность! У меня нервы натянуты, как будто на каждом по пудовой гире висит. Эта женщина требовала, чтобы я признался в том, что участвовал в одном инциденте… а я не помню, не помню я, и все тут!

— Ага, вот вы где скрываетесь! — К ним из гостиной шел Алмазов.

Лидочка могла поклясться, что во время танцев его в гостиной не было. Он мог скрываться в буфетной и тогда слышал все, что говорилось Матей и подавальщицей… А мог спуститься по задней лестнице…

Матя пошел навстречу Алмазову, преграждая тому путь к Лидочке.

— Что вам от меня нужно, Ян Янович? — спросил он. — Я к вашим услугам.

— Ну и отлично, — сказал Алмазов. — Надеюсь, что вы не секретничали с Иваницкой?

— Мы говорили о любви и погоде.

— Отлично. И больше ни о чем?

И о том, что вы умеете появляться там, где вы не нужны, чуть было не сказала Лидочка. Но сдержалась.

— Спокойной ночи, — сказала Лида.

— Ну почему вы нас так рано покидаете? — сказал Алмазов, даже не стараясь казаться искренним. Он взял Матю под руку и повел в сторону, толкнул дверь в бильярдную — там было темно. Не отпуская руки физика, зажег там свет, затем обернулся и сказал Лидочке, широко улыбаясь: — Спать, спать, пошла спать!

Подходя к лестнице, Лидочка обернулась — Алмазов усаживал Матю на диван, на котором скончался философ Соловьев, — с дивана Алмазову было удобно смотреть на дверь. А то, что сам факт такого вечернего разговора мог кого-то удивить, Алмазова, видно, уже не беспокоило.

«Пожалуйста, — подумала Лидочка, поднимаясь по лестнице. — Мне надоели ваши тайны, я не хочу в них участвовать. Если бы Пастернак завтра позволил, я бы пошла с ним пешком по грязи до Калужского шоссе». Лидочка остановилась у своей двери. Как бы переехать в другую комнату? Она ведь никому не мешает, она только просит, чтобы ее соседка не меняла так часто и так шумно своих любовников. Это же какой-то Казанова в юбке!

Лидочка постучала. Не исключено, что после всего происшедшего Марта рыдает на своей девичьей койке.