Вревского долго не было.

Андрей подошел к окну. Оттуда был виден двор под ярким фонарем. Двор был окружен казенного вида строениями и каретными сараями.

Сумели ли бежать Ахмет с Хачиком? Лидочку отвезли домой, и, наверное, Евдокия Матвеевна даже успокоится, что дочь наконец-то дома, а неспокойного жениха надежно арестовали. Теперь уже не убежишь — Вревский этого не допустит. И табакерка не поможет — какой смысл уходить в будущее, если окажешься в той же комнате! Может быть, конечно, это здание когда-то разрушат или продадут. Но тогда — Андрей уже принялся размышлять как привыкший к полетам путешественник во времени — ты можешь вынырнуть из потока времени метрах в четырех над землей… И сломать себе шею.

Можно представить странное зрелище. Площадь. Когда-то на ней стояло здание суда, но разрушено за ненадобностью полиции в счастливом государстве будущего. Идет карнавал, играют оркестры… Вдруг в воздухе возникает странно одетый человек, падает на землю и разбивается насмерть. К нему сбегаются маски и решают, что костюм на погибшем карнавальный, ибо таких давно уже никто не носит, а выпал он с пролетавшего воздушного шара. Так и похоронят…

Впрочем, далеко в будущее уплывать нельзя. Уплыть — это значит лишиться Лидочки. Да и неизвестно, как далеко может унести машина времени.

Кстати, как бы ее не потерять. Андрей хлопнул себя по карману тужурки и только тут сообразил, что тужурки на нем нет, — рукав сорочки надорван, измазан чем-то, а тужурки нет. Было мгновение растерянности — оказывается, он забыл, когда лишился тужурки. Потом в памяти возникла картинка: Лидочка понуро стоит рядом с полицейским, на ней его тужурка.

Слава Богу, обрадовался Андрей.

Пока ты жив, остается надежда. Ведь где-то скрываются настоящие убийцы. И как только они предстанут перед лицом правосудия, справедливость восторжествует. Почему он должен стать жертвой судебной ошибки? Граф Монте-Кристо — это для изящной словесности. Почему Ахмет вспомнил о Тихоне? Что это было? О судьбе, которая нагнала кого-то. Черт побери этого Ахмета с его стремлением красиво выражаться. Тоже мне, поэт Низами!

В коридоре послышались подкованные шаги. Они остановились у соседней двери. Голоса. Потом шаги возобновились. Повернулся ключ в двери. Вошел Вревский. Щелкнул выключателем, и сверху загорелась лампочка под белым колпаком.

— Что же вы, голубчик, без света сидите? — спросил Вревский мирно.

— Я не знал, что мне дозволено пользоваться светом, — сказал Андрей. Хотел съязвить — получился мальчишеский вызов.

— Если бы нельзя, голубчик, — сказал Вревский, кладя на стол синюю папку, — мы бы выключатель за решетку убрали.

Он улыбнулся Андрею. Широко и зубасто. Видно, у Вревского были основания для хорошего настроения.

— Садитесь, — сказал он. — Пришло время поговорить серьезно.

Андрей подвинул к себе стул от другого стола и уселся.

— Помяли вас немного мои архаровцы? — спросил Вревский. — Кстати, знаете ли вы происхождение этого слова, господин студент? Был такой начальник полиции в Москве — Архаров. Его подчиненные отличались неукротимым нравом.

Вревский развязал тесемочку и открыл папку.

— Допроса официального я вести не намерен, — сказал он. — Это дело завтрашнего дня. Выспитесь в камере, позавтракаете, чем тюремный Бог послал, а потом и поговорим уже, как положено, с протоколом. И может быть, с очной ставкой. А сейчас мне хотелось бы рассказать вам о нашем деле, как я его понимаю. Меня никто не заставляет этого делать, но я человек — и ничто человеческое мне не чуждо. В частности, любопытство.

Вревский поглядел на Андрея, прищурился, потом спросил:

— А если у вас нет настроения вести сейчас со мной беседу, то мы и в самом деле отложим все на завтра. Я уже не спешу.

— Я тоже заинтересован, чтобы недоразумение закончилось как можно раньше.

— Недоразумение? Вы упрямый человек, Берестов… ну да ладно. С чего мы начнем?

Вревский полистал папку, в которой были подшиты десятка два листов, потом захлопнул ее.

— Документы бесчувственны, — сказал он. — Жизнь куда интереснее. Итак, жил-был один студент. Жил он с тетей в Симферополе, женщиной во всех отношениях достойной. Вот кого мне искренне жаль.

— Мне тоже, — согласился Андрей. — Она вынуждена переживать из-за того, что вы не можете найти настоящих преступников.

— Ну, полно, полно…

— И какое вы имели право искать меня в Симферополе и рассказывать тете о всех этих мерзостях? Кто дал фотографию в газету?

— Итак, — Вревский постучал костяшками пальцев по синей папке, — молодой человек не любит своего отчима, близости между ними нет. Но он притом пользуется его средствами, так как отчим — человек состоятельный, хоть и расчетливый. Год назад, а может быть, ранее, перед поступлением в университет, молодой Берестов наносит визит отчиму, и тот рассказывает ему, что открыл на его имя счет в Московском коммерческом банке… Однако до завершения образования пасынок имел право пользоваться лишь процентами с положенной суммы. А этого только-только хватало на жизнь.

— Мне хватало, — сказал Андрей.

— Голубчик, — сказал Вревский, — когда я учился, то хотел стать прокурором. И знаете почему? Я люблю строить законченную картину преступления, интересуюсь душой преступника, обстоятельствами его жизни, которые могли толкнуть его на преступление. И главное: я хотел стать прокурором, потому что его речь никто не прерывает.

— Мы еще не в суде.

— Тогда тем более поимейте ко мне уважение. Я излагаю плоды моей умственной работы.

— Хорошо, — согласился Андрей. Всегда приятно обнаружить в оппоненте слабину. А Вревский был тщеславен.

— В последнюю встречу отчим, не имевший иных наследников, рассказал пасынку о том, что хранит ценности в шкатулке красного дерева, спрятанной под паркетом в кабинете на втором этаже.

— Вы знаете, что шкатулка была красного дерева? Значит, вы ее нашли?

— Вот именно! — Вревский был доволен маленьким эффектом. — Знал наследник и о сейфе в кабинете отчима. Хотя полное содержимое сейфа нам до сих пор неизвестно. Но это — дело времени. Полагаю, что там хранились некие бумаги, связанные с угнетавшей Андрея Берестова тайной его рождения.

Андрей поморщился. Вревский будто раздевал его, залезал пальцами под кожу.

— Внешне жизнь молодого Берестова в Москве была лишена особых событий. Он даже участвовал в археологической экспедиции профессора Авдеева и совершил попытку соблазнить одну из студенток, что ему не удалось и ударило по самолюбию. В беседах с той студенткой он говорил о своих честолюбивых планах — молодые люди часто раскрываются перед объектом своих вожделений.

Андрей никак не мог вспомнить, о каких честолюбивых планах он мог говорить с Тилли, но надо отдать должное Вревскому — до Тилли он тоже добрался. Не иначе как за те дни, что Андрей плыл в реке времени, он побывал не только в Симферополе, но и в Москве.

Вревский, насидевшись за столом, принялся энергично ходить, останавливаясь у окна и каждый раз пронзая холодным бледным взглядом своего пленника.

— За последний год господин Берестов дважды посещает Ялту. Хотя это путешествие неблизкое. Он был там на Рождество, а затем прошедшим летом. Что могло подвигнуть его на эти путешествия?

— Вы же отлично знаете, Александр Ионович, — сказал Андрей. — Я хотел увидеть Лидочку Иваницкую, об отношениях которой со мной вам известно.

— Господин Берестов может объяснить свои поездки по-своему, но и следователь имеет право на версию. И будьте любезны ее выслушать. Я полагаю, что вы приезжали в Ялту, пытаясь получить деньги от отчима.

— Но зачем мне деньги?

— Должен сказать вам из собственного опыта, что тихие, лишенные внешних пороков люди часто таят в себе вулканические страсти. Зачем вам деньги? Зачем деньги молодому тщеславному человеку, который знает, что у его престарелого отчима лежат без движения и пользы многие тысячи рублей, и ощущает несправедливость этой ситуации?