— Учи тебя, учи, — сказала Ирка удивленно. — Я еще такого не видала! Простых вещей не понимает. Мы в поселке жили, в агросекторе. А по программе поселок шел под девственную местность — вот нас и разломали. Мужчин ликвидировали, а женщин — в резерв. Мы с сестрой в Москву убежали. Нам говорили, что в Москве жизнь клевая. А врали… Ты в Москве не был?

— Москва — это тоже свалка?

— Москва — это такая свалка, что никто ее конца не видел — охренеешь, какая свалка!

В дверях подвала появился Лысый, он прошел внутрь и стоял, похлопывая себя по ногам плетью, — я в жизни еще не видел такого злобного существа, как он.

Он молчал, а все, кто сидел за столом, замерли, даже есть перестали. Лысый ждал. Вошла мадамка. Веселая улыбка во всю широкую физиономию, тридцать золотых зубов!

— Ну и как, мои цыпляточки? — гаркнула она с порога.

— Спасибо… спасибо, — откликнулись работники.

— Плохо работаете, — заявила мадамка. — На мыло захотелось? Я вас быстренько туда спроважу. Нормы не выполняете — жабы голодные сидят!

Я поежился — даже в мыслях нельзя было именовать спонсоров жабами, хотя про себя все их так называли.

— Сегодня конвейер потянет быстрее. Так что держитесь, мазурики. Но если не подохнете, к обеду будет картошка, поняли?

Все стали благодарить эту наглую квадратную женщину. Мне она совсем не нравилась.

Машка-мадамка ушла в следующий подвал — она по утрам часто проходила по подвалам, смотрела, как живут ее рабы, даже разговаривала с ними, Ирка обернулась ко мне:

— Смотри, что я сейчас у одной тетки за полкуска выменяла!

Она показала мне обломок гребенки.

И тут же за столом принялась причесывать свои пышные рыжие волосы.

— Я тебе ползунов покажу. Их из яиц выводят, а откуда яйца — не знаю, наверное, инкубатор есть.

— Они противные, — сказал я. — Меня от их вида воротит.

— А я в простых местах выросла, — сказала Ирка, — там, где деревья, трава и лес. Большая гусеница — разве это плохо?

Меня всего передернуло от этих слов. Эти стрекозиные умершие глаза и короткая серая шерсть… Я понял, из чего сшита шубка госпожи Яйблочко, я понял также, из чего сделано платье Машки-мадамки… и я понял, что раньше был ничего не ведающим сосунком, и если бы не беда, так бы и остался сосунком до старости, подобно всем прочим домашним любимцам.

Но может это ошибками Может быть, моих дорогих спонсоров кто-то оболгал? Их, убежденных вегетарианцев, их, выше всего ставящих жизнь на нашей планете, облили грязью подозрения… А кто тогда убил одноглазого? Одноглазого убили милиционеры, которые всего-навсего люди. А кто убивает гусениц-ползунов? Их убивают бродяги и подонки, такие, как мы. А когда из них делают печенье, мои спонсоры и не подозревают, что им приходится вкушать. Надо срочно сообщить об этом, раскрыть заговор, надо бежать к спонсорам…

— Ты что? — спросила Ирка. — Глаза выпучил, губа отвисла, слюни текут…

Я замахнулся на нее — она отпрыгнула, чуть не свалилась на пол и зло сказала:

— Поосторожнее. Я и ответить могу!

Тут загудела сирена, и мы пошли надевать грязные фартуки. Все послушно, лишь я один — с ненавистью и надеждой вырваться отсюда.

Второй рабочий день с самого начала был тяжелее вчерашнего. Машка-мадамка выполнила свою угрозу — транспортер катился быстрее, чем вчера, но, правда, разницу в скорости до какой-то степени съедали частые поломки и остановки транспортера. Выросло число недобитых гусениц — мужикам у занавески пришлось потрудиться до седьмого пота. Я помню, как один ползун оказался страшно живучим, он очнулся, когда Жирный уже хотел подхватить его, чтобы кинуть на тележку. Тут-то он подпрыгнул и решил убежать. Мужики чуть с хохоту не померли, пока Жирный его добивал — он за ним с дубиной, а гусеница под транспортер! Второй мужик тоже под транспортер!

Но добили в конце концов. Все-таки двое разумных на одну тварь, лишенную разума.

Через час или около того я начал выдыхаться, и, как назло, транспортер больше не ломался — руки онемели от тяжелой ноши… И тут вошли два спонсора.

Когда вошли спонсоры, я от усталости сразу и не сообразил, что это именно спонсоры. Я только удивился: откуда здесь взялись две огромные туши, которым приходится нагибаться, чтобы пройти в высокую и широкую подвальную дверь. Оба спонсора были в их цивильной одежде, но в колпачках с поднятыми гребнями — значит, они при исполнении обязанностей.

Вряд ли кто в подвале кроме меня понимал все эти условные знаки и обычаи спонсоров — мне же сам Бог велел это знать, а то спутаешь гостя с инспектором лояльности — выпорют обязательно. Я еще щенком, мне лет десять было, полез на колени к одному спонсору, который был при исполнении, — до сих пор помню, как он наподдал мне! А когда я заплакал, мне еще добавил сам господин Яйблочко…

Спонсоры были при исполнении. Машка-мадамка это понимала — шла на шаг сзади и готова была ответить на любой вопрос. Она была бледней обычного, руки чуть дрожали.

Они остановились в дверях. Впереди — два спонсора в позе внимания и презрения, на шаг сзади — Машка-мадамка, еще позади — Лысый и надсмотрщик Хенрик. Мужики с дубинками стали по стойке смирно, ели глазами высоких гостей. Какого черта они сюда приперлись — проверить, не жестоки ли мы к гусеницам?

Резиновая занавеска дернулась, и транспортер, придя в движение, вывез из-за нее груду дохлых гусениц.

Первый спонсор завопил на плохом русском языке:

— Он живой, он есть живой! Бей его!

В его голосе звучал ужас — словно гусеница могла броситься на него.

Одна из гусениц на транспортере дернулась — практически она была уже дохлой, она бы и без дополнительного удара сдохла. Но мужики с дубинками так перепугались, что принялись колотить с двух сторон эту гусеницу, превращая ее в месиво.

— Идиот, — громко сказал по-русски второй спонсор.

Спонсоры всегда говорили с людьми по-русски. Это объяснялось не только их глубоким убеждением, что мы, аборигены, не способны к языкам, но и соображениями безопасности. Тот, кто выучивает чужой язык, вторгается в мир существ, которые общаются на этом языке, — он нападает. Я об этом догадался давно, но не давал себе труда выразить это в мыслях даже для себя. Зачем? Мне было тепло, сытно и уютно. Человек начинает думать, когда ему плохо и холодно.

— Скоты, — сказал первый, и оба, повернувшись, пошли прочь из подвала. А я, потеряв на минуту способность думать, забыв, где нахожусь, вдруг ужаснулся, что сейчас спонсоры уйдут, и я навсегда останусь в вонючем подвале, во власти грубых, жестоких людей. Уход спонсоров был как бы разрывом последней нити, которая соединяла меня с цивилизацией.

Все смотрели вслед спонсорам, и никто не успел меня остановить, хоть все в подвале видели, куда я побежал.

Лишь Ирка крикнула:

— Тимошка, Тима, ты себя погубишь! Что ты делаешь, дурак?

Остальные рабы тупо смотрели, ожидая, когда вновь двинется транспортер и начнется работа.

Выбежав следом за спонсорами из подвала, я оказался в широком и высоком коридоре. Шедшие впереди спонсоры почти доставали головами до потолка. Машка-мадамка семенила рядом, как любимица, а Лысый шел чуть сзади.

Они не оборачивались и не видели меня.

Я находился в неуверенности. Казалось бы, сейчас лучший момент, чтобы криком обратить на себя внимание. Но что, если спонсоры мне не поверят? И оставят меня в руках людей? Лысый меня убьет, как гусеницу!

Они дошли до двери. По очереди наклонившись, чтобы не задеть за притолоку, спонсоры вышли во двор кондитерской фабрики. Я прижался к косяку двери. День был теплым, солнечным, свежим. Гладкие и такие скользкие — я помню, как в детстве это меня завораживало, — мундиры спонсоров, в покрое и деталях которых лишь опытный глаз, подобный моему, мог различить чин и положение, блестели на солнце, отражая его лучи. Мой взгляд, натренированный за много лет на гостях господина Яйблочко, безошибочно сообщил мне, что спонсоры, нагнавшие такой страх на наш цех, относятся к низшему эшелону их власти — это простые исполнители. Эти спонсоры и не были военными — они были снабженцами, то есть Существами, не пользующимися большим доверием и уважением в гарнизонах. В дом Яйблочков их бы и не пригласили.