По голосу она догадалась, что это Веня Малкин.

Так и есть — он ушел к разбойникам. Ему, наверное, скучно в тусовке у Киевского вокзала, а может, он хочет отомстить императору.

Она помахала Вене в ответ. Не потому, что он ей нравился. Она не выносила его. Но все же знакомый…

— Приезжай к нам! — крикнул Веня. — Будешь ты царица мира!

Второй подпрыгнул, как будто это помогло ему крикнуть громче:

— Мы за тобой лодку пошлем!

— Ту же самую? — спросила Люся. Вряд ли они ее услышали — но она помнила, как бандитская лодка уплывала на тот берег, а на мачту была насажена женская голова…

От бытовки спустилась Соня.

— С кем ты разговариваешь?

— Это Веня Малкин, — сказала Люся, — ты должна его помнить. Это певец, который вместе со мной пришел.

— Я не вижу, — сказала Соня. — У меня очки слабые, а я ужасно близорукая.

— Привет, девочки! — донесся крик с того берега. — У нас веселье, вино и песни!

К двум молодым людям подошел еще один человек, вернее всего, бандит, в черной куртке и черной шляпе с пером — маскарадный тиролец.

— Мы пойдем домой, — сказала Соня. — А то они и в самом деле сюда приплывут… Они же совершенно безответственные. Как звери.

— Интересно, а почему они Веню не трогают?

— Это ты у него спроси, — сказала Соня. — Может быть, они заранее договорились?

Соня пошла наверх. Как раз из бытовки выносили Дениску, Соня вытерла ему вытекающую из угла рта струйку слюны. Дениска не улыбался, он морщил лоб, что-то его смущало, что-то не нравилось.

— Он чует бандитов, — сказала Соня. — Разумеется, неточно проводить сравнения между человеком и животным, но его ощущения часто близки к первобытным чувствам лесных обитателей, вы меня понимаете?

Дениса посадили в кресло, и он сразу задремал. Пыркин с Партизаном по более или менее пологой дорожке покатили кресло наверх. Соня шла рядом. Люся тоже пошла с ними. Она катила велосипед.

— Ты не рассказала, — Люся вернулась к прерванному разговору, — как ты узнала о существовании двери и о том, что сквозь нее можно проходить.

— Тут я совершенно ни при чем. Но когда я появилась в этих местах с Денисом, меня стал опекать некий Кюхельбекер, ты его знаешь. Он уверял меня, что надо бояться ветеранов, есть тут такая организация древних людей. Ветераны могут убить Дениса. Почему, спросила я Кюхельбекера. Потому, ответил он, что здесь уже был такой человек, юродивый, очень давно, и этот юродивый, оказывается, мог предсказать, когда между нашими мирами откроется щель. И больше того, какой-то умный человек догадался, что сквозь эту щель может пройти человек. Никто не помнит, как это все происходило, те, кто имел доступ к щели, таились, а теперь они уже износились и пропали, но какие-то тайные связи между двумя мирами были. А если покопаться в библиотеках или архивах там, наверху, то можно найти их в рассказах и легендах. Но уже тогда, давно, были такие люди — ветераны. Они считали, что этот мир дан им для того, чтобы в нем не повторялись ошибки и вольности верхнего мира. Это были старые, изношенные, но злобные люди. Они боялись вредного влияния, они думали, что через щель могут прийти идеи и нравы, которые разрушат чистоту и пустоту этого мира. Прости меня, Люся, я не очень понимаю психологию этих ветеранов, я знаю только, что от них исходит злоба. И Кюхельбекер сказал мне, что того, прежнего, юродивого выследили и убили ветераны. А потом Кюхельбекер и еще один доктор, может, ты знаешь его…

— Знаю. Леонид Моисеевич.

— Нет, Леонид Моисеевич сидит на вокзале. А Иван Сергеевич ездил с нами в экспедиции. У Кюхельбекера были старинные записи. Мы старались их расшифровать и понять, как появляется щель. И мы искали ее, надеясь, что Денис будет чувствовать.

— И Денис стал чувствовать?

— Кюхельбекер говорит, что он чувствует куда лучше прежнего юродивого. И в конце концов все высчитали и отыскали пути к людям оттуда. Но я не могу тебе все рассказать, не потому, что не хочу, Люся, а потому, что это очень долго и скучно.

— Щель сама открывается или ее открывает твой Денис? — спросила Люся.

— Он только чувствует, когда это произойдет.

Они вышли наверх.

— Дальше мы пойдем сами, — сказала Соня.

— Я провожу вас, — сказала Люся. — А если можно, я у вас поживу.

— Зачем?

— Когда будет окно в наш мир, я сразу в него уйду. Чтобы не упустить момента.

— Нет, — возразил Пыркин. — Ты думаешь, куда хочешь, туда и пошла? Ты ведь кто теперь — императрица Киевского вокзала! А если императрица смоталась куда ни попадя, что начнется в государстве? Начнется великий кавардак.

— Ну и пускай начинается.

— Загибаю пальцы, — сказал Пыркин. — Первым делом всех допросят на вокзале, и еще с пристрастием. Там кто-нибудь знает, что ты велосипед взяла и сюда поехала?

— Доктор знает, Леонид Моисеевич.

Соня остановилась, слегка опираясь на спинку коляски. Она слушала допрос внимательно и кивала головой, соглашаясь с Пыркиным.

— Значит, твоему Леониду Моисеевичу оторвут одно место.

— Пыркин, не преувеличивай. Они все доктора уважают.

— Нет, Соня, ты на нее погляди! Они — уважают!

— К сожалению, Люся, — тихо проговорила Соня, — слова «уважение» в лексиконе наших здешних соотечественников не существует. Это слово относится к миру со временем. Кого я могу уважать вечно?

— Ты тоже думаешь…

— Каждый здесь испытывает боль, если сделать ему больно. Это замечательное наследство, Люся. Они сделают твоему доктору так больно, что он расскажет больше, чем знает.

— Ну и что? И где они меня найдут?

— Следующими в очереди будут Пыркин и Партизан, — объяснила Соня. — А там уж найти тебя не составит труда.

— А я спрячусь в каком-нибудь пустом доме.

— Зачем?

— Я буду ждать.

— И если тебя не сожрут привидения, не растерзают бродяги, не загрызут крысы, то в конце концов ты вылезешь искать меня. А я буду благополучно жить, окруженная велосипедистами. И твой Кюхельбекер радостно скажет: «Добро пожаловать, императрица, вам пора в постельку к его величеству!»

— Но что мне тогда делать? Что делать?

— Будь хитрой, как змея, — сказал вдруг Пыркин. — Как тот змий, который Еву соблазнил.

— А император как, ничего мужик? — вмешался в разговор Партизан.

Пыркин дал ему подзатыльник — благо затылок Партизана находился на уровне пыркинского пупа.

— Пыркин прав, — сказала Соня. — Возвращайся, ласковая, послушная, ты ездила гулять, и не больше того. Ездила и вернулась. И придумай — ты умная, вот и придумай, чтобы в следующий раз, когда окно откроется, тебя взяли с собой, как — не знаю, но сделай! А Пыркина я пришлю к тебе сказать, когда это будет. Скоро.

— Ох, как не хочется возвращаться, — вздохнула Люся, понимая, что они правы.

— Денис устал, — сказала Сонечка. — Мы пошли. Было очень приятно познакомиться.

— Мы увидимся, — сказала Люся.

— Конечно, увидимся.

Соня покатила коляску в сторону университета. Они постояли, глядя ей вслед. Потом Пыркин сказал:

— Я тебя провожу.

— Не надо, я на велосипеде, так быстрее.

Партизан поддержал ее:

— Какой разговор — на велосипеде она как птица пролетит! Мне бы такой.

— Буду уезжать от вас, обязательно оставлю вам велосипед, — сказала Люся.

Они попрощались с ней, и Люся покатила вниз по Воробьевскому шоссе.

Там, где оно сливалось с Мосфильмовской, Люся увидела велосипедиста. Он лежал, раскинув руки на мостовой, наверное, разумно было бы объехать его. Но Люся затормозила. Слезла с велосипеда. Она знала, что люди здесь умирают редко. А если велосипедист упал и расшибся, может, надо ему помочь?

Она присела на корточки и услышала веселый свист.

С двух сторон к ней бежали незнакомые люди, одетые вызывающе. Один из них был тот самый разбойник, что убил Марфуту.

— Ой, не надо! — закричала Люся. Она постаралась поднять велосипед, сесть на него и умчаться и даже успела покатить его вперед и бежать за ним, занося ногу, чтобы прыгнуть в седло, — но один из разбойников ударил ее в бок, и все они полетели на асфальт — она, разбойник и велосипед.