— Еще чего не хватало! — ответил Дантес.

Он не сообразил, зачем Люсе такая встреча, и накручивал на палец золотистый локон, стараясь привести мысли в порядок.

— Она мне очень понравилась, — сказала Люся, — я хочу с ней дружить. Может быть, я ее возьму даже во фрейлины.

И тут Дантес раскусил хитрость Люси:

— Ты думаешь, она расскажет тебе, как бежать от нас? Черта с два! Она ничего не знает и знать не может. Она лишь орудие. Тупое, нерассуждающее орудие.

— Она мне не кажется тупой, — сказала Люся.

— Ни черта ты здесь не понимаешь!

И вдруг Люся поняла, что она не должна позволять ему переходить на тон шестилетней давности.

— Господин Дантес, — сказала она, изображая королеву, — попрошу вас не грубить. Вы забываете, с кем имеете дело.

— Да ты что?

— Я позову стражу, — сказала Люся.

И Дантес понял, что она и в самом деле так сделает. Он проглотил слюну.

— Но я не знаю, как найти эту Рабинову. Я знаю только, что она сама сюда приходит, когда надо…

Он обиженно отправился к двери, от двери отомстил:

— Спрашивай у Кюхли. Но учти, что он с тобой не будет, как я, цацкаться.

Она закрыла дверь, сорвала с себя это паршивое подвенечное платье, оно взвилось над полом и медленно опустилось, как морской скат опускается на песчаное дно.

И вдруг Люсе стало страшно, обидно и горько.

И она заревела.

Она поняла, что никогда не наденет такого платья на настоящую свадьбу. И все кончено. И жизнь ее кончена, и она будет теперь чахнуть в этой коробке вокзала.

Ей нечего было устраивать в новой комнате, но существование комнаты как-то отделяло ее от противного императора. Не вечно же спать в ногах у Павла Петровича, которого, может, в паспорте зовут совершенно иначе. Может, даже Герингом.

Она натянула джинсы, кроссовки, и тут ей захотелось спать — непонятно почему, может, перенервничала.

Когда она проснулась, то долго не могла понять, где она.

В дверь постучали.

— Император велел прийти на праздничный ужин. Мы продолжаем торжества.

Снова все сидели за столом и делали вид, что едят. Люська не прислушивалась к разговорам и старалась не смотреть на ту самую простыню, которую вывесили как трофейное знамя. Господи, ну как же выжить здесь!

Потом она решила попробовать иной путь. Она спросила мужа:

— Павел, мне можно погулять?

— Как так погулять?

— Я хочу сохранить форму, как ты, — сказала она.

Кюхельбекер, который подслушивал все разговоры, укоризненно проговорил:

— Допустимо ли так обращаться к нашему любимому императору?

Император смотрел на них по очереди, переводя круглую голову с жены на главного министра и обратно. Наконец губы его разъехались в усмешке:

— Никому нельзя называть меня Павлом, никому не дозволено обращаться ко мне в единственном числе. За это положена смертная казнь. Ясно?

Голос его поднялся почти до визга и разнесся по всему залу. Кюхельбекер не скрывал торжества, Люся поняла, что ошиблась в оценке характера своего мужа.

Но тот продолжал:

— Никому, за исключением моей единственной прекрасной супруги Люси.

Он поманил ее согнутым указательным пальцем, Люся послушно наклонилась к нему, и он поцеловал ее в губы холодными влажными губами.

«Как мертвец, — подумала она. И мысленно добавила: — А скоро мы с ним станем парочкой — сладкой парочкой».

— Павел, — сказала она, отстранясь от императора, — я хочу погулять по окрестностям.

— Где у нас безопасное направление? — спросил император у Кюхельбекера.

Тот сделал вид, что ничего не произошло.

— У нас нет безопасных направлений для прогулок, — ответил министр. — Как вы знаете, ваше величество…

Последние слова были произнесены с ударением, почти с издевкой.

— Почему?

Вдоль стола среди гостей, немногочисленных на этот раз, прокатился шумок.

— Потому что не пойманы люди, которые перед вашей свадьбой устроили покушение на невесту императора.

И Кюхельбекер повел длинной рукой в сторону входа в вокзал, где лежала расколотая каменная плита.

— Потому что до сих пор не пойман певец Веня Малкин.

— А вот это для меня загадка, — сказал Павел Петрович, сразу забыв о просьбе Люси. — Волки его, что ли, загрызли?!

— У нас нет волков, — быстро ответил лишенный воображения Дантес.

— Правильно. Значит, он попал к бандитам, разбойникам, пожирателям трупов, которых мои доблестные самокатчики до сих пор не могут истребить.

— А как их истребишь, — сказал велосипедист, стоявший за троном, — если они на том берегу живут, а мы туда не плаваем?

— Значит, ты думаешь, что он поплыл на тот берег?

Велосипедист не ответил, а Кюхельбекер прогудел, шевеля громадным кадыком, готовым прорвать кожу на шее:

— Малкин убежал вместе со своими поклонниками. Убежавших, очевидно, шестеро. По крайней мере, одна из этой публики побывала на том берегу.

— Почему мне не докладывают?

— Это было давно, — сказал министр, — ее похитили, но не убили. Она жила там, с ними… потом убежала. Я ее допрашивал об этих бандитах.

— И что она сказала?

— Это одна из небольших банд. Весь тот берег, насколько хватает взгляда, поделен на территории. Каждой владеет бандитская группа. А наш берег — это берег цивилизованных государств. Я бы мог провести параллель с ситуацией между степными ордами и цивилизованным миром Средневековья. Орды вторгались в культурные области, грабили и убегали, если встречали отпор. И этим грабежом в значительной степени жили.

— Как жаль, что ты мне тогда не дал поговорить с той… пленницей. Я так люблю интересные документальные истории.

— Я не хотел вас беспокоить.

— Ну уж! — сказал Дантес, и император, усмехнувшись, кивнул:

— Я согласен с Дантесом. Ты, Кюхля, замечательно усвоил правило: чем у тебя больше секретов, которые ты забыл разделить с окружающими, включая своего любимого монарха, тем ты богаче, а мы беднее. И что же она еще рассказала?

— Я предпочел бы остаться вдвоем с вами, — сказал Кюхля.

— У меня другие дела, — сказала Люся, прежде чем император успел возразить министру. — Мы попозже увидимся.

— А я? — спросил Дантес.

— Ах, делайте что хотите! — в сердцах вскричал император. — Какие у нас могут быть секреты! Ты у меня, Дантес, полководец, и тебе надо все знать.

Люся пошла к выходу из вокзала — впервые за время, проведенное здесь, она окажется на улице. А сколько прошло времени? Черт его знает — вернее всего, сутки. В каждом человеке есть внутренние часы, но они работают тем точнее, чем меньший отрезок времени ты прожил без внешних часов. А что ты будешь делать в мире, где всегда одинаковое серое небо и всегда чуть прохладнее, чем хотелось бы?

Отойдя шагов на сто, она оглянулась и увидела, что император, с трудом повернув голову, машет рукой. И тут же один из велосипедистов затрусил следом.

«Ну и пускай, — подумала Люся. — Пускай сопровождают. Я сейчас далеко не убегу».

Она дождалась велосипедиста у расколотой плиты. «Господи, меня и быть не должно — как же доктор успел оттолкнуть меня? Значит, он спас мне жизнь?» Рядом с плитой что-то сверкнуло. Люся подняла маленькую красную звездочку с портретом Мао Цзэдуна. Как она попала сюда?

Люся приколола ее к себе на курточку.

Площадь была велика, даже бесконечна — до самой реки. Черные обгорелые столбы казались черными пальцами закопанной в землю руки. Несколько старых автомобилей стояли, забытые временем.

Вдали у реки вдоль парапета стояли какие-то фигурки. Чем занимаются эти люди? Ведь не спят, не работают и, если не считать ветеранов, не заседают.

Она прошла через площадь. Велосипедист шагал сзади.

— Я хочу в гости поехать, — сказала Люся охраннику.

— Куда? — спросил тот.

— К Метромосту. Там Пыркин и Партизан живут, вы знаете?

— Я туда давно не ездил, — сказал велосипедист.

— А можно достать велосипед? Не как у вас, а настоящий?

— А мы не специально их делали, — ответил велосипедист. — Мы в цирке нашли. Целый запас. Нас самокатчиками зовут.