Из этой лекции я узнал другое, нечто более важное для моей миссии: наши враги, по крайней мере так утверждает патер-лама, — мусульмане. Значит, мы должны сражаться где-то на Северном Кавказе. А может, и за его пределами. Но вряд ли за границей — уж очень обычен здесь русский язык.

Тогда моя теория о том, что я попал в будущее, получала косвенное подтверждение. Именно в какой-то завтрашней войне и мог возникнуть локальный конфликт на окраинах бывшей империи. Вот и сражаются год за годом, перегоняя друг друга из траншеи в траншею. А так как эта война совершенно нелегальная, то и собирают людей по ветеранским организациям.

Тогда получает объяснение метод мобилизации. Вместо того чтобы объяснять каждому кандидату, что он должен участвовать в чем-то за гранью закона, его просто заставляют все забыть.

Для этой цели лучше всего подходят именно ветеранские союзы или группы в провинции. Туда попадают молодые люди, смертельно больные войной. И раз им не с кем воевать, они тянутся друг к другу.

Остается только установить связи с их руководством. С каким-нибудь Порейкой, который спит и видит, как бы продаться. Не исключено, что в этих делах замешаны и высокие чины — в сущности, мы имеем дело с работорговлей или видом торговли оружием. Только его одушевленной частью. И эта одушевленная часть становится неодушевленной.

Стоп. Логика подсказывает пути самые обычные, а в нашем мире это опасно. Если ты видишь что-то откровенно яркое, зовущее и вполне доступно лежащее на земле, то остановись в отдалении и подожди, пока игрушку поднимет твой злейший враг. Так учил меня Сенька Клоп, беда нашего детдома. Каким-то чудом он попал в Карабах еще в те времена и видел такие игрушки-ловушки, может, сам в них играл. Впрочем, и это может быть легендой типа «белых колготок», которые возникали в различных конфликтах. «Белые колготки», красивые девки — мастера спорта по стрельбе, почему-то из Литвы. Я о них наслышался в свое время, правда, ни одной из них не поймали, хотя с наслаждением врали о том, как перед расстрелом каждую пропускали сквозь взвод.

Патер-лама стал собираться — он был нами недоволен, и я подумал, что если здесь есть свои чекисты, он первым делом побежит им докладывать.

— Вы с ним поосторожнее, ребята, — сказал Коршун нам с Цыганом, — подлая натура.

— Таких в конце концов на мину сажают, — сказал Цыган.

— Мы тут этими штучками не занимаемся, — ответил Коршун. — У нас и без него врагов довольно. Если город не защитим, то ублюдки знаешь что с нашими сделают?

— Представляю, — сказал Цыган. Но, видно, он не очень представлял. — А курево выдают? — спросил он.

— Можешь взять — в том ящике лежат. Только здесь курить не хочется.

— Почему? — спросил Цыган.

— Наверное, нервное напряжение, — сказал Коршун. — Или климат. Хрен его знает.

Я пошел наружу, посмотрел, как устроились мои люди. Перед уходом я задал один вопрос Коршуну:

— А почему здесь крыш нет?

— Потому что дождей не бывает, — ответил Коршун неуверенно. Видно, сам задавал себе или кому-то этот вопрос и не смог получить ответа.

— Я не про дождь, — сказал я. — А что, если они нас бомбить будут?

— Вряд ли, — сказал Коршун.

— Давай сами сделаем, бревен вокруг много, насыплем сверху земли.

— А то дождик в любой момент пойти может, — добавил Цыган, запустив пальцы правой руки в лохматую шевелюру.

— Отставить пустые разговоры! — прикрикнул на нас Коршун. Словно мы его обидели.

А может быть, потому, что Цыган опять попал в точку — Коршун и сам не знал ответов на некоторые вопросы. И его злила собственная неосведомленность.

Мне редко удается подумать. Если бы мне давали время обдумать свои действия, не говоря уж о мировых проблемах, я бы стал великим человеком. А так никогда не стану.

Я вернулся к себе в яму. Мордвин спросил, не приготовить ли чайку, я сказал, что не хочу, закрыл глаза и приготовился думать.

Не смейтесь. В институте, в общежитии, мне как-то пришлось существовать года два с одним активистом комсомола. Вечером он тихо напивался, но никому не мешал, только храпел, и мы — два его сожителя — кидали в него предметами. А утром он не шел на лекции, и, вернувшись днем в комнату, я заставал его в той же позе с закрытыми глазами. Но он не спал.

— Что ты делал? — спрашивал я его.

— Думал, — отвечал он.

С тех пор я завидую людям, которые выделяют мышление в самостоятельный процесс. Я-то хожу и думаю, лежу и думаю, сижу в кино и думаю, гуляю с Катрин и думаю. Из-за этого думаю недостаточно производительно.

Так вот, я закрыл глаза, чтобы думать. Придумать программу действия на основе того, что уже узнал и увидел в этой стране. Назовем ее Южной Осетией.

Раздался шум, постук костыля деревянной ноги — ввалился Мордвин.

— Был посланец из штаба, — сказал он. — Принес часы. Приходи к нам, поглядишь.

— Да погоди ты, не убегай, — взмолился я. — Объясни мне, новому человеку, что имеется в виду.

— Пойдем покажу. Так не объяснить, — сказал Мордвин.

Что ж, сбор информации бывает важнее ее осмысления. Пошли глядеть на какие-то часы!

Ким уже был в яме командира роты, и еще пришел командир третьего взвода. На столе посреди ямы стояли большие песочные часы.

Сантиметров тридцать высотой.

Песка в нижней половинке было совсем немного. Струйка сыпалась тонкая.

Коршун валялся на своей койке, не сняв сапог, прямо на одеяле.

— Пришли полюбоваться? — спросил он.

— Нет, — сказал я, — пришли понять.

— А понимать нечего. Все как обычно, только с каждым разом все труднее. У меня в роте половина состава. Как я буду воевать?

Ким посмотрел на небо. Я нутром чуял, как в нем зреет желание воевать не по правилам. В нем был виден профессионал. Из тех профессионалов, которых не выносят начальники. Их в конце концов убивают, чаще свои, чем чужие.

— И сколько будет продолжаться боевое время? — спросил я, стараясь казаться существом разумным и легко обучаемым.

— Это определяется сиреной, — сказал Мордвин.

— А обычно?

— Обычно это определяется сиреной.

— Но у нас еще есть время пострелять, отдохнуть, погулять вокруг? — спросил Ким.

— Только учтите — до врага два шага. А они — ублюдки. И если вы к ним забредете, то никакое мирное время не поможет, — сказал Коршун.

— Тогда на хрен оно нам нужно! — воскликнул Ким с торжеством. Он оказался прав.

— У тебя есть начальник — это я, — сказал Коршун, вытащив из-за пояса кинжал с резной ручкой и рассматривая ее с некоторым удивлением, как археолог, выкопавший предмет из земли. — У меня есть начальник — комполка. У него — командующий армией.

— А кто часы заводит? — спросил Ким.

Он мне нравился с каждой минутой все более. У него была чудесная способность задавать неудобные и неприятные вопросы. И делал он это за меня, оставляя мне возможность побыть в хороших мальчиках.

— Из штаба армии приносят, — серьезно ответил Мордвин.

— В каждую роту?

— В каждую роту.

Я понял, что тут больше ничего не добиться, и сменил тему.

— Скажи, — обратился я к Коршуну, — кто такой тот странный мужик, что нас проверял, допрашивал, сюда привел, — во френче без знаков различия?

— Его зовут Шейн! Граф Шейн, главный разведчик, — сказал Коршун. — Он в штабе армии пополнением занимается. Большая шишка. А если заподозрит, то имеет право личной ликвидации.

— Не понял, — сказал Ким. — За что ликвидация?

— Нет гарантии, что среди пополнения не попадется шпион, — сказал Мордвин. — Это же элементарно.

— А как их определять? По именам?

— Кончай выкобениваться, — сказал Коршун. — Кончай. Если ты провокатор или предатель, зачем тебе подозрительное имя носить?

— Мы уходим. — Я потянул Кима за рукав. — Только скажи, когда нам быть готовыми к войне? Сегодня? Послезавтра?

Говоря так, я уже знал, что не послезавтра, потому что на дне нижнего конуса песочных часов появился маленький холмик.