Коршун с некоторой тревогой поглядывал на развалины санатория. Конечно же, оттуда не должны напасть, но вдруг они привезут на фронт зеленых новичков — им ничего не скажут про радиацию и пошлют? А потом будет поздно.

Коршун отделил двух дружинников, братьев Гор, хорошие ребята, но очень хотят вернуться с войны живыми. Он им приказал глаз не спускать с санатория, если какое-нибудь там движение — сразу сообщить.

— А ты где будешь, комроты? — спросил старший Гор.

— В начале боя я с вами побуду, — сказал Коршун. — А если возникнет нужда, перейду на командный пункт.

Он почувствовал, как люди вздохнули с облегчением. Казалось бы, что может один лишний человек, комроты без году неделя, но все же они не останутся одни. У солдат, подумал Коршун, есть сходство с детишками, как в детском саду. Они сами пугают себя страшными рассказами про черную руку, сами плачут от страха, но если с ними воспитатель, то никакая черная рука не страшна. Они будут искренне над ней смеяться. Странные мысли приходят иногда в голову, и не знаешь, насколько они твои, насколько они принадлежат другому человеку — твоему предыдущему рождению. Ведь стоило ему подумать чуть глубже, копнуть в собственной памяти, и оказывается, что он не знает, что такое детский сад. Сад? Значит, там деревья. А на них плоды — или листья?

— Коршун, я думаю, что пора нам выползать к тому концу канавы, — сказал старший Гор. — Они пробираются оттуда.

— Погоди, — сказал Коршун, — я сам посмотрю.

Он пополз до конца канавы, теперь надо было перебраться через старый обсыпавшийся бруствер. Но неприятное предчувствие не оставляло его. Коршун снял каску и приподнял ее над бруствером.

Со звоном в каску ударилась стрела.

Лучник притаился рядом.

— Шагов пятьдесят, — сказал Золотуха, оставивший свой взвод и пришедший сюда. Его тоже привело сюда недоброе предчувствие — это важное качество на войне, оно помогает выжить. С Золотухой прибежали четыре камнеметчика.

— Молодец, — сказал ему Коршун, сползая в канаву. — Вели своим людям быстро пробежать к самым развалинам. Оттуда легче стрелять. Но только по моему приказу.

Потом он обратился к своим солдатам:

— Сейчас нам придется нелегко. Мы даже не знаем, сколько их, — как всегда, эта долбаная разведка ничего не сообщила.

— Так ведь воздушный шар сбили! — напомнил Золотуха.

— По боевым точкам! — крикнул Коршун.

Солдаты разбежались вдоль канавы, затаившись в тех пробитых заранее выемках, откуда можно было бить из арбалетов.

Коршун велел Золотухе оставаться в канаве, а сам побежал к завалам санатория — там уже сидели, затаились за бревнами камнеметчики. Откуда-то справа донесся нестройный крик — там началась рукопашная. Что-то слишком рано для боя — кто там? Третий батальон? Ну ничего, отобьются, у них потери не такие, как у нас. Один из солдат вдруг охнул и свалился в канаву. Хвост стрелы торчал из прорези для глаз. У ублюдков были хорошие лучники. Тут же начали отстреливаться наши. Коршун видел, присев в канаве, как солдаты натягивали тетиву, прицеливались, и стрелы со свистом уходили прочь.

Отправив Золотуху обратно, Коршун побежал, пригибаясь, по канаве вправо к развалинам санатория, где засели камнеметчики.

Они умело залегли среди бревен — конечно, было бы лучше зайти еще дальше во фланг ублюдкам, но камнеметчики не смели углубиться в дебри санатория.

Отсюда, сквозь груды палок и сухих ветвей, был виден широкий овраг, по которому продвигались к нашим позициям ублюдки. Командир полка был прав — основной удар они решили нанести оттуда, расколов пополам позиции дивизии. Коршун приказал легкораненому стрелку бежать в штаб полка с запиской командиру — сюда немедленно требовалось подкрепление. Коршуну долго не продержаться с несколькими арбалетчиками и камнеметчиками, которых привел Золотуха. А ведь за спиной открытое пространство — можно дойти до самого госпиталя.

Ублюдки перебегали и затаивались за камнями и пускали стрелы в сторону позиции Коршуна. Некоторое время их сдерживали арбалетчики, но, когда враги приблизились к канаве, Коршун пустил в дело последний резерв — камнеметчиков. Они настроили свои пращи — как по команде все четверо приподнялись и метнули округлые камни, — и каждый нашел свою жертву. Камнеметчики были особым от остального войска братством — все у них, от специально обточенных камней до жил, из которых изготавливали пращи, требовало знаний, школы и тайны.

Из оврага донеслись крики — камни камнеметчиков пробивали шлемы и бронежилеты.

— Отбегай! — приказал Коршун. — В завал.

Камнеметчики нехотя поднялись и затрусили следом за Коршуном. Он лучше их знал, что сейчас начнется, потому что видел, во сколько раз ублюдки превосходят их числом и снаряжением. Ему непонятно было: неужели в полку не знают о том, что происходит на его фланге? Или они действуют по каким-то планам, недоступным простому лейтенанту.

Он вовремя увел камнеметчиков. На то место, где они только что прятались, обрушился град стрел и камней.

— Теперь возвращайтесь и дайте еще один залп. Надо показать, что нас много. Если удастся выстрелить по два раза, то представлю к награде. А потом — снова в укрытие. Ясно?

Камнеметчики не отвечали, они поставили и примеряли к пращам округленные, смертельно равнодушные камни.

Коршун скатился в канаву к своему бывшему взводу. Несмотря на то что Золотуха отдал ему еще нескольких человек с других траншей, здесь дела шли хуже некуда. Несколько раненых лежало на дне канавы. Если стрела попала в руку или ногу — не страшно, но раны в живот и в глаз были смертельными — наконечники стрел у этих подонков зазубрены, и если начнешь тащить стрелу, то вытащишь все кишки.

В иное время Коршун приказал бы запасным солдатам оттащить раненых в лазарет. Но сейчас людей не хватало. И это было плохо, потому что, когда стрелок боится получить рану и тем более понимает, что некому оттащить его до лазарета, он робеет и уже готов сам покинуть позиции.

Коршун пошел на риск. Он сам осмотрел раненых, лежавших на дне канавы.

— Сейчас, — обещал он, — мы отведем в лазарет самых тяжелых. Кто сможет, пойдет сам. Но без моего приказа позицию не оставлять. Мы с вами должны потерпеть — я добегу до правого фланга к камнеметчикам, оттуда виднее, что нам грозит.

Посланный в штаб не возвращался, от Золотухи тоже не было вестей.

Коршун под внимательными и тревожными взглядами раненых, пробежал, пригибаясь, к руинам санатория.

Там осталось всего двое камнеметчиков. Еще один был убит, один ранен в руку и не мог стрелять.

— Мы уходим, — сказал один из двоих здоровых. — Они нас везде достают. Это бойня.

— Погоди, — попросил Коршун. Он не мог им приказать. Он понимал, что умирать никому не хочется. — Дай я посмотрю, что там творится.

У Коршуна не было надежного наблюдательного пункта в центре позиции. Отсюда, с фланга, он хоть мог увидеть, что происходит в овраге.

Он все еще рассчитывал на суеверие ублюдков, которое не позволит им идти через территорию санатория, так что точка, с которой он смотрел на овраг, была фактически крайней на всей линии боя.

Он осторожно просунул голову сквозь деревяшки и сухие ветки, и то, что он увидел, его испугало — такого он не ожидал.

Овраг буквально кишел вражескими солдатами — тут их было не меньше батальона. Первые ряды несли перед собой овальные щиты, надежно защищавшие от стрел. Сколько раз Коршун требовал, сначала от Шундарая, а потом от Дыбы, чтобы ускорили поставку щитов для их роты из города. А там все обещали, но ничего не делали. А перед щитами камнеметчики были бессильны.

Вперед вышел командир наступающей колонны.

— Дай сюда скорее. — Коршун протянул руку к камнеметчику.

Тот понял, но спросил:

— А я как же?

— Берите вашего раненого и бегите в канаву к остальным. Здесь вам уже делать нечего.

— А праща?

— Ну если ты такой мастер, — озлился Коршун, — то сам и стреляй.

— И выстрелю! — сказал камнеметчик и подполз к Коршуну. Но увиденное испугало его настолько, что он прошептал: — Бери пращу, командир, потом отдашь.