Дядечка Никита даже собирался жениться на Раечке, но потом представил, как им придется стоять рядом в храме или в ЗАГСе, и решил отложить свадьбу до лучших времен, благо Рашель была рада, что ее теперь не бьют ремнем, а наоборот, целуют каждый вечер.

Больше того, со временем, через полгода или год, она и сама полюбила своего бывшего мучителя и хозяина.

На родину они не возвращались. Жанна порой пересылала мужу деньги, предпочитая верить, что он занят сложной селекционной работой.

Никита был умеренно счастлив, потому что находился в постоянном напряжении нервов. Слишком хороша, слишком сногсшибательна и соблазнительна была его дорогая Рашель. И не только ему, но и нескольким миллионам других мужчин хотелось дотронуться до ее округлостей. Он подумывал уже о том, не родить ли им ребеночка — тогда, находясь в декретном отпуске, Рашель всегда будет рядом и покорна, без этих самых вздрызгов характера международной красавицы!

Но потом Никита спохватился — все-таки его возлюбленной формально исполнилось лишь восемь лет, и хоть она на вид кажется совсем взрослой дамой, время есть время, а уголовный кодекс — это кодекс.

Так что они остались бездетными и неоформленными, что очень удручало Раечку — ей хотелось семьи. Ведь она росла без отца-матери, а теперь вроде появился дядечка, которого можно считать папой, а он отказывается от формальностей.

Рашель в отличие от Никитушки легко выучила иностранные языки с помощью телевизора, так что поползновения Никиты изолировать ее от внешнего мира ничего не дали. С девичьей изворотливостью, не боясь ремня, Рашель спускалась по водосточной трубе с пятого этажа венецианского палаццо, переплывала Большой канал ради того, чтобы потанцевать в ночном клубе для речников. Вот и бегал Никита по заведениям, искал возлюбленную и подвергался обидам от ее поклонников.

Так прошел еще год.

А потом поступило паническое письмо из Перми о том, что швейцарский клуб «Грассхопперс» разрывает контракт с их сыночком, а шахматное объединение Казахстана вычеркивает из своих рядов гроссмейстера-вундеркинда. Из армии также поступили неутешительные известия.

Но хуже всего чувствовал себя сам Никита.

— По какой же конкретно причине? — спросил Лев Христофорович, который, конечно же, догадывался о причине. Понимание неизбежности трагедии, в которую суждено угодить Никите Блестящему, пришло к нему два с лишним года назад, но ввиду поспешного бегства Никиты Минц не успел ему о ней рассказать.

— По причине скорости, — сознался Никита.

— А далеко ли твоя возлюбленная модель?

— Супермодель! — воскликнул Никита. — Рашель де Грие. Она в гостинице.

Минц оделся, и они пошли в гостиницу «Гусь», благо идти до нее было недалеко.

Никита нанял себе номер полулюкс, лучше там не нашлось. Он открыл дверь и крикнул внутрь:

— Ты одета, крошка?

Никакого ответа.

Свет не горел. Никита нервно нащупал выключатель. От его мокрых грязных пальцев на обоях остались следы.

Постель была не убрана, на полу валялась кожура банана, женские колготки и всякие вещи.

— Пошли вниз, — убитым голосом сказал Никита.

Они спустились в ресторан.

Рашель они отыскали в баре.

Она сидела за стойкой. Рядом с ней взгромоздился небритый и сильно волосатый громила, настолько пьяный, что все время промахивался рюмкой мимо рта.

Разумеется, Минцу не приходилось видеть супермодель Раечку ни в действительном детстве, ни в расцвете красоты.

Но сейчас она находилась далеко за ее пределами.

Грузная, даже громоздкая дама средних лет, сильно накрашенная и кое-как завитая, покачивалась на высоком стульчике и говорила пьяному громиле:

— Вот он и сгубил мою молодость и карьеру. Понимаешь?

— Выпьем, — отвечал ей громила.

— Мне нельзя, я всегда за рулем, — возражала Рашель.

Льву Христофоровичу достаточно было одного взгляда, чтобы поставить правильный роковой диагноз.

— Пошли в номер, — печально попросил Никита.

— А бутылку возьмешь?

— Возьму.

— А Эрнеста возьмешь? — Она показала на громилу.

— Нет, не возьму. У нас другой гость.

Минц вышел вперед.

— Такой старикашка? — огорчилась модель. — Тогда две бутылки.

Наконец они поднялись в номер.

— Ваш диагноз? — спросил Никита, пока Рашель откупоривала бутылку.

— Диагноз? А никакого диагноза, — возразил Минц. — Все идет своим чередом.

— Объяснись, дедуля, — попросила Рашель.

Она двигалась с трудом. В ней было два метра роста и полторы сотни килограммов веса.

Минц обернулся к Блестящему.

— Ваша дама в курсе эксперимента?

— Только в общих чертах. Так что говорите, чтобы я понял, а больше никто.

— Тогда вернемся в прошлое, — сказал Минц. — Несколько лет назад вы забрали из детского садика…

— Из детского дома.

— Неважно. Главное, что вы забрали пятилетнего ребенка. Потому что вычислили в нем гениального футболиста.

— Я не футболист! — обиделась Рашель.

— И дали ему мой эликсир, чтобы формирование таланта шло как можно быстрее. Скажем, в десять раз.

— В пять, — поправил профессора Никита.

— Развитие идет с ускорением, — сказал Минц. — Организм привыкает к средству и спешит ему помочь. Итак, через три года все ваши подопечные стали двадцатилетними по физическому развитию. Их у вас было много?

— Девять.

— И вы их распродали?

— Это не совсем так.

— Вы их с выгодой распределили? — уточнил Минц.

— Вот именно.

— А в девушку влюбились?

— Он в мой зад влюбился, — заявила Рашель, вытаскивая зубами пробку. — А я его за муки полюбила, представляете?

Женщина годилась Никите в матери, тем более что такой громадине ничего не стоило поднять его и носить на руках.

— Какие перспективы? — спросил Никита. — Это кончится?

— Это кончится, — сурово заявил Минц, — как кончается любая жизнь. Смертью от старости.

— Когда?

— При таких темпах… через несколько лет. Ускорение постоянно.

— Вы обо мне или о ком еще? — спросила Рашель.

Никита только отмахнулся от нее.

— Ну как я не сообразил! — воскликнул он, скрывая голову в ладонях.

— Я не мог вас предупредить, — заметил Минц. — Вы мне адреса не оставили.

— Но сделайте что-нибудь, профессор! — умолял Никита. — Верните мне любовь.

— И он снова над ней надругается, — сказала Рашель.

Она увидела на книжной полке втиснутого между книг плюшевого медвежонка. Когда-то его подарила Минцу внучка Удалова.

Рашель сняла медвежонка, посадила его на диван, рядом поставила стакан и стала поить медвежонка водкой. Так она играла в куклы.

— Да, — вздохнул Минц. — Процесс с ускорением.

Он принялся подсчитывать, загибая пальцы:

— Вы ее взяли из детского садика, когда ей было…

— Ей было пять лет. Через три года ей стало двадцать.

— Ах ты, мой ребеночек, — ворковала тетя Рашель, гладя медвежонка.

— Дальше процесс пошел еще быстрее, — вздохнул Минц.

— Два с половиной года она набирала лет по десять в год. Ей не так еще много…

— Но мне всего тридцать пять! — рассердился Никита. — К тому же она совершенно не соблюдала диету. А я не могу ее разлюбить… верните нам счастье!

— Это липовое счастье, — заявил Минц. — Это ворованное счастье. Это наказание, а не счастье. Вы вели себя как старый сластолюбец, который в семьдесят лет соблазняет двадцатилетнюю девицу.

— Мне было тридцать! В самом расцвете!

— Ах, не говорите! А ей было семь или восемь. Педофил проклятый!

Последние слова вырвались у Минца нечаянно. Он себе никогда раньше ничего подобного не позволял.

— Но она же не виновата! — вдруг нашел аргумент сластолюбец.

— Вот именно, — сказал Минц.

Он задумался.

Рашель напевала колыбельную мишке, а Никита тем временем принялся излагать иные беды своего преступного семейства. Оказывается, через два года успешных выступлений в команде «Грассхопперс» его сынок-футболист достиг сорокалетнего возраста и потерял скорость бега и умение бить по воротам с лету. Шахматист-вундеркинд перестал быть вундеркиндом, а старший лейтенант по интендантской части, великий пройдоха по части строительства коттеджей для командования, за два года докатился до пенсии, хотя по документам ему было чуть больше двадцати. А в армии с этим строго. Не сдал зачета по физкультуре — уходи в запас.