— Ты куда? — спросил Минц.

— Здесь не было ямы! — ответил Удалов, когда друг помог ему встать.

Наблюдательный Минц согласился с Удаловым. Этой ямы не было час назад — они ведь шли по улице на площадь…

— Смотри-ка, — сказал старик Ложкин, догнавший соседей. — Яму выкопали. Кто это сделал?

Яма была небольшой, но свежей. Еще одна, тоже недавно выкопанная, была видна у края дороги.

— Как будто животное завелось, — сказал Ложкин. — Крупного размера.

— Это динозавр! — воскликнул Максимка-младший, внук Удалова. — Пока мы за подарками ходили, на нас динозавры напали.

Такая перспектива ему понравилась. У Максимки были счеты с некоторыми учителями, и он надеялся, что динозавры расправятся с ними в первую очередь. Хотя почему бы динозаврам бросаться именно на учителей, он не знал.

Дальше фонарей не было. Они не перегорели, а были разбиты. Осколки стекла поблескивали под луной, один из столбов упал, другой пошатнулся и торчал под острым углом.

Удалов ускорил шаги.

— А мы не слышали, — сказал он.

— Громче музыка играла, — заметил Ложкин. Он остановился, чтобы подождать жену. Жена взяла побольше подарков, и тащить их было тяжело, вот и отставала.

Они вошли во двор. Благо недалеко от площади. Самое удивительное — увидеть стол для домино, выкорчеванный подобно старому дубу о четырех стволах. Под ним земля была разворочена. Там искали. Когда? Кто?

— Искали, пока нас не было, — сказал Минц, и все с ним согласились. — И я во всем виноват. Я не имел права не предупредить вас, сограждане, что бесплатный сыр бывает только в мышеловке. И я не удивлюсь, что подарки, полученные вами на площади, с наступлением утра развеются как дым.

Ложкин, услышав эти слова, воскликнул:

— Нет, только не это!

И потащил жену с подарками к себе, на второй этаж.

— Кстати, — спросил сам себя Корнелий Иванович, — а кто финансировал мероприятие?

— Никто не сознается, — сказал Минц. — К тому же я давно хотел заметить, что мой восковой портрет является не более как злобной карикатурой.

— А мне показалось — похоже, — засмеялся Грубин и пошел к себе.

И почти тут же окно в его комнате на первом этаже распахнулось, и Грубин, высунувшись во двор, закричал:

— Они за это ответят!

Крик его стал понятен каждому, кто вошел в свою квартиру.

Все, буквально все было перевернуто вверх дном: посуда частично перебита, мебель частично переломана, одеяла и подушки валялись на полу, их животы были изрезаны, и пух медленно кружил по комнатам.

В кабинете Минца взломщики устроили побоище. Трудно поверить, на сколько частей, клочьев и обломков были разорваны, разбиты, расколоты, раздавлены приборы, сосуды, банки с химикалиями и ценными биологическими отварами.

Но Минц не рыдал и не звал на помощь.

Он принял случившееся за печальную аксиому: кто-то желал покопаться в вещах всех жителей города Великий Гусляр.

Даже американцам такое не по их синтетическим зубам. Впрочем, за последние двести лет в Гусляре не было ни единой американской дивизии, если не считать шотландского стрелкового батальона, посланного в 1918 году из Архангельска генералом Айронсайдом (Железный Бок) в Вологду для реквизиции велосипедов и закупки каргопольских глиняных игрушек. Но это особая историческая тайна, о ней я расскажу как-нибудь особо.

Может быть, это плачевная затея какого-то олигарха? Они ведь известны своими безобразиями. Беда, правда, в том, что в Великом Гусляре пока еще нет ни одного олигарха, даже приезжего.

Минц опустился на колени и стал сквозь лупу рассматривать осколки приборов, в надежде обнаружить на них отпечатки пальцев или иные следы преступников.

А вдруг это были пришельцы?..

— …А вдруг это были пришельцы? — спросила Авдюшечка, внучатая племянница Минца, приехавшая в Гусляр на зимние каникулы из Кинешмы, где она проживает со своей тетушкой.

Авдюшечка ходила пускать ракеты на музейный спуск и потому припозднилась.

Так как Лев Христофорович находился на полу, он поглядел на родственницу снизу и спросил:

— Что за дикие подошвы ты носишь? Девять сантиметров!

— Обычные прикольные бутсы, — ответила девица. — Ты знаешь, что теперь только ленивый так не носит.

Минц сдался. Он умел сражаться с двадцатью научными оппонентами зараз. Он мог отстаивать свою точку зрения в кабинете министра или даже бывшего секретаря обкома, но с Авдюшечкой он терялся. И сейчас, не в силах скрыть раздражения, старый ученый воскликнул:

— Какого черта они тебя Авдотьей назвали? Что, человеческого имени не было?

— Дед, что ты сечешь в социальной мимикрии? — ответила Авдюшечка и закурила сигару. — Интеллигенция, чувствуя свою социальную неполноценность и стараясь примазаться к трудовому народу, принялась называть младенцев сермяжными именами. Ты знаешь, в нашей тусовке уже есть два Пантелеймона, Тимофей Натанович, твоя верная слуга Авдотья Владиленовна и, что меня, дед, поражает, Акакий!

— Его папаша проходил в школе Гоголя, — ответил Минц, поднимаясь с пола. — Это единственное имя, которое он запомнил из школьной программы. Кстати, как тебе показался наш городок в новогоднюю ночь?

— Славный городишко, — ответила Авдюшка и пошла к зеркалу приводить в беспорядок подкрашенный желтым размашистый гребень на хорошенькой головке. — А что за проблемы, дед?

— Тебя ничего сейчас не удивило?

— Не.

— Совсем не удивило?

— Ну что ты вяжешься, старик! У меня в ухе рэп был воткнут. Я ничего не видала.

Эта логика сразила Минца.

Он лишь спросил:

— А в доме ничего странного?

— Надо будет завтра подмести, запустила я твою квартирку, дед.

— А тебе не кажется, что в доме и во всем городе кто-то провел тщательный и беспощадный обыск?

Авдюшка задумалась.

— А что, не исключено, — сказала девица. — Бардак царит страшный, больше чем обычно.

Наконец-то она сконцентрировала внимание настолько, что присмотрелась к разгрому в кабинете дедушки.

— Впрочем, — добавила она, — если бы ты когда-нибудь у нас побывал, то буквально бы озверел. Моя тетка весь месяц сгребает пыль и сор в угол, а первого числа выметает, сечешь?

— Странно, я видел твою тетушку сорок лет назад, в ее детстве, и она производила впечатление аккуратного ребенка.

— Люди меняются, — сказала склонная к философии Авдюшка.

— Как ты думаешь, кто бы это мог сделать? — спросил Минц у внучатой племянницы.

— А мы их видали, — ответила девушка.

— Как так видали?! — Минц был потрясен.

— Мы дворами шли, а они навстречу, — сказала Авдюшка.

— Кто они?

— Они нас увидели, погрозили нам мелким стрелковым оружием и пропустили.

— А вы?

— А мы обхохотались! Мужики здоровые…

— Но кто они были?

Авдюшка задумалась.

— Мы их всерьез не приняли, — сказала она наконец. — Пижоны как пижоны. У нас такие в Кинешме в райотделе работают.

— В каком райотделе?

Авдюшка сделала большие глаза и прошептала:

— Чекисты! Неужели тебе объяснять надо?

— Ты хочешь сказать, что это они перевернули весь наш город?

— А кому еще это нужно? — удивилась Авдюшка. — Может, у них практика на природе?

— И куда они пошли? — Минц выпрямился. Справедливое возмущение этой карательной организацией, которая и сегодня не устает вмешиваться в дела простых гуслярских тружеников, овладело им. — Я должен их допросить.

— Ну и дела! — ахнула девушка. — Да тебя, дедуля, они сами допросят. Это их специальность.

— А вот мы посмотрим!

Минц схватил в углу половую щетку и принялся стучать ее ручкой в потолок, вызывая Корнелия Удалова. Уже десятки, а то и сотни раз в своей жизни Корнелий Иванович спускался к Минцу по такому зову.

— А ты, ребенок, — сказал Минц, — идешь с нами и показываешь, где они укрылись.

— Может, не стоит, дедуля, — сказала Авдюшка. — Ты подумай, во всей стране Новый год, люди прыгают и танцуют, водку принимают, а ты будешь чекистов гонять. Знаешь, что они сделали с Паулем Валленбергом?