Первой ушла Аристина, получив голову стрелка и поручение её законсервировать (вдруг придётся причинить моим недоброжелателям изысканное оскорбление — отправлю с извинениями). Горыныч проводил трофей досадливым взглядом:

— Зря оторвал. Слышь, Во́да? Поспрошать бы его.

— Что хочешь знать? Меня спроси, — Токомерий усмехнулся. — Только думай быстро. Кровь его ещё часов десять во мне говорить будет. Чтоб не то, что на поверхности, а припомнить скрытое, понимаешь?

— Меня другое волнует, — начал Болеслав, пока Юля проводила мне экспресс-осмотр и диагностику внутренних травм, — как стрелы защиту пробили⁈

— А ты на руку мастера посмотри, — Токомерий подвинул ему обломыши стрел. — Мерлин делал. Штучная работа, эксклюзив. Пять мини-Экскалибуров, фактически. Только одноразовые и не обременённые интеллектом. Сплошной безрассудочный инстинкт: догнать, убить. Что нас в этой ситуации радует?.. Да, можешь трогать, они уже безопасные.

Болеслав покрутил охвостье стрелы, присматриваясь не столько к внешней выделке, сколько к внутренней.

— Дорого это, я так понимаю?

— Очень. Не просто дорого — ФЕЕРИЧЕСКИ дорого. И требует титанических усилий. А Мерлин, фактически, лет сто пятьдесят назад на покой ушёл. Я даже не знаю, как им пришлось изворачиваться, чтобы что-то из него выжать. Или старые наработки нашли и перенастроили.

— Не вижу никаких отклонений, — с безапелляционностью медика вступила в разговор Юлия, — все восстановительные процедуры проведены с высокой степенью профессионализма, — ну всё, теперь они с Болеславом будут строить теории: где я на медика выучиться успел? — В качестве дополнительного общеукрепляющего могу посоветовать принять лечилку и провести дополнительный целительный сеанс спустя пару часов.

— А вот и лечилочка у меня есть! — раздался с другой стороны Стешкин голос.

О, боги, медик мой доморощенный… Придётся ведь пить.

— Давай, Степанида. Что б я без тебя делал?

Медички придирчиво проследили, чтоб лечилка была выпита мной до дна. Я вручил Стешке пустой бутылёк, поклонился обеим:

— Спасибо, вы можете идти.

Ну…

— Прежде, чем мы перейдём к нашим конкретным планам, — Кузьма несколько неприязненно посмотрел на четверых наёмников, — я бы хотел разобраться со статусом господ из кондотты. Как было замечено, одеты вы по италийской моде. Предупреждая ваши вопросы, я хочу сообщить, что князь Пожарский, родовое обязательство перед которым вы исполняете, объявлен личным врагом венецианского совета и самого дожа, — все четверо наёмников переглянулись между собой. Не знаю, что написано в том письме от секретаря дожа, которое валялось у стола, а после, господин Славус, вы спрятали его во внутренний карман, но положение у вас затруднительное. Меж двух берегов.

«Слушай, — подумал вдруг я, — а ведь если мы сманим их от дожа, это будет щелчок венецианцам по носу в том числе!»

«Представь, какая у них организация — со своими правилами, традициями, они привыкли к другому образу жизни и мягкому климату… Сманивать их к нам — это всё равно, что пригласить римлян учить жизни галлов. Я бы не рискнул».

— А я рискну, — сказал вдруг Токомерий, и я подумал, что, попробовав сегодня мою кровь, он какое-то время будет слышать если не мысли мои, то их эхо. — Я рискну предложить вам, господа венецианцы, подумать вот о чём. Я воевал вместе с вашими… наверное, пра-пра-дедушками. Ну, возможно, ещё парочку «пра». Тогда мы были славными друзьями, и за помощь, оказанную мне, они клялись своей кровью и душой, что в их роду всегда будет кто-то, кто придёт на помощь князю Пожарскому в час опасности.

Спасибо Токомерию, сейчас он опустил ту деталь, что эта клятва была принесена не роду, а лично — лично мне.

— Теперь я хочу заметить, что на имение князя Пожарского в последние недели было совершено несколько рейдов, каждый всё более масштабный и хорошо подготовленный, — Токомерий вдруг сменил тему и обманчиво-равнодушно спросил: — Почему вы не вскрыли письмо?

Славус нахмурился:

— Мы получили его перед самым вызовом и просто не успели.

— Почему бы вам не вскрыть его сейчас?

— При всём уважении к вашему статусу правителя и государя Валахии, господин князь, это внутреннее дело кондотты.

— Я понимаю. Теперь вы боитесь, что это письмо поставит вас в неудобное положение, — проницательно сощурился Токомерий. — Если письмо вскрыто — от задания, содержащегося в нём, невозможно отказаться. Поправьте меня, если я неправ, — никто, естественно, поправлять не бросился, и голос Токомерия стал вовсе вкрадчивым: — Что же делать? Вы останетесь между двух клятв…

— И что нам делать? Сделаться клятвопреступниками? — рослый капрал насупился. — Чтобы болтаться в посмертии меж двух миров, как про́клятые призраки⁈

— Зачем же так драматично? — господин Валахии цыкнул длинным клыком. — Вы ведь не вскрыли пакет. Вы имеете полное право прийти и заявить, что расторгаете контракт.

— У нас нет основания, — невесело откликнулся Славус.

— Ещё как есть! Вас только что призвали к исполнению гораздо более раннего договора. Можете назвать его контрактом, если вам так будет легче.

— А наши семьи? Нас же со свету сживут! — капрал Велтур даже вскочил: — У меня шестеро детей! Как нам жить⁈

— Любишь ты, я вижу, это дело, — одобрил Токомерий. — Жить будете отлично. Поскольку намечается войнушка, и мы все чуем её запах, моя личная цель — прикрыть многострадальную Валахию, пока её не вытоптали. И если в мирное время я худо-бедно справлялся, в условиях войны будет тяжело. Сколько у вас бойцов?

— Пять сотен, — Славус почувствовал, что началась деловая часть, и всю его растерянность как ветром сдуло.

— Я выделю вам землю и каменщиков, которые построят дома по вашему вкусу. И буду платить не меньше, чем ваши прежние наниматели. Даже больше. Прибавьте к своим жалованьям двадцать процентов. И если вдруг ваша клятва снова позовёт вас — мы пойдём вместе, как единый кулак, — он помолчал. — Как раньше.

— Это уже дело! — Велтур уселся на место.

— Но я обязан предупредить вас, — лицо Токомерия сделалось очень жёстким. — Если кто-то из вас или ваших людей задумает встать на путь предательства, пусть вспомнит голову того стрелка, которую вы видели сегодня. Это случится и с предателем, и со всей его семьёй. Я не шучу.

— Скажите, господин князь, — Славус задал вопрос, кажется, единственно ради того, чтобы сгладить неловкость и заполнить повисшую паузу. — А в чём состоит ваш долг перед князем Пожарским?

— Он не дал мне своевременно умереть, — острозубо улыбнулся Токомерий.

— Может быть, несвоевременно?

— Нет, именно так, как я сказал.

Я вздохнул. А всё потому что я — дурак…

НАДО, КРОВЬ ИЗ НОСУ!

820 лет назад

Когда все радовались, что война с Марварид окончена, пели, пили и принимали незаслуженные награды, мне каким-то образом перепало от Рюрика обещание получить кусок земли в пределах Москвы — в благодарность за спасение Кремля, в том числе. В выбранном мной месте.

Обещал Рюрик, обнимая пьяненького по случаю назначения Московским князем Данилу (теперь уже, понятное дело, Московского), и Данила согласно кивал. Нет бы мне сразу кусок отчекрыжить, по свежим следам! Куда там! Я решил, что сейчас мне недосуг, и что потом успеется, а когда созрел, Данила уж настолько врос в трон, что просто так обещания выполнять не хотел и начал ставить дурацкие условия.

Чтоб вы понимали, хотел Данила ни много ни мало — жар-птицу!

Хорошо известная мне жар-птица сидела в саду Атласского царя. Сами понимаете, учитывая, что мы там устроили, воруя молодильные яблоки — не вариант.

— Говорят, у Токомерия Валашского жар-птица есть, — задумчиво сказал Кош, к которому я пришёл за советом. — Только она странная, днём не видать, ночью — светится, летает вольно.

Сидели мы у Коша в Ольхонской лечебнице — только не в новом здании с несколькими корпусами, лабораторией и исследовательским институтом, а в его главном доме, с которого всё началось — в деревянной рубленой избе из двухохватных лиственниц, которую Кош лично сложил на высоком скалистом берегу под ходульными деревьями. Точнее, рядом с домом, под толстенной, гнутой всеми ветрами лиственницей.