Ну и мелким развлечением на этом фоне были вылетевшие от взрыва окна новой алхимической лаборатории. Именно окна, а не стёкла. Я-то уж знаю, что уважающий себя алхимик раз в неделю что-нибудь случайно взрывает, а раз в полгода меняет крышу, поэтому спешно возведённая на отшибе (чтоб от неё ничего не загорелось) лаборатория была обработана от пожаров и на максимальное укрепление. Особо я переживал за стёкла. И Горыныч тоже переживал. И Кузя от себя добавил. И, кажется Болеслав.

В общем, стёкла сделались такими крепкими, что от взрыва вынесли собой рамы, и так и разбросались во все стороны, целиком.

Из совсем скучных новостей, от Анубиса пришла первая партия зерна — в здоровенных, похожих на песчаные блоки мешках с его личной печатью.

Из Больших Сетей тоже исправно поступала рыба, в этот раз на бочках стояли странные метки: большой круг и в нём, друг над другом, два малых тёмных кружка. Мы с Кузьмой никогда таких знаков не встречали, и приметив их на складе, не придумали лучшего объяснения, как то, что эту засолку произвела семья Пуговицыных. Посмеялись. А оказалось, так и есть.

В Сухой Распадок и Гюнайдын я принципиально не совался. Так какие-то манипуляции производили управляющие, пытаясь из якутского оброка сформировать молодое стадо для волколачьей деревни. К волколакам время от времени вместе с управляющими наведывался Горыныч, якутские же оленеводы прониклись идеей подзаработать, что вкупе с лютым уважением к бабушке Умиле принесло отличные результаты. По крайней мере, я начал надеяться, что голода, выкашивающего деревни, в моих имениях не произойдёт.

Умила же, раз уж о ней вспомнил, ничем о себе не напоминала. Кто её знает, если за пятьсот лет ей в первый раз со мной захотелось поговорить, то когда наступит второй? С другой стороны, может быть, именно её отсутствие в моих пределах, и то, что установился лёгкий морозец, не изнуряющий, но достаточный для того, чтоб дороги не раскисали, как раз и свидетельствовало о том, что бабушка обо мне помнит и где-то даже заботится.

Тем временем новости из столицы доносились неутешительные. Фёдор приносил настолько разноречивые поступающие по телефону и из газет известия, что я начал время от времени открывать малый портал, Кузьма проскакивал в Москву, собирал информацию и в урочный час возвращался обратно. Информацию из его первых рук мы обычно обсуждали втроём: Кузя, я и Горыныч (если он не занят был), и выглядело это примерно так.

В первый день своей разведки Кузьма отсутствовал почти пять часов. Если б не феерическая идея Горыныча устроить волчкам усложнённую магией тренировку, заскучали бы, наверное.

Кузьма присел на край стола и вид имел столь суровый и значительный, что это было даже странно. Мы с Горынычем устроились напротив в креслах и приготовились слушать настоящие новости, а не ту околесицу, которая по телефону поступала.

— Рассказывай давай, сынок, потом будем таинственность нагонять.

— Рассказываю. Первые три дня после атаки на Академию, кланы сидели тихо. Все боялись Кощея. Особняки во все стороны ощетинились, будто крепости.

— Ещё бы! — хмыкнул Горыныч.

— Долго не высидят, — я критически покачал головой. — У каждого большого клана в Кремле свои прикормленные дятлы сидят, что случись — сразу постукивают. Не могли они не узнать, что Кош столицу покинул.

— Уже́! — согласно кивнул Кузя. — Нынче утром об его отбытии заговорили как о факте подтверждённом.

— И большие кланы сразу завозились, зуб даю! — поднял палец Горыныч.

— Именно так. Убедившись в отсутствии Кощея, не меньше шести больших кланов начали потолкушки возле трона. Пока аккуратные, но надолго ли их хватит — непонятно. Пока наибольшую силу держит царицын брат, Борис.

— Это который от корня бояр Зерновых? — прищурился Горыныч. Тут я состязаться с ним не мог, до большой книги родов и кланов у меня руки доходили редко, в основном только если о ком конкретном посмотреть надо было.

— Он самый, — подтвердил Кузьма. — Но он, как вы понимаете, не единственный, кто желает быть верным другом и добрым наставником молодого царевича.

Я хмыкнул:

— Да тут к бабке не ходи — сейчас набегут всякие дядьки, четвероюродной тёти мужья, бабкиной невестки племянники и прочие-прочие, вплоть до самой седьмой воды на киселе. Царевич-то что? А то в «Столичном вестнике» такая ахинея от его имени была пропечатана!

— И эта ахинея, представьте себе, подлинная.

Кузя, кажется, наслаждался нашими вытянувшимися лицами.

Поясню. Царевич, вместо того чтоб в этой ситуации проявить характер или хотя бы хитрость, начал выступать с невнятными воззваниями. Дескать, ай-яй-яй, отродясь такого не было, да что ж такое… Да мы же все такие хорошие и милые и должны жить дружно, во славу государства русского…

Вот вроде и спорить особо не о чем — сильное государство без распрей лучше, чем междоусобицами раздираемое, а звучит до того противно, ровно кашу манную по столу размазывают. Это ж надо специальный талант иметь, чтоб правильные слова так вывернуть!

— Ну, пиштец, — только и выдавил Горыныч. — Представляю себе, как великие рода на это выступление среагировали.

— Да как муравьи на мёдом вымазанную ложку, брошенную в муравейник, — кисло проворчал я, а Горыныч подскочил и забегал по кабинету:

— Да тут оракулом не надо быть! Я вам расскажу, что было! Великие рода как это царственное мямленье услышали, так и почуяли запах близкой власти. Малосильным царевичем на троне вертеть — милое же дело! И бросились ближние места возле будущего царя делить. И я вам скажу, — Горыныч остановился и вперился в нас горящими глазами: — что будет хуже! Зачем, вот зачем они посажение на царство в первый же день не произвели? Вон, у франков, кажись — «король умер — да здравствует король!» — корону от старой крови обтёрли, новому королю натянули — и никаких тебе вопросов! А наш что? Какой дурак его надоумил воцарение на конец ноября отодвинуть⁈ Это ж как перед драконом девственницей махать! Сейчас набегут славные и родовитые, которые права на трон не меньше имеют, чем этот недоросль! И пойдёт резня!

— Да не шуми ты, нас-то не агитируй, — проворчал я, — мы с тобой согласные.

Я представил, как армии князей да бояр начнут носиться туда-сюда, и мне сделалось кисло. Вотчина у меня, как ни крути, маленькая. Не вовремя моргнёшь — вытопчут и не заметят. Кузя, видимо, думал о том же:

— В подмосковное имение усиление бы отправить. Они там совсем на отшибе.

— И усиление, — согласился я, — и саму усадьбу невидимостью обработать. Да и деревеньку, что сбоку притулилась. Телефон бы управляющему провести, что ли, а то пока посыльный с письмом до городской почты дотащится…

— Да его семь раз ограбят да прибьют, — выдал мрачный прогноз Горыныч, явно желающий сегодня отнять славу у пифии.

— Да телефон тоже, — Кузя изобразил пальцами ножницы, — чик — и нету проводов! А под землю вам кто сейчас возьмётся закапывать? На дорогах шайки появились, да и земля уже задубела.

— Значит, проверять раза два в неделю надо, наведываться.

И ЭТО БЫЛА ПРАВИЛЬНАЯ МЫСЛЬ

Лю Ой, сотник отряда, охраняющего Замятино, лежал, прикрыв глаза, и его лицо засыпало мелким ноябрьским снегом. Шевелиться был не резон — отряд приведён в небоеспособное состояние и слишком разбросан, в такой ситуации важно было сохранить хотя бы относительную свою целостность. Если голову сейчас разрубят на две части, очень тяжело собираться обратно будет, а уж если на четыре… Поэтому Лю терпеливо слушал, стараясь не дрогнуть лицом. Говорили совсем рядом.

— С-с-сука, вот же твари узкоглазые! — что-то забрякало. — Лечилки есть?

— На, две последние.

Первый говорящий долго ругался, потом громко сглотнул. Лечилку пьёт, собака.

— Посчитал?

— Двадцать шесть человек осталось.

— Из трёх сотен! — снова цветисто заматерился первый. — Из трёх сотен!

— Да успокойся ты, — воровато ответил второй. — Оплата на отряд положена, так?