Она заговорила на нашем древнем наречии, и я привычно на него переключился.

— Я и не надеялся тебя встретить. Кош сказал: Рюрик ещё до магической войны погиб, а ты исчезла.

— Постеснялся, значит, всю правду вывалить. Или опасается, что я осерчаю да Ольхон его приморожу. Кош всегда осторожным был, — Умила тяжко вздохнула и поёжилась, отгораживаясь плотной занавесью метели от костра. — Знаешь ли, Митька, я ведь после того полтыщи лет ни с кем не разговаривала, разве что сама с собой. Ты первый. Может, потому и не могу я за край стужи шагнуть? Держит меня этот камень. Тебе одному расскажу. Рюрик из-за моей дурости погиб.

Вот, значит, как. Я ничего не ответил на это. Просто смотрел на танец снежинок. Ждал.

— После закрытия Разрыва много сильных магов появилось, молодых, ярких. Словно энергией щедро по сторонам плеснуло. А я смотрела на них и… завидовала, наверное. Где сотни лет трудов, где пальцы, вымороженные до кости, где глаза, от холода побелевшие? Всё даром! Раз — и на блюдечке. Знаешь, Митька, я даже потом думала — не месть ли это была того Разрыва? Может, он тоже аватаром тьмы всепоглощающей был? Как смог, влепил последнюю оплеуху нашему миру? Что, мол, дотянуться до вас не смог — так сами себя сожрёте. Они же потом первые в кашу Великой войны кинулись, молодые да ранние, мир переделивать. Понимаешь ли — словно силушка пришла раньше мудрости.

— Сила есть, ума не надо, — усмехнулся я.

Бабушка уставилась на меня, кивнула своим мыслям:

— Так и было, Митя. А мне, как эти выскочки повылезли, так обидно было, ты не представляешь.

— Ну, отчего же, вполне могу представить.

— М-м. Тогда и то поймёшь, что на лукавые речи польстилась я. Была у меня подружка… давно ещё, в школе. Йодла. Полька. Не верь пшекам, Митька, вечно у них одно на уме, лишь бы нас подломить, — бабушка смотрела в пургу, и глаза у неё стали как две тёмных ночи. — Я думала, люди нарочно так говорят, от зависти — ан вот как вышло. Лет двести я её не видела, ни ответа ни привета — и тут вдруг заявляется в гости. Счастливая до посинения. Давай мне в уши петь, как здорово она замуж вышла и как мощно растёт: огромная Сахара — сплошной цветущий лес, а всё почему? Да потому, дескать, что оба они в магии леса специализируются, иона, и муж её, — Умила покачала головой. — Это я потом сообразила проверить, да и нашла на шее под волосами липуна заговорённого. Да ловко как сделан был! Маленький, плосконький, словно какое травяное семечко, а на ощупь — родинка да родинка. Обнималась когда приехала, в тот миг мне и прилепила, сучка деревянная. Сработало хорошо, я уши развесила. И так она мне неделю в эти уши пела, что все мозги пропела окончательно. В Йотунхейм надо отправляться, жить среди ледяных великанов, и вот тогда-то и настанет мне полное счастье. А Рюрику, чтоб не серчал, письмо задушевное написать — мол, прощай, дорогой супруг, ухожу, чтоб стать аватаром зимы, будь свободен и зла не держи. Написала я под диктовку письмо — тут мне волшебным образом и портал поставили в самый Утгард*, сама-то я до того в Йотунхейме никогда не была.

*Можно сказать, столица земель йотунов.

Огляделась по сторонам — мрачно мне показалось, темно. Наша-то зима весёлая бывает. Как солнышко выглянет — белоснежно, искристо, окна узорчатыми веточками-травками разрисует. Да и в палатах у них уныло, сталактиты со сталагмитами, нет бы тебе резных переливающихся колонн поставить. А сам лёд какой-то сероватый, словно с грязью замешанный…

Однако приняли меня торжественно. Сразу повели за стол пиршественный, усадили по правую руку от Трима, короля местного. Страшноват и грубоват мне король показался, но не это в мужчине главное. Хвастался он мне своими бескрайними ледяными пустошами, горами, лесом железным. Смотрю я на него, а сама думаю: не дура ли я? Зачем сюда заявилась? А липун шепчет, что просто не понимаю я пока всей глубины своей стихии, и нужно бы мне подольше в землях йотунов остаться, по пустошам вдоволь побродить, а то и в железный лес наведаться.

— Представляю, как Рюрик обрадовался…

— Не то слово. Вернулся из похода — а тут письмо моё. Мрачен стал, как грозовое облако. А тут как тут сваты на пороге. Говорят: прознали мы, великий князь, что ты с недавних пор вольная птица. А вот у нас и невеста для тебя есть — молодая, ладная, выдающаяся огненная архимагиня — Едвинда, дочерь князя урманского. Он со злости возьми да согласись. Решил, поди: старая жена ушла — так на молодой красотке женюсь, чтоб никто не думал, что князь одряхлел. И сговорили* их в короткий срок. Едвинда эта, должно быть, где-то рядом ошивалась, потому как, дня не промедлив, явилась пред очи Рюрика, и он положил ей на колени дар, богатое золотое оплечье с индийским жемчугом и смарагдами, и в ответ её подарок принял**.

*Помолвили.

**Одна из практических

древних форм

заключения брачного союза.

— Ты за ним приглядывала, что ли?

— Ну ещё! Случайно узнала. Встала на третий день ранёшенько и потащилась в железный диковиный лес, духом зимы проникаться — ходила я там ходила — страхота, угрюмость одна. И чего, думаю, все на него дивятся? Зашла далеко — всё едино, железные палки из серого снега торчат. Небо чёрное, ровно сажа. Села, спиной в ствол упёрлась, смотрю — понять не могу, где же суть моей стихии? И слышу вдруг — шаги скрипят, подошли двое, встали недалече. Я замерла, дыхание затаила. Один другому и говорит: «Тут никто не услышит», — а голос-то самого Трима! А второй всю историю в подробностях и обсказал. Как я не выскочила да не заорала — сама удивляюсь.

Тут я тоже удивился, бабуля всю жизнь взрывная была.

— Подождала я, пока уйдут они да стихнет всё — и назад в Утгард побрела. Иду, сама реву. Понимаю, что дура, что хитро меня от мужа отодвинули, чтоб нужную бабу ему подсунуть, а ещё понимаю, что другие мыслишки вперёд моих выскакивают да меня уговаривают, что показалось мне всё, и думать я должна о возвышении в стихии — и так настойчиво тот голосок пищит! Такая злость меня разобрала. Бегу, реветь забыла. Думаю: примчусь в свои покои — как пить дать найду, где на меня уговор прилепили! А меня на входе — под белы руки да в пиршественный зал. И сам Трим с предложением в мужья подкатывает!

— Странно было бы, если бы он не поторопился. Тебя ж увести могли.

Умила фыркнула:

— Кому я, кроме Рюрика, в свои годы нужна была? Даже тот чурбан инеистый на силу мою позарился. Попыталась я сказать, что мне подумать надо, а он: «Думай, три дня тебе даю! Если хочешь женой быть, а не служанкой».

— Он не охренел ли?

— Женщина без мужа, без рода… Решил, что добыча лёгкая. А я тоже долго не думала, говорю: «Вели мне украшений всяких приготовить и принести в покои два больших зеркала — хочу волосы в красивую причёску заплести, чтоб быть достойной тебя на вечернем пиру». За чистую монету принял. Решил, что испугалась я.

— Вот же тварь!

— М-гм. А я одно зеркало напротив другого поставила и липуна нашла. С куском шкуры выдрала. Только оказался он с сюрпризом, так в ответ шарахнул, что все мои манопроводящие каналы кренделями скрутило. Да так больно, словно мне снова лев психованный руку откусил. Лежу на полу, слышу — в двери кто-то ломится. Только и смогла что перстень с хрустальным колпачком об пол разбить.

— Зачем?

— Маяк это был. Тревожный. С уговором, что разобью, если окажусь в беде.

— Дед сделал?

— А кто ж ещё?

— Пришёл?

Умила грустно улыбнулась:

— Конечно! Очертя голову… Если б успел хотя бы воев как следует собрать, так ведь рванул на одном драккаре, малой дружиной… Как они летели! Меня как раз из покоев выколупали, еле-еле в себя привели, нарядно обрядили да притащили в пиршественный зал, хотели по-быстрому свадьбу обстряпать, а тут — он. Страшен в гневе был!

— Да уж приходилось видеть.

— Думаю, такого не приходилось.

— И закончилось чем?

— В главной зале Утгарда ступить невозможно было, чтоб не замарать обувь в крови. Сколько порубили, несть числа. И их, и наших. Деда посекли так, что сознание уж потерял. Вокруг нас последние бойцы остались — не больше десятка. Смотрим — из боковых коридоров ещё йотуны валят. Я тогда портал открыла из последних запасов маны — куда уж смогла. До палат Рюриковых. Если б до Байкала сил хватило! Всё бы по-другому сладилось. А так… Вынесли Рюрика — а дворец как вымер! Я туда, сюда — нет никого. Как во сне страшном, веришь ли? Выскочила во двор — смотрю, ключница старая кладовку запирает, я к ней: «Пораня, люди где?» А она мямлит что-то невнятное — вроде приказано было всем уйти куда-то или что… И тут окна в покоях дедовых как вылетят.