— Вот оно что. Мы в Тройке давно подозревали. Ходили слухи, что «Спартак» никому не прощает. Что есть у вас группа специально обученных неприметных товарищей. Оказывается, не слухи. Товарищ майор, прошу включить меня в группу ликвидаторов! Я выполнил мастерский норматив по боевому самбо, а как стреляю, сама видела на соревнованиях… Зита, я «Спартак» не подведу!

— Просто будь настоящим спартаковцем.

— Зита, я…

— Слава! — сказала она серьезно. — Мы в первую очередь и на всю жизнь — политические войска. Прежде всего — бойцы внутреннего фронта. Спецназ, диверсанты — это все временно, потому что война. Мы все давали присягу стоять на страже социализма. На всю жизнь давали. Одна из наших задач — стрелять врагов социализма. Война закончится, а задача останется. Просто будь настоящим спартаковцем. Поверь, это очень и очень много для человека, далеко не каждый достоин, а из достойных — далеко не каждый справится. Понял?

— Кажется, начинаю понимать, — снова усмехнулся штурмовик. — В смысле, почему командиром Кунгурцев, но решения принимаешь ты. Наши внутренние тонкости. Я понял. Разрешите идти?

— Останься пока неподалеку. Похоже, предстоит важный разговор, присмотри, чтоб никто не болтался рядом, кроме тебя.

Она непроизвольно села ровнее, поправила волосы. Узнает или нет? А если узнает, то как? А…

Лейтенант инженерно-технических войск, серьезный военспец и разработчик уникального «хамелеона», а в далеком детстве гениальный мальчик и просто ее лучший друг Богдан Джепа пошарил рукой по лесной подстилке, отбросил шишки и сел аккуратно рядом с ней.

— Это ты? — спросил он негромко.

— Это ты? — эхом откликнулась она.

Лейтенант призадумался.

— Что, настолько непохож?

— Да, — призналась она. — Только взгляд остался прежним. А я… сильно изменилась?

— Даже взгляд стал другим. Встретил бы на улице — не узнал.

Они помолчали в затруднении.

— Знаешь, я в детстве часто мечтал, что вернусь в Копейку, — тихо сказал лейтенант. — Что выбежит мне навстречу черноглазая девочка, с визгом бросится на шею… я упаду, естественно, под таким-то весом… и скажу потом ей много-много слов, какая она замечательная, красивая, как спасла мне жизнь… и назову звездной принцессой. И возьму на руки. Почти каждый день мечтал, представлял в подробностях. И чем старше становился, тем отчетливей представлял… А сейчас сижу рядом с тобой, смотрю на совершенно незнакомую, чужую девушку, и ни одного слова в голову не приходит. И почему так — не понимаю.

— Откуда узнал, что жизнь спасла? — полюбопытствовала она.

— От отчима. Он — главврач того самого госпиталя, где ты вокруг охранника прыгала и орала. Настолько впечатлился твоим выступлением, что специально разыскал нас в Иркутске. Захотелось посмотреть на такого необыкновенного парня, как я. Ну, я ему понравился, а потом и мама, а дальше оно как-то само… Так что ты еще и нашу семейную жизнь устроила. А я сижу, как дурак, и не знаю, о чем говорить.

Боится, поняла она с грустью. Боится узнать, что у меня кто-то есть близкий, любимый. Не наивный мечтатель, и не был им никогда, понимает хорошо, что не может девочка до семнадцати лет дожить и ни с кем не дружить, не обниматься, не целоваться… По-прежнему гордый, по-прежнему властный Богдан, не хочет и не может оказаться вторым… А его девочка из детства давно стала взрослой.

— Давай тогда поговорим о деле, — тихо предложила она.

— Значит, о деле… В курсе, что этот… член Военсовета конкретно за тобой в бригаду прилетал? Ну вот, будь в курсе. И делай выводы. И будет очень хорошо, если в результате твоих выводов он останется где-нибудь под кустом в горах. При любом другом варианте тебя арестуют сразу, как только окажемся у своих. У условно своих. Понятно?

— Нет.

Лейтенант хмыкнул, в затруднении прищелкнул пальцами.

— В руководстве страны есть группировки, — осторожно сказал он в результате. — Иногда враждебные друг другу. Так вот, данный член Военсовета и штурмовые отряды — по разные стороны условной баррикады. Штурмовики — креатура новой «сибирской» волны, ваши сейчас уверенно теснят старичков… Я не знаю, каким непостижимым образом ты связана с высшим руководством страны, но совсем не удивлен, между прочим. Кому-то ты там, наверху, очень дорога. Это — такой козырь в переговорах о власти, который никто не упустит! Зита, что бы ты ни делала, тебя все равно арестуют. Это политика. Теперь понимаешь?

— Нет. Что мне даст устранение одного человека?

— Отсрочку, — серьезно сказал лейтенант. — Два-три дня — это иногда очень много. Зита. Я его сам застрелю, вы только не мешайте.

— И тем самым подведешь под уничтожение «Спартак»? Нет.

— «Спартак», — задумчиво сказал лейтенант. — Белые звезды, чистые сердца? Слышал. Да, это важно. Но… вас же почти всех перебили? Сколько у тебя бойцов? Восемь? А сколько останется, когда прорвемся к своим? Я, кстати, не представляю, как мы это сделаем. Что-то мне не верится, что нас так вот запросто выпустят из гор. Политика, блин…

— Восемь — группа сопровождения, — слабо улыбнулась Зита. — «Спартак» — там, позади, держит егерей. И частично впереди, проводит разведку. Ты сказал — три дня отсрочки? Три дня у меня будут.

— Ну вы и!.. Что, уже все сами распланировали?

— Держись подальше от члена Военсовета, — серьезно посоветовала она. — Если жить хочешь. Мы-то распланировали, но ребята могут не удержаться. Многим хочется оставить его под кустом в надежде, что война спишет. К сожалению, не спишет, гибель политика такого уровня будут расследовать очень серьезно и до правды все равно докопаются. Только не все это понимают. Как тебя вообще угораздило в его свиту?! Вроде такой правильный мальчик был!

— Да я не в его свите, — хмыкнул лейтенант. — Он мой вертолет забрал. Я с помощником по делам КБ в бригаду прилетел, результаты боевых испытаний «хамелеона» собирали, ну и нарвались на самодура. Не стрелять же его при свидетелях? Кстати, о боевых испытаниях: претензии к «хамелеонам» есть? Давай, начинай ругаться матом, не стесняйся.

— Ребята восхищены твоей работой. Если б не «хамелеоны», нас бы уже давно в живых никого не осталось.

— Ну, не совсем она и моя, — честно признал лейтенант. — Я так, в основном программное обеспечение для модулей писал. Но все равно лестно. Так что? Претензий, замечаний и пожеланий нет?!

— Ну почему же нет? — оживилась она. — Так не бывает! Записывай! Во-первых, холодные…

— Э, у вас же летний вариант!

— Ну и что?! Ночью спать — холодно! Чуть не околела под деревом! Вот, потрогай, какие руки ледяные!

Он осторожно коснулся ее рук… и вдруг порывисто обнял. Она с готовностью уткнулась в его грудь.

— Ты ничуть не изменилась, — тихонько заметил он спустя некоторое время. — Носом хлюпаешь… И в детстве такой же была. В деле — как сталь. В дружбе — нежная…

— Да и ты такой же, как был! — всхлипнула она. — Умненький, рациональный… и упрямый, как баран. Богдан, не трогай его, не подставляй «Спартак»! Дай нам их всех вывести!

— Обещаю, — неохотно сказал лейтенант. — Здесь — не трону. Хотя очень хочется. Очень.

Утро началось предсказуемо — с сухого кашля у доброй половины офицеров свиты. Вряд ли кто из них имел диверсантский навык утыкаться носом в теплое на горных ночевках, вот и наглотались стылого воздуха. Тут палатки-спальники не помогали, они исключительно против ветра и дождя. Не просто так спартаковцы предпочитали ночевать в одной палатке вдвоем, но разве офицерам генштаба что-то докажешь?

Она прошлась, послушала. Вроде ничего особо серьезного, так, раздражение верхних дыхательных… Скептически посмотрела на ободранные ноги под короткой юбкой красавицы-военврача, поколебалась, но все же отдала ей запасные брюки. Не личные, Лена ночью передала свою десантную полевую. Было серьезное опасение, что женщина откажется терять привлекательность перед хозяином, но военврач оказалась не только красивой, но и благоразумной, переоделась мгновенно. И ни слова никому о том, что форма явно не с широких бедер Зиты. Ну да, приближенное лицо, старается лишний раз умом не отсвечивать, у нее совсем другие обязанности.