После этого юмон вернулся и ударил камена.

  -- Ты зачем наврал?

  -- Я-я-я не з-з-знаю, -- корячась от боли, выдавил из себя камен. - Я здесь давно сижу.

  -- Может, еще кто-нибудь есть? - зло спросил Сорок пятый и ударил еще раз.

  Он знал, куда бить, потому что камен не потерял сознание, а взвыл, словно ошпаренный. Юмон заткнул ему рот какой-то тряпкой, валявшейся на полу, и дождался, когда камен замолкнет. После этого он выдернул изо рта тряпку и замахнулся.

  -- Говори, собака!

  Камен скорчился, как эмбрион, подставляя под удары только спину. Его так учили. Натаскивали до уровня рефлексов. Он был худ и тщедушен. Из-под ворота торчали жалкие ключицы.

  -- Оставь, -- сказал я. - Он ничего не знает. А если и знал, то все забыл от страха. Пошли за нашими.

  По пути мы заглянули в соседний дом. Он оказался пуст. Камены сбежали, оставив после себя раздавленные бычки и кучки кала в углу большой комнаты. На втором этаже мы обнаружили два женских трупа. Женщин изнасиловали, а потом зарезали.

  -- Ты тоже их?! -- Сорок пятый тряхнул за воротник камена, которого мы таскали за собой в качестве живого щита.

  Камен отворачивался и подгибал ноги. Но Сорок пятый был настолько силен, что держал его навесу. Правда, для этого ему пришлось приподнять его за голову. Вдруг в камене что-то хрустну, как в игровом автомате, и он обвис, словно тряпка.

  -- Готов, -- безжалостно констатировал Сорок пятый, отпуская камена, который, как мешок с костями, рухнул на пол.

  -- Не оставляй его здесь, -- сказал я, подумав, что это будет нечестно по отношению к женщинам.

  Мы открыли окон и выбросили труп камена наружу.

  Юмон остался в поселке, а я вернулся и застал следующую картину. Федор Березин уже ждал на дороге, встревоженный криками и стрельбой. Леха заговаривал Катажине зубы, привставая на цыпочках, одновременно обмахивал ее веткой, чтобы якобы отгонять комаров. Если бы меня так обмахивали, я бы точно не устоял. Катажина, смеясь, отвечала:

  -- У вас слишком большой живот.

  -- Это не живот, -- возражал Леха, -- это комок нервов.

  Глаза у Катажины сияли. Мне показалось, что знаю женщин, как пять своих пальцев. Во-первых, никто из моих знакомых не мог устоять перед Лехиным обаянием и еще кое-чем, разве что Татьяна Лаврова, которая меня обожала, а во-вторых, было ясно, что Леха в данном случае изменил своим принципам - ведь до сих пор ему нравились одни Тани. Причины были неизвестны. Может быть, он изжил в себе былые привычки. А может быть, виной всему был сам Марс, предрасполагающий, как известно, к войне, изменам и коварству.

  Я бы им обоим все простил, но, видать, они так увлеклись, что привязали Росса к дереву. Бедный Росс едва не оборвал поводок, завидев меня.

  -- Он все время рвался за тобой, -- равнодушно объяснила Катажина, поглядывая на сверху вниз на Лехину макушки и не без кокетства кутаясь в вишневую шаль.

  Собак она не любила. Я это знал и это же останавливало меня в стремлении жениться ней. Как бы Росс при этом себя чувствовал? Нет, предавать друга я не собирался даже ради божественно-красивого тела Катажины, которое, впрочем, доставалось мне при первом желании. Может быть, нас связывал только секс? Я надеялся, что не только. Хотя это надо было еще проверить.

  -- А мы его не пустили, -- добавил Леха, всем своим видом показывая, что частичка сердца Катажины теперь принадлежит и ему.

  Я с презрением посмотрел на них и произнес по складам:

  -- Жи-во-де-ры! - а потом присел перед Россом, разогнал комаров, которые облепили его, и прошептал ему на ухо: -- Я тебя одного люблю.

  Я забыл, что у Катажины тонкий слух, но мне было плевать, что она подумает.

  -- Ах!.. так... -- многозначительно произнесла Катажина ревниво, впрочем, отцепляясь от Лехи, который присосался на ней, как клещ, и перебираясь на мою руку.

  Росс облизал мне физиономию и не отходил ни на шаг в течение всей дороги, пока мы двигались к поселку. Терся, заглядывая в глаза, разве только что не мурлыкал.

  С другой стороны на мне висела Катажина.

  -- А я?.. А я! Ведь я же лучше! - дергала за руку, все видом показывая, что раскаивается в своей мимолетной слабости.

  -- Это еще доказать надо, -- отмахивался я, полагая все же, что женская любовь отличается от собачьей, потому что собачья любовь бескорыстна и преданна.

  -- Холодно мне... холодно... - вспыхнула она, но почему-то так и осталась висеть на моей руке, только замолчала и стала подозрительно всхлипывать, желая быстрее помириться.

  В целях безопасности мы вселились одну из башен або. Всего их оказалось пять. Две стояли у болотистой равнины. Видать, древние марсиане сторожили этот путь. Две -- на краю поселка. А пятая - перед горой, за лугом. Ее-то мы и выбрали. К тому же она сохранилась лучше. Все четыре этажа были целы. На третьем даже был массивный очаг с часами над огнем, а в окнах, как ни странно -- стекла. Толстенные стены, которые могли выдержать длительную осаду, изнутри были аккуратно побелены, и вообще, похоже, камены сюда просто не добрались.

  Владелец башни, видать, был эстетом или стихотворцем, потому что на каждом этаже в убранстве комнат было что-то особенное: на первом находится целый арсенал с первоклассными "ремингтонами" и карабинами различных моделей, а также фирменные спиннинги для любого типа ловли. На втором - вполне современная кухня. На третьем, кроме упомянутого очага, пианино, секретера с гнутыми ножками, широкого охотничьего дивана -- шкаф во всю стену, набитый книгами снизу доверху.

  Пока Сорок пятый юмон с Федором Березиным закрывали входную дверь тяжелым дубовым брусом, а Леха зажигал свечи да и вообще как-то странно суетился, поглядывая на меня.

  -- А где сумка? - спросил я.

  -- Какая сумка? - дебильно оглянулся по углам Леха и сытно икнул.

  Вид у него был такой, словно он плотно пообедал.

  -- Сумка с водкой и колбасой, -- напомнил я.

  -- Наверное, потерял, -- беспечно признался Леха и снова икнул.

  Перспектива возвращаться и где-то в темноте искать сумку никого не устраивала. Даже Сорок пятый кисло улыбнулся.

  -- Придется поспать на голодный желудок, -- сунув голову в проем лестницы, сообщил Федор Березин и полез на широкий диван, тактично предоставляя нам возможность препираться дальше.

  -- А зачем тогда зажигаешь, - спросил я у Лехи, улавливая от него знакомый запах алкоголя и купат, -- если жрать нечего?

  -- Для комфорту! - заявил Леха, икая в третий раз.

  -- Ну что, пойдем и мы, -- уныло повернулся я к Катажине, совершенно забыв о чудесных способностях Росса.

  Он давно уже ходил верховым чутьем и вдруг ткнулся носом в половики под секретером и несколькими движениями носа, выкопал мою любимую, огромную, как чемодан, сумку. Обычно я с ней ездил за продуктами в супермаркет, набивая три холодильника месячным запасом еды.

  Тогда наконец все стали показывать на меня пальцем. При этом они очень обидно хохотали. Хороши друзья. Даже юмон позволил себе зубоскалить - совсем от рук отбился!

  Оказывается, это была шутка. Розыгрыш. По-моему, даже Катажина оказалась в курсе дела. Я мог бы и сам догадаться - ведь Леха Круглов не самоубийца, он по определению не мог сожрать столько колбасы, рулетов, окороков и прочих съестных припасов, которые были в моем кухонном холодильнике, иначе бы просто лопнул. Впрочем, мы с Катажиной были недалеки от истины - Леха не то что объелся, он еле дышал, даже жил, и единственное, что мог делать - осоловевши икать, тихо хихикать и, конечно, волочиться за Катажиной.

  -- Ладно, -- великодушно сказал я, -- вы здесь сварганьте что-нибудь, а мы сейчас придем.

  Я победоносно глянул на Леху, чтобы он не очень радовался, и мы с Катажиной и Россом поднялись на самый верхний этаж и обнаружили, что он превращен в спальню: огромная, грубосколоченная кровать была застелена периной и толстенным пледом, а на полу лежали волчьи шкуры, привезенные с Земли, потому что волков на Марсе с роду не было. Потолок подпирали вековые дубовые балки. А в углу, напротив камина, стоял вполне современный шифоньер, в котором висели куртки защитной окраски и длинные плащи.