Признаюсь, нами давно владело желание покаяться перед Алфеном.

— А куда деваться, — вынужден был согласиться я и подумал, что все же надо ехать на дачу летчика Севостьянова — именно там находится разгадка и 'черных людей' или черных ангелов, то бишь людей в странных капюшонах, и Павличко, и блондинки, и Берёзина.

— Можно еще напиться, — высказал Леха заветное предложение, и мы оба потянулись к бутылке. — Нет… — сказал он, делая глоток, — не так я себе это представлял…

— Думаешь, он нас убьет? — спросил я, наблюдая, как в такт глоткам у Лехи двигается адамово яблоко.

— Поцелует с маковку! — возмутился Леха моей наивности.

— Найди другой вариант… — предложил я, отбирая у него бутылку. — Главное, врать убедительно! — сказал я уверенно, почесывая ногу, которую укусил комар.

Слабое пальмовое вино даже не обжигало горло. Оно было противным, как теплая вода из крана. Чтобы ощутить опьянение, надо было выпить бочку этого пойла. Честно говоря, опохмеляться меня научил Леха. И насколько я помню, ученик оказался достоин учителя.

— А что? — поддержал он. — У нас все есть: планшетник…

— Да… — кивнул я, ибо в это момент вливал в себя вино. Не сообщать же ему раньше времени, что планшетник покоится на дне канала.

— …Мои записи…

— Ага… — легко согласился я.

— …Адреса…

— Где покойники лежат… — продолжил я.

— Это точно… — вздохнул он с твердым убеждением, что дело дрянь.

— Он нас убьет за одну Таню Малыш… — напомнил я, забрасывая пустую бутылку в кусты и поднимаясь.

Это было нечестно. До этого момента мы соблюдали табу на эту тему. Хоть мы и порицали Таню Малыш за ее распутство, но в глубине души ее жалели. Нам не было чуждо сострадание к падшей женщине.

— Черт!.. — выругался он.

— Плакали наши двадцать тысяч, — сказал я убежденно.

И мы пошли в редакцию. В глубине души, я надеялся, что мы все-таки заработаем деньги каким-то чудесным образом.

— Я тоже виноват, — признался Леха великодушно, но от этого не стало легче.

Вдруг Леха заявил, что хочет есть. На следующий день после попойки у него всегда вместе с нытьем открывался болезненный аппетит. В особо нервные периоды жизни он распухал от еды буквально на глазах и становился ленивым и неповоротливым. Я знал, что спорить бесполезно — в таком состоянии он был нетранспортабелен, а риторические разговоры были его защитной реакцией против действительности. Пришлось мне разменять сотню. Мы как раз проходили мимо кафе. Себя я взял салат из очищенных стеблей лотоса, а Леха выбрал здоровенный лангет, морские ушки, политые лимонным соком, и подвяленные над дымом хрустящие морские водоросли. Все это он со вкусом запил бутылкой контрабандного двадцатирублевого пива марки 'Нева'.

На Земле я быстро понял, что здесь очень легко потолстеть, но трудно похудеть, поэтому использовал метод балерин: в течение одной недели до и после еды — стакан холодной воды. Обычно таким способом я сбрасывал примерно пять кило. И старался держать свой вес, если, конечно, не увлекался пивом.

Пока Леха набивал желудок, я наблюдал за обыкновенным черным жуком, который пересекал тротуар: вначале он бежал целеустремленно, и я даже зауважал его за это. Жук добежал до стены кафе, пробежал немного вдоль нее, развернулся и побежал назад, при этом едва избежал смерти под ногами пешехода. Жук меня разочаровал. Приятно было думать, что кто-то разбирается в этой жизни лучше, чем ты сам. Но я ошибся. Мне даже показалось, что мы, как этот жук, сами не знаем, куда бежим и чем рискуем. Потом я подумал, что если теория нелокальности, основанная на подобии фотонов в любой части вселенной, верна, то где-то во все той же вселенной сидел человек, очень похожий на меня, и рассуждал на схожие темы. Однако, либо теория нелокальности — это легенда, либо — единственный случай, который невозможно проверить. Не заключаем ли мы соглашение между реальностью и мечтой, чтобы спокойно жить? Я покосился на Леху — он активно работал челюстями. Я немного завидовал его уверенности, ведь набивание живота — это взгляд в будущее. Способен ли я на такой же смелый поступок? Я отодвинул от себя салат. На эту тему мы с Лехой ни разу не философствовали. А стоило бы.

— Теперь можно жить! — заявил он, похлопывая себя по животу и добавил, как хороший трагик: — И все-таки мне одиноко… Не в смысле одиночества, а в смысле брошенности…

— Не ты один такой… — посочувствовал я, намекая на себя.

Но он даже не обратил на мои слова внимания. Его интересовала только собственная персона.

— Чем я больше ем, тем больше добрею…

Рассуждая таким образом, у Адмиралтейства мы почти ткнулись лбами с БТР.

— Вы что не видите, куда прете? — лениво спросил военный. — Документы…

— Лейтенант, — спросил я, — что происходит?

Рядом с ним стояли еще двое: рядовой, у которого на животе висел автомат, и он направил его на нас, и второй, которого я узнал — это был человек, который убил блондинку. Я был почти уверен в этом. Был он потерт жизнью, но крепок, и на нем стояла печать спецслужб. Одет он был в черную униформу без знаков различия. Но по тому, как косился на него лейтенант и как настороженно вел себя рядовой, мы поняли, что человек в черном старший по званию. Самое странное, что он не проявлял к нам никакого интереса. Даже не смотрел в нашу сторону. И вообще, сделал вид, что не узнал нас.

— Учения… — ответил лейтенант, возвращая мое редакционные удостоверения.

Видать, они стояли здесь давно, потому что были уже потными. Поверх 'хб' на них были надеты полицейские доспехи.

— А?.. — одновременно произнесли мы оба и посмотрела друг на друга. — Какие учения?

В этот момент из башни БТР высунулся человек в шлемофоне.

— Ты их проверил? — спросил он.

— Нет, — растерянно ответил лейтенант.

— Ну так проверь…

— Сейчас…

У лейтенанта в руках появился странный прибор, похожий на фонарик. Он направил его вначале на Леху, а потом на меня. На приборе загорелся зеленый индикатор.

— Все нормально, — сказал он, обращаясь к человеку в башенке. — Кровоток в норме.

— Гони их к черту!

Рядовой потерял к нам всякий интерес, опустил автомат и даже отвернулся. Человек, который убил блондинку, отступил в тень. И вдруг я понял, что тогда в гостинице он не собирался меня убивать и что он знает о нас все: и что-то мы работаем в газете, и что мы расследуем странные события вокруг блондинки, которую он зарезал, и что сейчас мы идем к главному. Мы были для него мелкой сошкой.

— Лейтенант, я журналист, вы не объясните…

— Валите, валите… — вяло ответил он, глядя куда-то в сторону. — Некогда мне…

Мы почли за благо убраться восвояси.

— Ты видел?! — возмутился Леха. — Нет, ты видел?! На них пластиковые бронежилеты. С каких пор военные носят жилеты?!

— Да, странно… — согласился я. — Но может быть, они по полной программе?

— Может, и по полной, — согласился Леха. — Но все равно странно. И при чем здесь кровоток?

— Ты видел того в черном, без знаков отличия?

— Думаешь, это он? — оглянулся Леха.

Но мы уже не могли разглядеть ни 'бешки', ни людей рядом с ним. Зато не успели пройти еще метров сто, как увидели зеленый танк, замаскированный ветками деревьев. Танкисты сидели на броне и пили пиво.

— Ребят, что здесь происходит? — спросили мы.

— А черт его знает, — охотно ответили они. — Мы здесь всю ночь кемарим. Нас еще даже не кормили. Хорошо ящик горючего подкинули, — похвастался один из них и пнут что-то ногой. Послушался звон бутылок. Судя по всему пустых.

— А какие приказы? — спросил Леха.

— Да никаких, сидим попугаев считаем…

И мы забыли и о лейтенанте с его необычном приборе, и о рядовом, который держал нас на мушке, и даже о человеке в черном, который убил блондинку, — нам предстоял неприятный разговор с главным.

Алфен лечился с куриной ножкой в руках и с салфеткой на груди. Как только мы вошли, он накрыл бутылку газетой. Я успел заметить, что это была самопальная перцовка. Мог бы и нам предложить — мы с Лехой так спешили, что забыли, опохмелялись или нет, потому что до сих пор чувствовали себя немного поломанными. Он потребовал отчета. Конечно, это было не по правилам. Конечно, время еще не истекло. Но Алфен прекрасно понимал, что мы не управимся в оставшееся полдня, к тому же он был с похмелья, и даже новая зазноба в лице зеленоглазой консьержки его не вдохновляла. Кстати, а где же она? От нее за ненадобностью осталась лишь шерстяная кофта, которая в скомканном виде валялась на диване.