— Ты что, опупел? Дай передохнуть!

Он находился на правом берегу Фонтанки. Но даже самый острый глаз вряд ли различил бы его сквозь влажные испарения и занавес бамбука. У Семеновского моста мы встретились. Он приплелся, отдуваясь, как морж. Капли дождя вперемешку с потом скатывались по его круглому лицу. Петушиная прическа расползлась, как блин.

— Я из-за тебя чуть зонт не потерял… — пожаловался он, придерживая его локтем. — И прическа… черт!

Возле военно-медицинской академии мы привели себя в порядок: Леха причесался, а я подтянул штаны. Бондарь давно работал на нас. Правда, он снабжал информацией и конкурентов, но аккуратно, и дважды информацию никому не продавал. Мы нашли его в подвале отдельного корпуса. Он сидел и жевал бутерброд. Вид у него был малахольный. Наверное, он решал проблему, как к своим честно заработанным (из любви к трупам, конечно) девяносто пяти рублям добыть десятку, а лучше две или три, сохранив при этом лицо и достоинство. Впрочем, насчет последнего, возможно, он ошибался и даже мучился угрызениями совести, а тут мы с Лехой свалились ему на голову. Конечно, он обрадовался, тем более, что они были почти 'кровниками', то есть Бондарь считал, что спас в свое время Леху, но об этом попозже.

— О! — воскликнул он, исчерпав одним махом все свое красноречие.

А потом по инерции долго поднимался во весь свой рост, голенастый, как сарыч, и вопросительно смотрел на нас водянистыми глазами. Сейчас я тебя огорошу, думал я. Узнаем, как ты запоешь.

— Нам нужна женщина с шестой линии, — бескомпромиссно заявил Леха, задрав голову и разглядывая его с самым благодушным видом.

— У меня такой нет, — уныло ответил Бондарь и снова сел. Проделал он это заметно быстрее.

Разговор был окончен. Сколько я его знал, он всегда выглядел одинаково флегматичным, оживляясь лишь при виде денег. Впрочем, продажность на Земле давно стала нормой, и плох был тот неподкупный чиновник, который не брал взятки, ибо такой порочный подход к делу в нашей стране вообще не способствовал прогрессу.

— Как нет? — удивился я. — А кто есть?

— Никого нет… — Он взглянул на меня так, словно совесть у него была нечиста, и демонстративно посмотрел в окно. Дерево напротив было увешано колготками и трусиками. Должно быть сверху располагалось женское отделение, которое таким странным образом метило свою территорию.

— Дай ему десятку! — сказал я Лехе.

— А чего я? — возмутился он. — Дай ты!

Бондарь внимательно следил за нашей перепалкой. Два раза он поморщился. Один раз возмущенно цыкнул сквозь зубы, что, должно быть, отражало недовольство нашей скаредностью.

— Ты же у нас банкир, — напомнил я.

При этих словах лицо у Шурика прояснилось.

— Ну ладно, — смягчился Леха. — Но у меня мало. Мало, понимаешь! — Он с осуждением посмотрел на Бондаря. Вот почему он не отдает мою кровную десятку, подумал я, не особенно расстраиваясь, — он патологически жаден по отношению и ко мне.

Бондарь снова приуныл. Уплывала его десятка с мутными водами Невы.

Леха полез в карман штанов, долго там перебирал пальцами, потом с ловкостью фокусника выхватил купюру и протянул Бондарю. Шурик взял и вопросительно уставился на нас.

— В чем дело? — спросил я.

— Мало… — вздохнул он. — Ее и так уже спрашивали двое…

Меня всегда удивлял его нижняя челюсть с перекусом — в фас он выглядел нормально, а в профиль напоминал человека, который излишне долго задумывается над жизнью. Впрочем, разумеется, повод задумываться над жизнью у него, несомненно, был.

— Давай назад! — возмутился Леха.

— Давай назад, — подтвердил я, блефуя.

— На, — Шурик невозмутимо протянул десятку Лехе.

Леха взял и сунул в карман.

— Ну, ладно, — сказал я миролюбиво. — Пошутили и хватит.

Леха сделал круглые глаза и даже набрал в легкие воздух, чтобы возмутиться, но я опередил его.

— Верни ему деньги и добавь еще, — сказал я.

— Ни за что! — выпалил Леха. — Он меня бесит!

— Меня тоже, — согласился я. — Дай, и все, внесем в отчет. Главный возместит.

— Черт! Как же! — возмутился Леха. — Вы меня уморите. — И снова стал копаться в штанах.

Наконец дело было улажено, и мы тронулись в холодильную. Довольный Шурик вышагивал впереди. Белый халат на нем болтался, как на швабре. Мы подошли, и он открыл шестую камеру.

— Пожалуйста. — Жестом фокусника предложил заглянуть он.

Наверное, покойники ему порядком надоели.

Леха заглянул, присвистнул и покрутил носом.

— Ты что, мужик!..

— Я же тебе говорил, что она красавица… — многозначительно сказал я, полагая, что он сразу распознал в блондинке инопланетянку, и тоже заглянул. Признаться, мне не хотелось этого делать — я знал эту женщину живой и хотел, чтобы в моей памяти она осталась такой же.

Камера была пуста.

— Ты нас дуришь! — возмутился Леха, бросив на меня дурашливый взгляд, который означал только одно: 'Сейчас я его разыграю': — Ты куда бабу дел?

Только тогда Шурик счел возможным обозреть свои владения. Челюсть у него отвисла. Мелкие зубы, поврежденные флюарозом, торчали, как ржавые гвозди в подошве.

— Черт! — удивился он и открыл соседнюю камеру. Она тоже была пуста. Тогда он стал открывать все камеры подряд, и выглядел весьма удрученным.

Впрочем, чего можно было ожидать от человека, который полжизни провел среди покойников. Наверное, у него даже кровь была холодной, а свои червонцы он складывал в банку из-под формалина и хранил в термостате.

— Ладно, — сказал я, видя, как он мучается. — Кто приходил к тебе?

— Два типа из полиции… — Похоже было, что его прошиб холодный пот, потому что он вдруг стал мокрым, словно пришел с улицы.

— И все? — спросил я.

— И все… — неуверенно ответил он.

Он никак не мог сообразить, что произошло.

— Они что, унесли ее? — спросил Леха.

— Да нет… — вмешался я, — увели…

— Только взглянули, — ответил Шурик. — Я ее сам закрыл.

— А ты куда-нибудь выходил? — с подозрением спросил Леха.

— Только за 'Балтикой' на Московский. Только там свежее пиво.

— Никого не заметил, когда вернулся?

— Да что вы меня за идиота держите?! — возмутился наконец Бондарь. — Я закрыл на ключ, а когда пришел, точно так же открыл.

— Мистика… — произнес Леха и покрутил носом. — Ты смотри, не ночуй здесь, а то тебя точно украдут, а ты не заметишь. Ладно, давай деньги назад!

— Перебьешься, — возразил Бондарь вполне осознанно.

— Почему? — спросил Леха.

— У нее было шестиклапанное сердце…

— Что это значит? — удивился я.

— А то значит, что она была уродом, — торжествующе произнес Бондарь.

— Что-то я не заметил… — признался я.

А Бондарь посчитал это основанием, чтобы прикарманить наши деньги.

— А ты ей под юбку заглядывал? — ехидно спросил эскулап.

— Ну? — спросил я, предчувствуя, что он меня страшно уязвит.

— Бесполое существо, — сказал он тоном, которым обычно стараются уберечь чужое самолюбие, а вышло, как дурная шутка.

Я не стал уточнять, что это значит, а сказал Лехе:

— Дай ему еще двадцадку и идем…

Мне сделалось тоскливо — нельзя, чтобы жизнь тебя всегда только обманывала, должна быть какая-то отдушина, куда ты можешь заползти. Но последнее время мне катастрофически не везло. Леха долго препирался с Бондарем, потом отдал ему деньги:

— На!.. Крохобор…

И мы вышли. На улице, когда мы спрятались под свои зонты, Леха спросил:

— Слушай, старина, а зачем полиции какая-то женщина? Могли б приехать официально, забрать под расписку…

— Значит, это не полиция, — вздохнул я и подумал, что никогда еще не ошибался в женщинах. Было такое ощущение, что меня подло обманули. И не только потому что женщина по словам Бондаря оказалась не женщиной, а потому что с ее исчезновением терялся всякий смысл нашего расследования. Потом я подумал, что это злая шутка. Впрочем, раньше я не замечал, чтобы Шурик Бондарь был способен на подобные выходки. С самим Бондарем Леху связывала следующая история. Еще до моей ссылки на Землю он побывал во всех горячих точках: и в бывшей Украине, которая перед тем как развалиться, корчилась в конвульсиях братоубийственной войны, и в бывшей Молдавии, на которую претендовала Румыния, и в Тунгуской зоне, где он был дважды ранен. Вначале в руки. Потом сразу же его контузило взрывом мины. У него был перелом основания черепа и множественные осколочные ранения в спину. Благо, в суматохе решили, что он живой, загрузили на 'борт' и привезли в военно-медицинскую академию, где трудился наш незабвенный Бондарь. Здесь он и попал в его хозяйство, где пролежал ровно неделю. Об этом всем мне рассказывал сам Бондарь, не преминув многозначительно уточнить: