Можно было, конечно, пересидеть арабуру, дождаться зимы, а весной посмотреть, кто окажется сильней. Однако в этом случае возрастал риск потери инициативы. Но самое главное — начался голод. В некоторых провинциях уже подмешивали в рис толченую солому. В армии же еды осталось не больше, чем на пятнадцать дней.

Как бы и нам всем не пришлось есть солому, думал Натабура.

Отряды все прибывали и прибывали. Из провинции Хитати пришли две сотни босоногих крестьян, вооруженных мотыгами, цепями и косами. Им выделили трофейные яри, которые требовали починки, но крестьяне и этому были рады. А вот из Иваки явился целый отряд во главе со старостой, в полном вооружении и даже со своими знаменами главы округа, которого арабуру убили еще год назад.

— Ай, молодцы! — обрадовался Натабура. — Ай, молодцы!

— Готовы служить, господин! — поклонился староста.

— Как же тебе удалось сохранить такие силы? — спросил Натабура.

— Мы народ хитрый. Днем работаем, а ночью воюем, — ответил староста.

— Молодец! — похвалил его Натабура. — Дам тебе две тысячи человек. Возьмешься командовать?

— Возьмусь!

Самая южная провинция — Тадзима, прислала конников с луками. Из Наори пришли мечники, а из Миэ — целая толпа с такими разбойничьими рожами, что Натабура опешил.

— Откуда вы такие? — удивился он.

— Из тайных пещер, из глубоких долин, из болот! — кричали они.

Эти люди были вооружены дубинами, шестами и короткими луками. Го-Данго отправил их в легкие войска.

Пришли даже морские вако со своими кривыми ножами, долго кланялись и просили прощения — мол, при арабуру было неплохо, но со своими лучше. Натабура пообещал им вольницу на двадцать лет вперед, и они кричали: «Бонзай!»

Народ все прибывал и прибывал, и за три дня до сражения окрестные холмы по ночам были усеяны кострами. Го-Данго приказал жечь их как можно больше, дабы ввести арабуру в заблуждение.

Песиголовец Зерок командовал отдельным отрядом ойбара. Правда, отряд его был небольшим. Зато удалым.

А еще в армии самураев был полк хонки, вооруженных вилами, цепями и кусаригама[224]. Правда, этот полк можно было использовать только в темное время суток. До поры до времени хонки сидели в самых глубоких пещерах и скулили:

— Ну пустите нас воевать! Ну пустите!

Ими командовал Киби Макиби, бывший демон дыр и колодцев, а теперь сёнагон[225], чем он очень гордился. В качестве родового знака он выбрал себе рисунок выползающего из норы крота на фоне восходящего солнца. Он мечтал, чтобы этот знак общим для всех хонки, пожелавших жить в мире людей. По непонятной пока причине у Киби Макиби выросли настоящие ноги, и он стал еще больше походить на человека.

Киби Макиби расхаживал по пещере, одетый в золоченые доспехи, и увещевал:

— Ждать надо! Ждать!

— Долго ли?! — скулили самые нетерпеливые.

— Как только солнце уйдет, так сразу.

— Тогда и кровушки напьемся!

— Эти лозунги прекратить! — кричал Киби Макиби. — Мы же цивилизованные существа!

— Конечно, цивилизованные, — отвечали ему, — а без кровушки не можем.

— Тьфу ты!

Майяпан появился на рассвете следующего дня — как всегда пьяный и веселый. Го-Данго велел разбудить Натабуру. Но он уже пятую ночь одетым спал в полглаза и вышел из палатки, как только услышал голоса.

— Велено передать, что можете воевать в свое удовольствие, — сказала Майяпан. — Кецали покидают страну.

— Как покидают?! — обрадовался Натабура. — Наму Амида буцу!

— Улетают на родину.

— Слава Будде! — воскликнул Натабура. — Понимай войска! — велел он Го-Данго.

Императору Дегановиду докладывали неутешительные сведения. Получалось, что против них выступило никак не меньше двухсот тысяч человек. Он только хмыкал и говорил:

— Эта толпа никогда не имела дела с обученными войсками. Мы раздавим их, как яйцо.

Дикари, снисходительно думал император Дегановид, наблюдая в волшебную трубу с позиции на вершине горы Макабэ.

Волшебную трубу ему подарили кецали. Теперь он видел далеко и очень хорошо.

— Прибыл ли Мэйдзи? — каждые коку спрашивал он.

Мэйдзи был представителем кецалей.

— Нет, господин, не прибыл.

— Куриное дерьмо! — выругался Дегановид, невольно оглянувшись. Рядом никого не было: Чичимек поскакал на артиллерийский холм, первый великий министр Дадзёкан отбыл на левый фланг, главный жрец Якатла, понукая своего раба Тла, поспешил на правый фланг, а прочие помощники с увлечением обсуждали начало боевых действий.

Тоже мне союзники, со злостью думал Дегановид. Ладно, сами справимся. Не хотите участвовать, так могли бы полюбоваться, как мы этим дикарям укажем их место.

— Ну где там Мэйдзи? — спрашивал он в нетерпении.

На самом деле, представителя кецалей звали так мудрено, что язык можно было сломать, и его стали называть по имени Мэйдзи, что на языке аборигенов означало — «собака, у которой синий язык, острые уши и короткий хвост». Разумеется, кецали даже не догадывались об этом.

Дегановид наблюдал. Дикари… думал он, дикари…

Из противоположного края долины, который терялся в утренней дымке, высыпали, как мошкара, всадники и лавиной понеслись к холмам, которые занимали арабуру. Не доезжая пятиста шагов, всадники выпускали тучу стрел и так же стремительно уносились назад к лагерю мятежников.

Никто не знал, начнется ли сражение сегодня, но все формальности начала сражений самураи выполняли с точностью, поэтому Дегановид и называл их дикарями. Стрелы были свистящими. Они завывали в полете, как демоны. У неопытного человека начинали дрожать коленки. Кто так сражается? — снисходительно думал Дегановид. Сейчас прискачут другие. И действительно: новая лавина всадников не заставила себя долго ждать. На это раз они имели наглость приблизиться к первому ряду укреплений — частоколу. Стрелки, прячущиеся в фортах на холмах, подстрелили несколько из них. А когда самураи схлынули, как морские волны, на поле остались лежать три тела.

Дегановид приказал доставить их, если живые, на холм. Хотя он знал практически все об армии мятежников, знал их возможности и даже планы, ему хотелось выведать еще что-нибудь.

Однако вместо пленников ему принесли их головы.

— Зачем вы это сделали?! — вскричал он.

— Господин, как только мы приблизились к ним, они ранили одного из наших, а потом убили себя.

Дегановид подавил в себе желание тут же дать залп из пушек. Мятежники вели себя, как по писаному: третье нападение уже было вызовом, не ответить на который было нельзя, иначе это считалось потерей лица. «Дикарские предрассудки», — проворчал Дегановид. Скрепя сердце, он приказал Чичимеку выслать пару сотен кавалеристов.

Что я делаю? Что я делаю, ужаснулся Дегановид, уподобляюсь дикарям. Но постепенно логика боя увлекла его. А ведь в этом что-то есть думал он. Первозданная удаль. Нет, дикари есть дикари.

Он был так увлечен созерцанием поля боя, что даже забыл о Мэйдзи. А когда вспомнил и спросил, ему ответили, что представитель кецалей еще не прибыл.

Между тем сражение начиналось. Как только третья лавина мятежников приблизилась на расстояние броска кавалерии, арабуру атаковали. Это были чичи, вооруженные короткими пиками, луками и мшаго. Их защитное вооружением состояло из золоченых доспехов, покрывающих все тело. Поэтому, когда чичи вынырнули из-под холмом, казалось, что золотая лавина, охватывая мятежников с двух сторон, несется по полю брани.

Еще никогда чичи не сталкивались в открытом бою с самураями. Чичимек убедил Дегановида в необходимости поддержать атаку иканобори. Еще до того, как лавины всадников перемешались, над ними пронеслись три дракона, изрыгая пламя. Они сожгли не меньше тридцати мятежников, но не расстроили их ряды и не оказали заметного влияния на бой. Дегановид был немного разочарован. Он ожидал, что дикари побегут, но они, напротив, стали стрелять по иканобори. Одному из них выбили глаз, а другому распороли брюхо, и он едва добрался до своих. Когда же всадники сошлись в ближнем бою, Дегановиду стало ясно, что самураи дерутся, как никогда: они оказались ловчее и быстрее, хотя их железные мечи не могли противостоять мшаго.