Натабура вполне дружески посмотрел на капитана. Он многое хотел ему объяснить, но не имеет права. После заварушки, думал он, начнется еще одна заварушка с неясным исходом. Как посмотрит император. Если он решит, что заговорщики сделали благое дело, то все они вновь станут самураями, если же решит, что преступили закон – всех казнят. А в планы Натабуры не входило быть казненным за идеи, которые он не исповедывал, да и самураем субэоса Камаудзи Айдзу он никогда не был и не хотел быть, значит, умирать за него не имело никакого смысла. Познавший смерть умнее не становится. А вот лишить власти регента Ходзё Дога вполне стоило – хотя бы за то, что он послал их в Лхасу на верную смерть. В этом планы заговорщиков и планы Натабуры и учителя Акинобу совпадали.
Дело заключалось в том, что накануне Натабура встретил его!
Все произошло следующим образом. Натабура, который пребывал все в том же грустном настроении, по привычке притащился на мост Ясобаси и уселся там у всех на виду. Должно быть, он неосознанно искал смерти. Ему было наплевать на всех стражников города вместе взятых. Путь сунутся! – со злостью думал он. Пусть попробуют! Ох я развернуть! – и невольно поводил плечами, которые соскучились по настоящей работе. Но стражники словно специально обходили мост Ясобаси десятой дорогой. Ну где же вы? – думал Натабура. Где?
Это было единственным место, которое для него хоть как-то было связано с Юкой. Он почему-то думал, что именно на этом мосту встретится с ней. Разумеется, он ошибся, но эта была нежная ошибка, полная печали. У него возникло такое чувство, что ему уже не на что надеяться.
Верный Афра, гремя костями, рухнул под ноги, положил морду на лапы и приготовился дремать. Он уже привык к ежедневным походам на этот мост, действительно задремал и даже увидел сон, в котором грыз голяшку и рычал на пса, появившегося невесть откуда. Потом они подрались. Афра одержал очередную победу и снова принялся за голяшку, тем более что в последние дни хозяин кормил его из рук вон плохо. Впрочем, он и сам питался чем ни попадя, ходил грустным и вялым, как тень. И тут появился знакомый запах. Афра насторожился и закрутил башкой. Запах был настолько притягательным, что Афра забыл о голяшке. Запах шел оттуда, из толпы, из-за многочисленных ног, шаркающих по земле и поднимающих пыль. Запах Акинобу. Афра не мог перепутать. Он узнавал этот запах из миллиона и ошибиться не мог. Налетел враг, отобрал голяшку. Афра равнодушно посмотрел ему вслед и проснулся. Он лежал у ног хозяина и явственно чуял поблизости Акинобу. Вот Натабура обрадуется, думал он и задрал морду. Но, похоже, хозяин и в ус не дул. Ты чего? – удивился Афра и на всякий случай завилял хвостом сильнее, смахнув грязь с ног Натабуры, который в свою очередь решил, что псу надоело валяться и он просится домой.
– Сейчас, сейчас… – произнес он и потрепал Афра по голове.
Афра поднялся. Ничего ты, Натабура, не понимаешь, подумал он. Вон торчит Акинобу и даже смотрит на нас.
Натабура безучастно посидел еще с коку и уже собрался было идти домой, как вдруг заметил, что Афра ведет себя странно: весело виляет хвостом, навострив уши, и смотрит в одну точку. Натабура проследил за его взглядом: на берегу, в весенней грязи и пыли сидел монах комо и играл на флейте. Таких монахов бродило по Киото великое множество. Соломенная циновка комо служила им и постелью, и зонтиком, а при случае могла быть использована в качестве топлива. При других обстоятельствах Натабура не обратил бы внимания на монаха, если бы не мелодия, которую он играл. Эту мелодию знал только один учитель Акинобу!
Не может быть, подумал Натабура. Кими мо, ками дзо! Мне кажется. Я сплю. Я грежу. Я лечу в облаках. Но когда открыл глаза, сообразил, что это учитель Акинобу, не только потому что Афра, не обращая ни на кого внимания, пересек улицу и уже лизал Акинобу лицо, а еще и потому, что они слышали эту визгливую мелодию только в Тибете на празднике весны.
Учитель Акинобу подал знак, и Натабура, немного ошалело, поплелся за ним. А Афра, презрев правила приличия, целовался, выплясывал и вообще вытворял нечто невообразимое. Даже поскуливал от восторга, оставляя на руках и ногах Акинобу следы когтей. А Акинобу ему позволял это делать, потому что сам рад был не меньше.
Акинобу маскировался по двум причинам: не хотел, чтобы его узнал кто-нибудь из храма Каварабуки, хотя он и сбрил усы, и боялся каким-либо образом скомпрометировать Натабуру. Он давно уже приметил и его, и Афра, но только сегодня счел возможным открыться, ибо сделал весьма важное дело и предполагал совершить следующее – он решил участвовать в заговоре.
Они свернули в один переулок, потом в другой, миновали два-три мостика – порой Натабура ориентировался только по мелькавшему в тени лавок и харчевен хвосту Афра, и наконец в каком-то темном-претемном переулке Акинобу повернулся, обнял его и произнес:
– Ну, здравствуй, сынок, здравствуй. Жива Юка! Жива! Ждет не дождется тебя дома!
Вот тогда-то и отлегло от сердца у Натабуры, и он почувствовал в себе такую силу, в сравнении с которой все силы мира – божественные и человеческие – казались мелкими и ничтожными. И тогда в его глотке родился такой крик радости, который донесся до обоих дворцов и заставил в страхе сжаться сердца правителей и их жалких кугё. И в этот миг все они поняли, что час возмездия близок, что пришел герой, способный изменить мир.
Досё, который стал начальником городской стражи, тоже всполошился и послал три отряда и еще один на помощь вслед в ту часть города, откуда донесся крик. Многие из стражников посчитали его звериным и по пути сбежали, чтобы отсидеться где-нибудь в темном подвале, а те, кто все же решился идти, трясся и оглядывался и умирал сотни раз от любого мало-мальски громкого звука.
Когда же они со всеми предосторожностями окружили нужный квартал, то ни Акинобу, ни Натабуры, ни Афра в нем, конечно, не обнаружили. Они давно сидели в доме, пили чай и наслаждались разговорами и обществом друг друга. А еще Афра грыз самую что ни на есть настоящую говяжью голяшку и был счастлив не менее, чем Натабура и Акинобу. Периодически он бросал это дело и подходил к ним, чтобы излить свою собачью радость. А потом возвращался к голяшке, грыз, грыз, грыз, а еще утробно урчал от удовольствия, и не было счастливее собаки во всем мире.
***
Напутствуя учителя Акинобу, Юка сказала:
– Скажите ему, что люблю и жду его. Но вначале пусть выполнит свой долг.
– О каком долге вы говорите, сэйса? – удивился Натабура.
Он подумал, что она напоминает ему о доме, который он обещал построить на берегу озера Хиёйн.
– Который нам по плечу, – ответил учитель Акинобу и посмотрел с таким видом, что Натабура понял – учитель что-то знает и что-то задумал, но хитрит.
– Значит, вы тоже в курсе дела?
– В курсе, дорогой. В курсе. Но не в том, о котором ты говоришь, – добавил он таинственно. – Я отыскал нашего недруга. Теперь мы просто обязаны участвовать в заговоре!
Учитель Акинобу напоследок оглянулся на озеро Хиёйн, вокруг которого кольцом замыкались горы Коя, поросшие вечнозеленым лесом. Ворота Эда сами собой закрылись, отгородив от мира плавающий монастырь Курама-деру, на крыльце которого одиноко стояла Юка. Акинобу оставлял ее с легким сердцем. Ее охранял поданный господина Духа воды – Удзи-но-Оса – цивилизованный каппа Мори-наг, который обязался не только не допускать никого из чужаков, но и снабжать Юку съестными припасами, как то: рыбой, водорослями, улитками, луком, сладкими бамбуком, лесными орехами и коняку – да мало ли еще чем. Например, ягодами, грибами и рисом, который крестьяне из ближайшей деревни оставляли на берегу Хиёйн. Он же привозил ей последние новости из мира людей.
Со стороны же невидимого мира Юку берегли восемь веселых кабиков, которые делали это не только из чисто дружеских побуждений, но и по старой памяти. Поэтому Акинобу мог быть спокойным за Юку. Тем более, что скоро к ней придет ее подруга – госпожа Тамуэ-сан, с которой они похожи, как сестры. По возвращению он, как и Натабура, планировал поставить на берегу, рядом с водопадом Исогаи дом, крытый черепичной крышей, и окружить его зарослями дикой, ветвящейся хризантемы.
