– Знаешь, сколько я натерпелся, – пожаловался Язаки. Он давно понял, как надо разжалобить человека. – В горах, кроме корешков из гнезд земляных белок, мы ничего не ели.

– Уж как я тебя понимаю, – прослезился Бугэй, – сам не доедаю на этой посудине. Капитан – скряга.

– А больше ничего нет? – спросил Язаки, не слушая Бугэй, и на всякий случай добавил: – Только не бэй.

– Каша с рыбой, – предложил Бугэй.

– Давай кашу.

Бугэй посмотрел, как его друг уминает угощение за обе щеки, и вдруг расчувствовался:

– А меня бьют…

– Поделом, наверное? – равнодушно заметил Язаки, облизывая грязные пальцы.

– Поделом, – согласился Бугэй. – Хозяин плохой. Горячится. Вот и против вас что-то задумал.

– А что против нас?… Мы люди божьи…

– А что везете?

– Книги…

– Книги?… – не поверил Бугэй.

– Книги и свитки, – между делом подтвердил Язаки, мысли которого были направлены исключительно на еду.

В глубине души он сам их презирал: тратить деньги и силы на то, что несъедобно, по его мнению, было весьма неразумно. Но Богов, хонки и всякую нечисть одинаково боялся, на всякий случай горячо молился перед сном и носил в карманах дольки чеснока.

– Ладно… – Бугэй сделал вид, что друг говорит правду. – Ты все равно своему учителю скажи…

– А что сказать?

– Что капитан задумал.

– А что задумал?

– Не знаю, – пожал плечами Бугэй.

– Хорошо, скажу. А больше ничего нет? – Язаки по привычке шмыгнул носом, а потом тонко рыгнул.

– Нет, друг мой, команду еще кормить надо.

– Тогда я пошел, – поддерживая живот двумя руками, Язаки поднялся. – Ох-х-х… Ох-х-х… – Он вспомнил, что ни с кем ни о чем нельзя болтать. Хорошо, Натабура предупредил. – Ох-х-х… Ох-х-х…

– Приходи вечером, – сказал Бугэй.

– Приду, – просто ответил Язаки, ступил на палубу и тут же обо всем забыл.

Живот был полным, а на душе царил покой. Правда, дышать было трудно. Завалюсь спать, решил Язаки. Утро вечера мудренее.

К вечеру третьего дня на горизонте показалась Бисайя. Над его вершинами висели тучи, предвещая непогоду. Всю ночь джонка 'Кибунэ-мару' дрейфовала на плавучем якоре. Однако утро выдалось солнечным, хотя северный ветер, переваливая через горы Аюшанэ, разогнал крутую волну, и кантё Гампэй спешил укрыться в Такао, чтобы принять в трюм бочонки с вином, кувшины с джутовым маслом, а также экзотические фрукты для Яшмового императорского дворца. Команда взялась за паруса, и через коку джонка 'Кибунэ-мару', подгоняемая прибоем, влетела в бухту и пришвартовалась к хлипкой пристани на кривых ножках. Меж зеленых холмов, как змея, вилась река, неся в залив мутные воды гор. Домишки с покатыми крышами лепились один к другому. Облезлая кровля храма Сюбогэн проглядывала в центре городишки.

– Даже если они что-то задумали, на судне не тронут, – сказал Акинобу за едой, обращаясь ко всем и улыбаясь, как всегда мудро и одновременно грустно. – Проблем много. Не тронут. Скорее всего, нападут, когда мы будем подходить к Нихон. А пока посетим местные горячие источники – сан-суй, сменим одежду и отдохнем. Что-то мне подсказывает, что у нас сегодня будет хороший день, – и выглянул в окошко, за которым действительно сияло солнце.

Натабура выглянул тоже, он хотел возразить. Действительно, небо было голубым, веселым и прочерченным в вышине длинными, тонкими облаками. Но имелся повод сомневаться в знаках хорошей погоды. Рано утром, когда Юка и Афра тихо сопели каждый в своем углу, он вошел в состояние мусина и увидел кровь, точнее – кровь с водой. Это странное сочетание говорило о неизменности судьбы, о том, что они не переломили ее, сев на эту джонку. И дело не в выборе морского пути. Просто четвертое путешествие в Тибет оказалось неудачным. Как известно, цифра четыре не благоприятствует большим делам. Причину они не смогли узнать даже у божественной кудзэ в храме Киемидзу, словно сама Богиня зла Каннон не хотела открывать секреты своих козней. Не помог даже Ямба – дух-предсказатель, обитающий в Мико, древнем лабиринте пещер Асио. Лишь в Лхасе им намекнули на некое влиятельное лицо, которое находилось не где-нибудь, а в Нихон. И больше ничего. На краю земли жили еще знаменитые юй, дающие гика – всю полноту знание о жизни, а не об отдельных ее частях. К сожалению, добраться до юй труднее, чем попасть в Лхасу. Поэтому после получения всех предсказаний еще осталось нечто скрытое, и эту последнюю завесу никто не мог приподнять. Если это месть Богини зла Каннон за соединение Миров, то мы заранее проиграем, вздохнул Натабура, ибо нет ничего бессмысленнее, чем связываться с Богами. Те редко снисходят до смертных, у них свои проблемы, которым тысячи лет, хотя Боги Богам рознь и некоторые из них вполне человечны. То же самый рыжий Бог Ван Чжи, которого я зарубил. Ван Чжи ходил по Земле и по велению других Богов убивал людей. Но теперь Боги не вмешиваются в человеческие дела. Чего же мы боимся? Так уговаривал он себя, но на душе было неспокойно. Юка – что происходит с ней? Он посмотрел на нее и улыбнулся, и она готова была ответить привычной улыбкой, но вдруг, словно что-то вспомнила, сжала губы и отвернулась. Ссоры как таковой не было, но не было и прежнего согласия, словно едва заметное непонимание, как трещина, возникло между ними.

А еще он осознал, что учитель Акинобу впервые ошибся, но не мог ему об этом сказать. Впрочем, как только он об этом подумал, учитель Акинобу вышел на палубу и позвал его:

– Мы приблизительно знаем, когда это произойдет. Но если будем вести себя подозрительно, они догадаются, – чуть заметно он кивнул в сторону мостика, где расхаживал кантё.

– Да, учитель, – почтительно согласился Натабура, надеясь, что на этот раз он все-таки ошибся и видение с кровью ничего не значит. Ну и хорошо, ну и пусть, что еще остается – только гадать. Он повернулся к Юке, которая вышла следом и с тревогой спросила:

– Они что-то задумали? – она вначале посмотрела на учителя Акинобу, а затем на Натабуру.

Каждый раз он замирал от ее взгляда. Ему казалось, что в нем скрыто нечто, чего он не может понять. Это тревожило его дух и заставляло сердце биться сильнее. Наверное, за это он ее и любил.

Почти два года странствий научили Юку понимать обоих с полуслова. Если учитель Акинобу старался скрыть мысли, то у Натабуры все было написано на лице. По сути, он все еще оставался мальчишкой, и почему-то ей это все меньше нравилось – в последнее время он стал резок и нетерпелив, словно все, чем он когда-то ее покорил, теперь не имело никакого значения. Юка пугалась самой себя. Неужели это я? – спрашивала она себя. Должно быть, я просто устала и хочу домой. Только где теперь этот дом? Разве что на озере Хиейн? Она представили себе скромный домик, стоящий под соснами в окружении хризантем. И опять в ее мечтах рядом с ней был Натабура. Неужели я ошиблась в нем, подумала она. Неужели? И посмотрела на Натабуру вопрошающе. Однако он опять ничего не понял. Вздернул нос и отвернулся.

– Мы все узнаем на другой стороне острова в храме Богини Гуаньоинь, – заверил ее учитель Акинобу.

Он хотел сказать: 'Дочка, не надо волноваться. Если бы нам грозила настоящая опасность, я бы тебя ни за что не взял с собой'. Но не сказал, потому что боялся выражать чувства, как боялся проявлять свое отцовское отношение к Натабуре.

Его слова еще больше встревожили Юку, но она не подала вида, а лишь подумала, что на всякий случай надо захватить оба меча: тика-катана и серебристый мидзукара. Ее опасения подтвердились еще и тем, что учитель Акинобу взял свой посох, внутри которого был спрятан клинок. Натабура же вообще никогда не расставался с голубым кусанаги и годзукой, не говоря уже о сухэ – кольце с крохотным лезвием.

Один Язаки беспечно предавался лени, валяясь до последнего момента. Афра понял, что без Язаки они никогда не попадут на берег, вбежал в каюту и стянул с него козью шкуру, которая служила ему одеялом, вытянул ее на палубу и стал с рычанием трепать. Кряхтя и ругаясь, Язаки вылез на белый свет, помятый и всклокоченный, словно после битвы с духами, и проворчал, равнодушно взглянув на берег: