Если бы только Субэоса знал, что своей неудачей обязан лично капитану Аюгаи, если бы он догадался, что капитан Аюгаи не такой, как все остальные карабиды, а только наполовину кабутомушикун, он бы страшно удивился. Однако факт остается фактом: Аюгаи избежал того, что произошло со всеми другими людьми, поевшими салата «кыш-кыш». И хотя у него выросли такие же доспехи в форме птичьей груди – санэ, проверенные на каленую стрелу, появились крылья, а пальцы стали как у летучей мыши и превратились в смертоносный веер, внутри он остался человеком и мыслил как человек, то есть сомневался, переживал и страдал, как все люди. Он не знал, что все остальные карабиды лишены этих качеств, а думал, что они такие же, как и он. Но у него хватило ума ни с кем не делиться своим умозаключением. Да и по натуре, еще будучи человеком, он не отличался горячностью, а был спокойным и рассудительным, как и подобает человеку, занимающемуся искусством фортификации. Поэтому у него не возникло проблем в общении с себе подобными, хотя эти подобные были только наполовину подобны ему. Как бы ни обстояло дело, ему никоим образом не грозило разоблачение. Ему даже сохранили звание капитана, лишь наложили взыскание.

Так как он происходил из военнопленных, а на своей родине был потомственным цуикумо – земляным пауком, специалистом по фортификации при дворе императора Убараки, то военная карьера в городе Думкидаё ему далась очень легко. Правда, он почему-то забыл прежние навыки по возведению укреплений, зато стал хорошим пехотинцем и быстро продвигался по службе.

Наверное, он бы так и прожил жизнь – не особенно задумываясь над ней, но его угораздило влюбиться без взаимности, и после страданий, тревог и разочарования он стал посещать храмы, где и познакомился с хидзири – святыми монахами, которые составляли в стране Чу оппозицию. Они-то и открыли ему глаза на суть вещей и на власть Субэоса. Он не стал ярым оппозиционером, но задумался. Служба стала его тяготить, хотя он знал, что карабиды уходили в отставку только по старости, а значит, ему предстояло служить еще долгие годы. Посему свои обязанности он выполнял спустя рукава, без энтузиазма, зная, что другой судьбы у него быть не может.

Когда духи императора Тайра Томомори и братьев Минамото, Ёсицунэ и Ёримото, вывели их из харчевни, они, поплутав с коку по улочкам и перекресткам, спрятались в подвале, проникнув в него через щель в потолке. Светлое время суток там коротали еще пара десятков духов и демонов. Устроившись, все трое, включая, конечно, Афра, стали брезгливо воротить нос от Язаки.

– Ну и угораздило тебя… – снисходительно заметил Натабура, не желая обижать друга.

Одни хонки – духи и демоны проявляли к нему некий скрытый интерес, который не могли превозмочь: роились и перешептывались, поглядывали с вожделением – вот бы обсосать! Благо еще, что среди них не было кровожадных додзи или охочих до падали бусо. Натабура стал уже волноваться. Однако до поры до времени они вели себя более чем скромно. Возможно, этому способствовал свет единственного окна на уровне земли. А возможно, дух императора Тайра Томомори и духи братьев Минамото, Ёсицунэ и Ёримото, рассказали, где лежит труп харчевника Мурмакаса. Некоторые из хонки рискнули пробраться в его дом, зная темные лабиринты крысиных нор.

Язаки был забрызган кровью с ног до головы. Хорошо, если бы только сам, но он подал дурной пример не кому-нибудь, а Афра. Натабура не успел и глазом моргнуть, как пес пару раз азартно цапнул харчевника Мурмакаса за ляжку. Правда, бедняге уже было все равно.

Пришлось Натабуре выполнить обещанное. Он нашел веревку и сделал из нее ошейник, который надел на Афра, который в свою очередь тут же попытался содрать его с себя, но получил тумака. Отвернувшись, он расстроенно утих, но на духов и демонов поглядывал, и порой в горле у него что-то булькало, что означало легкое раздражение.

– Давно бы так, – вздохнул Натабура и прислушался.

Город охватила паника. Слышались женские крики и ругань карабидов. Плакали дети. Выли собаки. Даже петух подал голос в соседнем дворе.

Язаки, который страшно-престрашно обиделся, выглянул в окно.

– О!.. Ха-ха… – только и сумел вымолвить он. Глаза его округлились, и он даже повеселел, однако, опасаясь хонки, руки на всякий случай держал на пупке. Окровавленный боевой молот валялся в углу.

Натабура тоже поднялся. Прямо перед окном лежала крохотная площадь, от которой разбегались три улицы. Карабиды прятались за деревьями и в подворотнях. Стоило появиться мужчине, как они набрасывались на него с остервенением палачей и что-то засовывали в рот.

– Юка, посмотри, – сказал Натабура, – что происходит?

– Такое уже было, – ответила она, взглянув в окно. – Два года назад, когда появился рыжий дзидай, Субэоса испугался, что вслед за ним придут другие, и объявил всеобщую мобилизацию.

– И что?..

В темноте ее глаза сделались особенно глубокими, почти бездонными, и он подавил желание поцеловать их. Не здесь и не сейчас, почему-то решил он.

– Они заставляют их есть теперь уже не салат из жуков, а пасту, которую тоже называют «кыш-кыш».

– Действительно… – словно очнувшись, удивился Натабура.

Даже в Нихон, где власть императора была абсолютной, никто не додумался до подобных вещей.

Хватали только мужчин, и тех словно подменяли – человек некоторое время оглушенно сидел на земле, потом, даже если он до этого сопротивлялся, послушно шел в казармы Карамора, чтобы стать гвардейцем Субэоса.

Отряды карабидов шныряли не только по улицам, но и по домам.

– Сейчас придут и сюда, – сказал Натабура, глядя в потолок и тревожно прислушиваясь.

– Не бойся, – успокоил его дух императора Тайра Томомори, а духи братьев Минамото, ёсицунэ и ёримото, дружно закивали. – Этот дом принадлежит старейшине квартала Татино. Правда, он отсутствует, но сюда никто не сунется.

– На все превращения уходит от двух до семи дней, – сказала Юка, с удивлением рассматривая появившегося из переулка карабида, у которого доспехи санэ были еще мягкими, как кожа, а изменения личности не произошли в полной мере.

Новобранец еще что-то бормотал, а как только увидел карабидов, попытался спрятаться. Его тут же схватили и бесцеремонно поволокли в сторону Карамора. С ног несчастного слетели дзори, и через некоторое время какой-то предприимчивый карабид присвоил их.

– Субэоса действительно решил воевать, – хмыкнул Натабура. – Интересно, почему?

– Думаешь, из-за этого? – Она тряхнула колчан, в котором лежала Карта Мира. – Но с кем?

– Неужели с Богами? – удивился он, припоминая все, что Юка ему рассказала.

– Боги Богам рознь, – кощунственно сказала она.

– Надо уходить, а то нас схватят, – еще больше забеспокоился Натабура.

– Куда? – удивилась Юка, кивнув за окно.

– У меня есть план, – сказал Натабура. А потом обратился к Язаки: – Тебе будут предлагать пасту типа мисо, но есть ее нельзя. Говори, что ты уже наелся.

– А если я кушать хочу? – спросил Язаки, шмыгнув носом.

– Превратишься в кабутомуши-кун – человека-жука.

– Я тебе не верю! – заявил Язаки. – Ты специально моришь меня голодом?! Я уже и так отощал, как… как… вот как он. – И ткнул пальцем в сторону Афра.

Афра приподнял голову. Все это время он спал как младенец. Действительно, сквозь шкуру у него проступали ребра. Афра был просто худым, но не худосочным – мышцы веревками вились под кожей.

– Ладно, – согласился Натабура, невольно отворачиваясь. Язаки вонял все сильнее и сильнее. От одного этого могли быть неприятности с обитателями подвалов. – Поедим в первой же харчевне. Но что бы тебе ни предлагали, не ешь, в жука превратишься.

– Ладно, – проворчал Язаки, отвернулся и шмыгнул носом, – сам знаю.

На самом деле он отчаянно трусил и не хотел превращаться ни в какого жука. К тому же он незаметно украл горсть рё из мешка Мурмакаса и мечтал попробовать молочного поросенка, но ни с кем не хотел делиться. Поэтому и страдал, соображая, как реализовать свой план.