Перед отправкой я побегал по землянкам, которые мы оставляли, по жилым подвалам, и раздал припасы узникам Сталинграда. После страшных боёв в тех местах, где немцы сдались, начали вылезать горожане – истощавшие, просто дистрофики. Многие так и остались лежать в укрытиях, не в силах встать, настолько ослабели от голода. Бойцы нашей дивизии участвовали в поисках, откапывали, поднимали, и тела погибших горожан в том числе. Было найдено около трёх тысяч живых. Кого в тыл и медсанбаты, кто тут прижился. Вот этим прижившимся я и раздал часть припасов. На юг же едем, ещё добуду. Полторы тонны ушло, еле успел хоть это незаметно раздать, поскольку мы уже отбывали: дивизию срочно подняли и направили на станцию.

Но речь сейчас не о том, что в хранилище тысяча семьсот килограммов свободного места, заполню, да и на двести кило уже заполнил – это двести литров чистейшей родниковой воды, ледяной, аж зубы ломит; на юге в жаркое лето, которое начнётся через несколько месяцев, пригодится. Я о возможности попасть в плен. Нет, прямо таких планов я не строю, но если подобное случится (ничего исключать нельзя), то назовусь чужим именем: Одинцова немцы заклятым врагом считают. Мы, снайперы, документы перед выходом сдаём, награды я в хранилище держу, так что могу хоть кем назваться. Ну а там, если нормально, можно пересидеть, а если условия невыносимые, свалю: да к партизанам. Освободят территории – и снова здравствуй, Красная армия. В общем, это так, если в плен вдруг попаду.

Кстати, был один забавный момент, я над ним долго втихую угорал. Ещё в середине ноября в московской газете появилась заметка с некрологом: мол, дважды Герой Герман Одинцов погиб в бою; хвала герою, отомстим проклятым врагам. Видимо, так решили избежать вопросов, куда делся тот я, геройский парень. Я опять в Горький написал, у меня там дом, так чтобы не ушёл куда налево, пусть хранят до моего возвращения.

В итоге все считали меня лишь однофамильцем, правду я не открывал. Даже на митинге по этому поводу, устроенном политуправлением дивизии, при всех поклялся отомстить за своего тёзку. Особист, вызвавший меня после для разговора, угорал, как мне кажется, не меньше меня: он, видимо, один знал, кто я такой. В общем, взял подписку о неразглашении. Я дал, да мне и самому это выгодно.

Но в итоге спалили меня: уже все в штабе дивизии знали теперь, кто я на самом деле. Пока ещё думали, как это можно использовать. Вот этого я и хотел избежать всеми силами. Особист тут теперь не поможет.

На станции, когда шла погрузка в вагоны, меня окликнули:

– Товарищ капитан! Товарищ Одинцов!

Сообразив наконец, что зовут меня, я обернулся и сразу опознал знакомое лицо. На бойце, как и на мне, была шапка-ушанка с опущенными ушками (ветер сильный, пронизывающий), но он смог опознать меня с ходу, как и я его. Это был мой взводный из разведывательной мотоциклетной роты, где я служил в гвардейской танковой бригаде. Тоже гвардеец, мой боец, хоть и бывший. Тогда ещё молодой лейтенант делал первые шаги в войне, и я дал ему немало знаний из своего опыта.

Вот и встретились. Обнялись, хлопая друг друга по спине.

– Товарищ капитан, откуда вы тут? – спросил он, отстранившись и оглядев меня. – Читал в «Комсомолке», что вы погибли. А тут смотрю – живой, даже глазам не поверил.

К нам подошёл мой комдив, тут же был начштаба и кто-то из политуправления дивизии, комиссара не было. Чуть в стороне стояли несколько офицеров и бойцов из комендантского взвода.

– Представьтесь, – велел комдив.

– Гвардии старший лейтенант Столяров, шестая общевойсковая армия, – козырнув, представился теперь уже офицер. – Возвращаюсь из госпиталя в свою бригаду.

– Вы его знаете? – кивнул на меня комдив.

– Конечно, товарищ полковник. Это мой бывший командир, капитан Одинцов. Дважды награждён золотыми медалями Героя. Мы вместе под Харьковом воевали, выходили из окружения. Потом он пропал.

– И куда пропал, товарищ… капитан? – Последнее слово комдив произнёс с ядовитой интонацией, обращаясь уже ко мне.

– После выхода из окружения попал в руки особистов. Молодая и свежая дивизия. Начали избивать, так как не поверили, что я командир и дважды высшей наградой награждён: мол, молод слишком. Даже запрос в мою армию не отправили, посчитав, что это излишне. Я был контужен, убил обоих особистов и двух бойцов. Потом начальника разведки дивизии и ещё одного бойца, которые тоже руки распустили. Очнулся в землянке, избитый. Когда бежал из дивизии, снял ножом часового. Снова вышел к своим, уже в другом месте, а там – суд, лишение всего и колония. Вины своей не признал и сейчас не признаю: жизнь свою защищал. Впрочем, доказали только убийство часового, по остальным свидетелей не было, а я не признавался. Потом штрафбат (не доброволец, силой взяли), и вот уже у вас воюю. А что касается некролога, то тут всё просто: дважды Герои непогрешимы и в штрафбаты не попадают.

– Понятно. Грузитесь, – приказал комдив и, развернувшись, направился к купейным вагонам.

Я же повернулся к Столярову.

– Спасибо тебе, старлей. Не за всё, правда, но ты своё ещё получишь от особистов, когда в часть вернёшься. Научат языком не мести.

Тот начал бормотать извинения, но я отмахнулся. Мы ещё раз обнялись, пожелали друг другу удачи и разбежались: его машина ждала, а я направился к вагону, уже дали сигнал к отправлению.

Так как свидетелей нашего разговора хватало, то информация быстро стала расходиться. Что радовало, между собой говорили, обсуждали, но ко мне не подходили.

Крепко меня Столяров с этим подставил. И угораздило же знакомца встретить перед отправкой. То, что шестая армия участвовала в штурме Сталинграда, я знал, но они были с другого фланга, мы с ними мало контактировали. Не думаю, что это подстава от Особого отдела, им это тупо не нужно: я воюю, они присматривают, и ладно. Это действительно была случайность. А вот до чего додумается комдив, даже представить страшно, уж больно он задумчивый уходил. Хотя, может, и забудут, я на это очень надеялся.

Лёжа на нарах, я общался с командиром другой пары моего отделения. Тот начал войну авиационным техником, побывал кавалеристом, теперь вот снайпер, семнадцать подтверждённых имеет. Средний, надо сказать, стрелок. А служил он в части, где были связные самолёты «Аист», их выпускали наши до начала войны, это копия немецкого «шторьха».

Я заинтересовался его рассказами и начал выпытывать подробности. Дело в том, что у меня в хранилище полторы тонны свободного места, а имеющихся припасов мне хватит надолго, вот я и решил добыть транспорт посерьёзнее. Автомобиль – банально, а вот самолёт, думаю, самое то. Оказалось, «шторьх» вполне неплох и весит чуть меньше тонны. Правда, наш У-2 ещё меньше, кило на сто, но у немца была закрытая кабина с большим остеклением (даже потолок стеклянный), что было комфортнее. А что, самолёт плюс пара бочек с запасами бензина – и у меня есть транспорт на все случаи жизни.

Были два минуса. Во-первых, я не умею управлять такой техникой (да как-то не интересовался никогда авиацией), а во-вторых, дальность: даже четырёхсот километров не было. Хотя нет, ошибся, техник мне пояснил: это в одну сторону триста восемьдесят, с возвращением, а если только в одну, с двумя полными баками на сто пятьдесят литров в общем объёме, то примерно семьсот пятьдесят километров выходит. Для такого маленького самолёта вполне прилично. Да и скорость выше, чем по земле. Где бы научиться летать? А самолёт я добуду.

Да, стоит отметить, что удостоверение шофёра у меня было: сделал, когда в танковой бригаде замом по разведке служил. А вот насчёт самолёта, поразмышляв, понял: это всё лажа. Да на черта он нужен, если я управлять не умею? Мёртвый груз. Хотя идея стоящая. Перед окончанием войны подосвобожу хранилище и приберу новый аппарат с запасом топлива. После войны выучусь в аэроклубе, и будет у меня своя лётная техника.

Пока же буду пополнять хранилище тем, что пригодится во время войны, причём не припасами. В основном интересует наземная техника. Там, на юге, поля, степи; мотоцикл бы какой или авто – самое то. Кстати, в хранилище я не освобождаю десятки килограммов ежедневно, не думайте. Нас вполне неплохо кормят, а из своего я добавляю что-нибудь сладкое или солёное, та же рыбка сушёная хорошо идёт. Поэтому если за день полкило уйдёт, то это порядочно, обычно куда меньше.