Но не тут-то было.

Маленькие черные глазки мамонта отыскали в траве присевшего Пашку, и трубный рев стал еще громче. Пашке показалось, что он различает в нем слова: «Вот он! Я его вижу! Сейчас я его растопчу!» И тут Пашка понял, что его в самом деле собираются растоптать, как того саблезубого тигра.

И тогда Пашка кинулся прочь — еще быстрее, чем бежал сюда, и, конечно, врезался в стадо волосатых буйволов. Они, правда, его не тронули, но подняли головы, перестали жевать и с интересом смотрели, догонит мамонт человека или нет.

На бегу Пашка успел обернуться — преследователь уже совсем близко. Он даже наклонил голову, чтобы было удобнее поддеть человека бивнями и подкинуть в воздух.

Пашка бежал, как заяц, виляя и пригнувшись, но тут споткнулся о камень и покатился по земле.

Бывает, так ударишься, что никакой мамонт тебе уже не страшен! Это случилось и с Пашкой. Он схватился обеими руками за ногу и скорчился в высокой траве.

А мамонт его потерял.

Когда боль чуть-чуть отступила, Пашка осторожно оглянулся и увидел сквозь траву, что мамонт стоит всего в двадцати шагах и поводит головой, отыскивая, куда же делся нахальный человечек.

Пашка замер. Он старался думать только о том, как болит нога.

Мамонт затрубил громче прежнего и, покачивая головой, пошел прочь. В его реве Пашке послышалось сожаление: «Ну что за чепуха! Видно, я старею — одного человеческого детеныша растоптать не смог».

Убедившись, что мамонт ушел, Пашка поднялся и прихрамывая двинулся в другую сторону.

Сейчас он дойдет до того дерева, а там осмотрится и сообразит, как побыстрее добраться до пещеры.

Пашка дошел до высокого раскидистого клена и стал вспоминать, откуда же он пришел. Но ничего вспомнить не успел, потому что его толкнули в спину, он повалился носом в траву и только подумал: как же мамонт умудрился подкрасться сзади?

И тут его стукнули по голове, да так сильно, что Пашка отключился. Конечно, он не знал, что отключился, и, лишь придя в себя, понял, кто и как вывел его из строя.

Пашка лежал на спине, и потому первое, что он увидел, было небо, по которому бежали серые облака. И тут же, загораживая облака, к нему склонились дикие морды страшных чудовищ. Пашка снова зажмурился, чтобы скорей проснуться и понять: это кошмарный сон.

Он открыл глаза.

Вокруг сидели неандертальцы, штук шесть или семь, и смотрели на Пашку с отвращением, как на урода. На самом-то деле не люди, а неандертальцы некрасивы, это каждый человек знает.

Один из дикарей, самый старый, с седой щетиной на скошенном подбородке, скривил и без того страшную рожу и, протянув лапу, сорвал с Пашкиной шеи амулетик.

Чудовище рассматривало шарик с удивлением, но Пашка заметил, что и у седого неандертальца такой же шарик. И у этого тоже… И у того… Наверное, у них мода на шарики, а вот людям их носить не положено.

«Господи, — испугался Пашка, — а если они решат, что я убил того неандертальца?»

— Послушайте, — сказал он, — чтобы не было недоразумения. Я никакого отношения к здешним делам не имею. Я здесь на учебной практике.

Неандертальцы моргали, ничего не понимая.

— Эй, — вдруг сказал один из них. — Шпот.

— Шпот, — произнесли остальные.

— Слом? — спросил первый неандерталец.

— Слом-мамама, — ответили ему.

Старый неандерталец, у которого поседела вся шерсть, вытащил кинжал — такой же, как у Пашки.

— Хррк? — спросил седой неандерталец.

— Хррк, — ответили ему товарищи. — Слом-хррк. Напх — трень, слом-тррк.

— Подождите! — попытался образумить их Пашка. — Вы ошибаетесь. Я не сделал ничего плохого вашим друзьям и родственникам. Я даже искал вас, чтобы предупредить об опасности. Мы, люди будущего, всегда за мир и против войны.

Неандертальцы начали переговариваться:

— Шпот… ба-бала… смык.

— Смычок. Хррк.

— Смык буси слом-хррк. Шпот кана.

Пашка внимательно прислушался к разговору. Язык неандертальцев был куда проще языка кроманьонцев. Пашка догадался, что «шпот» относится к нему, «хррк», ясное дело, — «убивать» или «смерть». А «кана» — значит «не надо» или «нет». Другие слова пока оставались непонятными, но можно было догадаться.

— Шпот смычок, — сказал Пашка, — хррк кана.

Как только неандертальцы услышали, что пленник говорит на их языке, они ударились в панику. Он приказывает им не убивать человеческого детеныша!

Неандертальцы заверещали, некоторые вскочили, собираясь бежать. На крики из кустов вышел вождь, а может, колдун. Он не был вооружен, зато раскрашен, как новогодняя елка.

На лохматой, никогда не чесанной голове сидела набекрень корона из птичьих перьев, с нее свисали хвостики горностаев. На колдуне была широкая юбка из тростника и такое количество браслетов и ожерелий, что хватило бы на дикарский дом моделей. Браслеты и другие украшения были сделаны из ракушек, камешков, орехов, сушеных яблок, корешков и дохлых жуков. На подбородке у колдуна росла белая реденькая бороденка. Лицо морщинистое, грязное, но глаза сверкают отчаянно, будто он напился хмельного зелья.

— Паррака? — спросил колдун.

Все наперебой стали объяснять, что шпот, да не просто шпот, а шпот смык-смычок попался им в лапы, и теперь его придется слом и потом хррк. Но дело в том, что смычок говорит на языке настоящих чу и носит на шее костяной шарик.

Колдун выслушал соплеменников, затем сам принялся кричать, чтобы заглушить их крики. И чем громче он кричал, тем невнятней звучали междометия, которые выскакивали из его губастого рта. Он даже принялся подпрыгивать на месте. Это выглядело почти смешно, только Пашка, конечно, не смеялся, потому что у неандертальцев наверняка нет чувства юмора.

И тут он сделал величайшее биологическое открытие: человека от всего прочего животного мира отличает чувство юмора! Попробуйте рассказать анекдот корове или даже обезьяне. Или хотя бы дураку. Никто из них и бровью не поведет.

Колдун прыгал, кричал, слюна капала у него изо рта, и он все чаще глядел на Пашку, все ближе подпрыгивал к нему.

Пашка сел, хотя голова раскалывалась. Он бы с радостью удрал. Но удирать было некуда.

Колдун, вероятно, устал, потому что прыгал и кричал уже без злости. Может, все закончилось бы миром, но тут на поляну вышел шатаясь окровавленный неандерталец. Он захрипел и опустился на руки соплеменникам. Из горла его вырывались отдельные слова. Некоторые из них были Пашке знакомы:

— Хррк… слом, маса-вакаса слом… хррк кана… он-бор-мот.

Пашка с ужасом понял, что неандерталец попал в засаду, которую устроил злобный Медведь.

— Я же предупреждал, — сказал Пашка. — Теперь вам всем нужно отсюда уйти.

Лучше бы он молчал! И кто его тянул за язык?

Неандертальцы вспомнили, что у них есть пленник, и стали поглядывать на Пашку. А раненый злобно зарычал и сказал, что этого смокного смыча надо было хрркнуть, как члика. Он протянул к Пашке громадные лапы, но, к счастью, силы оставили его, и он потерял сознание.

Зато ожил колдун. Он вновь начал вопить, и, послушавшись его, неандертальцы, точно как в старинной книжке об африканских дикарях, подтащили Пашку к сухому дереву и привязали к стволу гибкими лианами.

От этих чу воняло псиной, по их шерсти прыгали блохи и ползали какие-то мелкие насекомые.

К Пашкиным ногам сложили кучу хвороста. С ним собирались сделать то же, что сделали английские оккупанты с отважной девушкой Жанной д'Арк, то есть сжечь на костре!

Молодая, но уродливая неандерталка притащила деревянную раму, на которую был натянут кусок кожи, и начала бить палкой по этому барабану. Значит, они уже музыку придумали!

Из костра, который весело горел в тени скал, колдун вытащил головню и поднес к Пашкиному носу, но сразу поджигать хворост не стал, а решил сперва поколдовать. Видно, хотел, чтобы из Пашки получился славный жареный мальчик.

— Я костлявый, — сказал Пашка колдуну. — Шпот-смык ам-ам не годится.

— Хррк — да, — ответил колдун. — Ам-ам не надо. Чу шпотов не ам-ам.