Но когда долетел до входной двери, увидел, что она заперта хитрым способом — чужой не откроет.

Шаги Спикухина приближались, как шаги командора.

Сашок увидел справа дверь, на которой был прикреплен медный чеканный барельеф с изображением писающего мальчика. Он рванул дверь на себя, влетел в туалет, быстро заперся на засовчик, и тут же дверь пошатнулась от удара Спикухина.

Сашок уперся в дверь спиной, ногами в унитаз и создал прочную конструкцию. В дверь мерно колотили, она вздрагивала, а Сашок терпел.

Так продолжалось минут пять. Спина устала.

Потом за дверью послышался голос Спикухина:

— Как тебя зовут?

— Сашок.

— Сашок, ты где бумажку нашел?

— Не скажу.

— Сашок, ты что с ней будешь делать?

— Теперь не знаю.

— А раньше что хотел?

— Да я к тебе как человек шел! — обиделся Сашок. — Я думал, отдам тебе бумажку, ты спасибо скажешь.

— Сколько?

— Чего сколько?

— Сколько за спасибо хочешь?

— Да ничего я не хочу. Я к тебе как человек шел. Вижу, расписка, человек в лапы дьяволу загремел. Надо освобождать. Мы же все люди.

— Ты комсомолец, что ли?

— Нет.

— Так запросто хотел отдать?

— Ну сколько тебе повторять, дубина!

— И не из органов?

— Слушай, выпусти ты меня.

— А бумажку отдашь?

— На что мне сдалась твоя бумажка!

— Тогда суй ее под дверь.

— А выпустишь?

— На что ты мне?

Сашок уже перестал бояться и сообразил, что он Спикухиным обижен.

— Нет, — сказал он. — Ты меня обидел.

— Я извинюсь.

— Нет, все равно обидел.

— Тогда скажи: сколько?

Сашок встал перед дилеммой. Благородство, конечно, в нем еще жило, но хотелось наказать этого жлоба. А на сколько? Сколько стоит в наши дни бессмертная душа?

— Полсотни, — сказал Сашок.

— Четвертак, — отозвался из-за двери Спикухин.

— Тридцать, — сказал Сашок.

За дверью зашуршало, потом в щели появились три красные купюры. Въехали к ногам Сашка и замерли. Сашок сразу пожалел, что не попросил тысячу рублей. Но слово есть слово. Он выпрямился, открыл дверь и отдал Спикухину расписку.

Спикухин был добрый. Он сказал, складывая расписку и запрятывая ее в кулак:

— Дурак. Я бы тебе за нее тысячу дал.

— Ни к чему мне твоя тысяча. Я же так бы ее отдал, а ты выступать начал.

— Нервы, — сказал Спикухин. — Нервы у меня. Пошли на кухню, примем по маленькой.

— Пошли, — сказал Сашок.

Они сели за белый стол. Кухня была фирменная, импортная. Спикухин положил расписку в морозильник, а из холодильника вынул бутылку, колбасу-сервелат, нарезанную на тарелочке. Из шкафа извлек два фужера. Разлил.

— За знакомство, — сказал Спикухин. — Напугал ты меня. Я думал — из органов.

— Нет, — сказал Сашок, — Я не из органов. Я случайно нашел. Думаю — надо помочь хорошему человеку.

— Помогать надо, — согласился Спикухин, еще налил. — А я решил, что ты из органов. Вернее, нет, сначала я думал, что ты — сам товарищ Д. Только в другой форме. А потом вижу: наверное, из органов. А ты не знаешь, где я работаю, — значит, не из органов. Сечешь?

— Просек, — сказал Сашок. — Я тебе ее для этого и нес. Сначала думал — сам сожгу, а потом думаю — нет, надо, чтобы ты сам.

— Зачем жечь? — не понял Спикухин.

— Чтобы душу спасти.

— Ты мне про душу не надо, — сказал Спикухин. Он налил еще. Выпили. Заели колбасой. — Человек мне помог, я его подвести не могу.

— Кто помог?

— Товарищ Д.

— Как же он мог тебе помочь, если душу за это взял?

— А ты не знаешь ситуацию, помолчи.

Выпили. Заели колбаской.

— Ты мне расскажи. Я как могила, — сказал Сашок.

— Не продашь?

— Если бы хотел, — сказал Сашок гордо, — чего бы к тебе пошел?

— Сашок, а ты мне нравишься, — сказал Спикухин.

— Ты, Эдик, тоже правильный человек, — сказал Сашок.

— Бывают ошибки в жизни, — признался Спикухин. — Кто не застрахован?

— Это точно.

— У меня ревизия. С такого верху, что тебе и не снилось. Всё. Кранты. Не отмажешься — «десятка» светит с конфискацией. Тебе это понятно?

— Мне это понятно.

Выпили. Закусили колбаской.

— Они уже в бухгалтерии. Бухгалтера выводят. Ясно? Через пять минут будут у меня в кабинете. Куда побежишь? И тут входит он. Я по глазам понял, что он.

— Кто он?

— Товарищ Д. И говорит: «Времени, — говорит, — у тебя, Спикухин, нету. Секунды тикают. Возьмут тебя под белы ручки как пить дать. Есть выход. Продавай мне душу. Ревизию уведу».

— И ты поверил?

— Я сначала в переносном смысле поверил. Но у него взгляд. И вынимает он тонкий такой ножичек. «Давай, — говорит, — палец. А за дверью голоса. Вот я и написал.

— И что дальше?

— А дальше… Дальше — ревизия уехала.

— А может, она просто так уехала?

— Не просто так. Я с ним беседу имел. Он мне обещал — ни одна ревизия не тронет.

— И что?

— Вокруг берут. Меня не трогают.

— А не страшно?

— Теперь не так страшно. Сначала опасался. Теперь нет.

— А душа?

— Слушай, Сашок, а у человека есть душа? Я в последнее время книжки стал читать. Библиотечку атеиста. В основном отрицают.

— Может, все-таки сожжешь на всякий случай?

— И завтра ревизия? Я же, Сашок, за последний год сильно осмелел.

— Значит, не будешь?

— При первой же возможности ему верну. Кое-какие дела закончу и верну.

— А у тебя связь с ним есть?

— Сашок, хоть ты мне и друг, не все тебе могу сказать. Не все. Ты спешишь?

Сашок понял намек. Спикухин проводил его до двери. Глядел вслед через цепочку, потом, когда Сашок спустился на полпролета, крикнул:

— Дурачье ты, Сашок! Ты бы с меня тысяч пять мог взять.

— Не нужны мне твои тысячи…

У него от этой встречи, хоть она и кончилась вроде бы по-дружески, остался неприятный осадок.

«Ничего, — сказал он себе, сидя на бульваре и кушая мороженое, чтобы прочистить мозги. — Спикухин человек дрянной. И даже неизвестно, бывает ли у такого душа. А может, другие люди будут счастливы? Не все же на свете такие?» Сашок понял, что благородство в нем еще не истощилось. И поехал на такси, раз уж деньги есть, по второму адресу.

Ивановой Дарьи Павловны дома не оказалось.

Сашка встретил мужчина, видно, ее муж, человек понурый, все вниз — и нос, и уголки губ, и щеки, только уши торчком. Но вежливый.

— Дарья Павловна, — сказал он, — скоро вернется от косметички. Если вы будете так любезны, вы можете подождать ее возвращения.

Квартира, куда попал Сашок, была невелика и тесно заставлена вещами, в основном антикварного характера. А муж Дарьи Павловны совершенно к этим вещам не подходил, хотя был одет чисто, аккуратно. Сашок сразу понял, что в этой комнате хозяин не муж. В углу, за диваном и большим торшером, сделанным из березового полена, был столик на витых ножках. На столике лежали бумаги и пишущая машинка, совсем маленькая.

— Хотите чаю? — спросил муж.

— Нет, — сказал Сашок и сел на старинный диван, узкий и неудобный, но сразу видно — дорогой.

Муж постоял, поглядел на Сашка, не мог придумать, что с ним положено делать, подошел к своему столику, полистал бумажки, потом вернулся к Сашку, сел напротив на неудобный древний стул и спросил:

— Вы по делу?

Было ясно, что он занят собственными мыслями, и Сашок ему неинтересен.

— По делу, — сказал Сашок. — А ваша жена что делает?

— Делает? — Муж пожал плечами. — Вы курите? Курите, не стесняйтесь. Вот пепельница. А вы давно знаете Дашу? Дарью Павловну?

— Нет, — говорит Сашок. — Я же по делу.

— Конечно, вы говорили.

Они посидели, помолчали.

— Сумасшедший дом, — сказал муж. Он подошел к телефону, набрал номер. Дождался ответа, но тут же повесил трубку.

Он подошел к окну, нервно побарабанил по стеклу кончиками пальцев.

— Извините, — сказал он.