— Серьезного, слава богу, ничего. Просто распущенный организм. Раннее старение. Жирок.

Доктор взял брезгливо меня за жирную белую складку на животе и оттянул ее к себе.

— Видите?

— Вижу, — согласился тренер. — Сгоним. Давление в пределах?

— В пределах. Хотя еще неизвестно, что считать пределом. И не сердце, а овечий хвост.

— Все ясно. Так мы пошли на тренировку?

— Да идите вы куда хотите! — обозлился вдруг доктор. — Не помрет ваш центровой. Ему еще на Северный полюс хочется махнуть!

В коридоре ждали Толя и Коля.

— Здорово он тебя, — сказал Толя. — Я уж думал, не допустит.

Они и в самом деле были милыми ребятами. Их даже не удивило состояние мое» здоровья. Они болели за меня и были рады, что в конце концов доктора удалось побороть.

— Только каждый день ко мне на проверку, — слышался докторский голос.

— Обязательно. Совершенно обязательно, — заверял его тренер.

Он догнал нас на веранде и сказал мне:

— Ну и поставил ты меня в положение, Коленкин! Нехорошо.

И мы пошли к площадке.

Я переодевался, слыша стук мяча, крики с площадки. И мне все еще не хотелось выходить. Сердце билось неровно — запоздалая реакция на врача. Ныл зуб. В раздевалке было прохладно, полутемно. За стеной шуршал душ.

— Ну! — крикнул Коля, заглядывая внутрь. — Ты скоро?

И я пошел на площадку, прорезанную ставшими длиннее тенями высоких сосен.

Тренировались мужчины. Девушки сидели в ряд на длинной низкой скамье. При виде меня зашептались. Кто-то хихикнул, но Валя, милая, добрая Валя, шикнула на подругу.

Ребята перестали играть. Тоже смотрели на меня. В столовой, где я видел почти всех, было иначе. Там мы были одеты. Там мы смотрелись цивилизованными людьми. Как в доме отдыха.

Я остановился на белой полосе. Все мы выдаем себя не за тех, кем являемся на деле. Мы стараемся быть значительнее, остроумнее перед женщиной, если она нам нравится. Мы стараемся быть умнее перед мужчинами, добрее перед стариками, благоразумнее перед начальниками. Мы все играем различные роли, иногда по десяти на дню. Но роли эти любительские, несложные, чаще за нас работает инстинкт, меняя голос по телефону в зависимости от того, с кем мы говорим, меняя походку, словарный запас… И я понял, что стою, вобрав живот и сильно отведя назад плечи, словно зрители, смотрящие на меня, сейчас поддадутся обману.

— Держи! — крикнул Иванов. — Держи, Коленкин. Ведь народ в тебя еще не верит.

Я приказал своим рукам поймать мяч. И они меня послушались. Я приказал им закинуть мяч в корзину отсюда, с боковой полосы, с неудобной, далеко расположенной от кольца точки. И мяч послушался меня.

— Молоток! — сказал Толя.

Труднее было бегать, стучать мячом по земле и получать пасы от других. Мяч был тяжел. Минут через десять у меня совсем отнялись руки. Я был покрыт потом и пылью. Я понимал, что больше не смогу сделать ни шагу. И я собрался уже было повернуться и уйти с площадки, как Андрей Захарович, стоявший в стороне со свистком и блокнотом, крикнул:

— Коленкин! Отойди, отдохни. У тебя режим особый. Не переутомляйся, а то нас с тобой Кирилл Петрович в Москву отправит.

Я был очень благодарен тренеру. Я сел на скамью, к девушкам, и они потеснились, чтобы мне было удобнее. И Тамара напомнила мне:

— Гера, обещал ведь нас с Валей погонять!

— Обязательно, — подтвердил я. — Только не сегодня.

Главное — я не опозорился.

Больше в тот день я не выходил на площадку, хоть Андрей Захарович и поглядывал в мою сторону, хотел позвать меня, но я чуть заметно, одними глазами, отказывался от его настойчивых приглашений. Ведь бегуном мне не стать. Я умею лишь одно — забрасывать мяч в корзину. И чем меньше я буду бегать, тем меньше будет противоречие между моим талантом и прочими моими качествами. Впрочем, я могу поднять свою репутацию в другом: бильярд.

После ужина я в кино не пошел. Валя, по-моему, на меня немного обиделась. Женщины, даже очень молодые, — удивительные существа. В них слишком развито чувство собственности. Думаю, что это атавизм, воспоминание о младенчестве, когда все мое: и ложка моя, и погремушка моя, и мама моя, и дядя мой. Я подходил под категорию «дядя мой». И я уже даже слышал, как кто-то из девушек, обращаясь к Вале и инстинктивно признавая ее права на меня, сказал: «Твой-то, Гера».

— Не хочется в зале сидеть, — объяснил я Вале.

— Как знаете.

— Но потом можно погулять.

— Никаких прогулок, — встрял тут же оказавшийся Андрей Захарович. — Режим. И ты, Коленкин, хоть и не обманул ожиданий, наших девушек не смущай. Они ведь к славе тянутся. К оригинальности. Вот ты и есть наша оригинальность. Не переоценивай себя. Не пользуйся моментом.

— Как вы могли… — начал было я.

— Мог. И ты, Валентина, голову парню не кружи.

А мне захотелось засмеяться. Как давно я не слышал ничего подобного! Как давно двадцатилетние девчонки не кружили мне голову! И как давно никто, не в шутку, в самом деле, не называл меня парнем.

— Я, как кино кончится, к площадке подойду, — пообещал я, как только тренер отошел.

— Как хотите, — пожала плечами Валя. — А вот в кино вы зря не пошли. Вам, наверное, с нами неинтересно.

И только потом, уже в бильярдной, на веранде, я осознал, что она перешла на «вы».

Ну и чепуха получается!

У бильярда стоял Иванов. В одиночестве.

— Ты чем в кино не пошел? — спросил он.

— Смотрел уже, — соврал я. Не говорить же человеку, что я подозреваю у себя исключительные способности к бильярду и горю желанием их испытать.

— Я тоже смотрел, — сказал Иванов. — Да и жарко там. Сыграем?

— Я давно не играл, — соврал я.

— Не корову проиграешь. Не бойся. Кием в шар попадешь?

— Попробую.

— Пробуй.

С первого же удара, когда кий у меня пошел в одну сторону, шары в другую, я понял, что эта игра требует от изобретения Курлова большего напряжения, чем баскетбол. Несмотря на то что мои нервные клетки работали сейчас лучше, чем у кого бы то ни было на свете, передавая без искажений и помех сигналы мозга моим пальцам, задание, которое им надлежало выполнить, было не из легких. На площадке я учитывал лишь вес мяча и расстояние до кольца, здесь я должен был точно направить в цель кий, рассчитать, в какую точку ударить, чтобы шар правильно ударился о другой шар и пошел в узкую лузу. И главное, должен был унять легкую дрожь в пальцах, не игравшую роли на площадке, но крайне опасную здесь.

Рассудив так, я заставил свой мозг считать точнее. И пока Иванов, похохатывая над моей неуклюжестью и испытывая законное удовлетворение человека, взявшего реванш у сильного противника, целился в шар, я мысленно стал на его место и, не без труда проследив глазами за направлением его будущего удара, понял, что он в лузу не попадет. А попадет шаром в точку, находящуюся в трех сантиметрах слева от угловой лузы. Что и случилось. И тогда я понял, что победил.

— Держи, — сказал Иванов, протягивая мне кий. — Только сукно не порви. Тетя Нюра тебе голову оторвет. Ей что звезда, что просто человек — все равно.

— Постараюсь, — пообещал я и оглянулся на звук приближающихся шагов.

На веранду поднялся доктор.

— Ну вот, — констатировал он не без ехидства, — вот спорт для вас, Коленкин.

Но я не обиделся.

— Главное — не побеждать, а участвовать, — разглагольствовал я. — Любой спорт почетен.

— Угу, — буркнул доктор и отошел к перилам, закуривая.

Мне тоже захотелось курить. А то ведь за весь день выкурил только две сигареты, и те украдкой, в туалете, а потом заглянувший туда после меня Андрей Захарович бегал по территории и кричал: «Кто курил? Немедленно домой отправлю!» Но конечно, не узнал. А я был не единственным подозреваемым.

Уже совсем стемнело и густая синь подступила к веранде, дышала сыроватой прохладой и вечерними запахами хвои и резеды.

Я не спеша взял кий, поглядел на шары. Понял, что надо искать другую точку, и медленно, точно тигр вокруг добычи, пошел вдоль стола.