Я нашел другой ответ:

— Скорее не так. Зависть.

— Ага! — Курлов обрадовался.

— Но не простая зависть. Очевидно, для меня, как и для других людей, спортсмены — воплощение наших тайных желаний, олицетворение того, что не дано сделать нам самим. Наверное, это относится и к музыкантам, и к певцам. Но со спортсменами очевиднее. Ведь никто не говорил и не писал о том, что Моцарту в детстве сказки, что у него нет музыкального слуха, и тогда он стал тренироваться, пока не превратился в гениального музыканта. Так сказать нельзя — здесь талант чистой воды. А вот про спортсмена такого-то вы можете прочесть, что в детстве он был хилым, врачи запретили ему все, кроме медленной ходьбы, но он тренировался так упорно, что стал чемпионом мира по барьерному бегу. Я понятно говорю?

— Дальше некуда. А что вы можете сказать тогда об этих? — Курлов ткнул пальцем в телевизор и залихватски опрокинул в рот рюмку с ликером. Глаза у него блестели.

— То же самое.

— А не кажется ли вам, что здесь все зависит от роста? От игры природы. Родился феномен — два с половиной метра. Вот команда и кидает ему мячи, а он закладывает их в корзину.

Я не согласился с Курловым.

— Такие уникумы — исключение. Мы знаем о двух-трех, не больше. Игру делает команда.

— Ну-ну.

На экране высоченный центровой перехватил мяч, посланный над головами игроков, сделал неловкий шаг и положил мяч в корзину.

Курлов улыбнулся.

— Талант, труд, — сказал он. — Все это теряет смысл, стоит в дело вмешаться человеческой мысли. Парусные суда исчезли, потому что появился паровой котел. А он куда менее красив, чем грот-мачта с полным вооружением.

— Оттого что изобрели мотоциклы и появился мотобол, — возразил я, — футбол не исчез.

— Ну-ну, — усомнился Курлов. Он остался при своем мнении. — Поглядите, что эти люди умеют делать из того, что недоступно вам, человеку ниже среднего роста (я внутренне поклонился Курлову), человеку умственного труда. Они умеют попадать мячом в круглое отверстие, причем не издалека. Метров с трех-пяти. И притом делают маску ошибок.

Говорил он очень серьезно, настолько серьезно, что я решил перевести беседу в несколько более шутливый план.

— Я бы не взялся им подражать — сказал я. — Даже если бы потратил на это всю жизнь.

— Чепуха, — возразил Курлов. — Совершенная чепуха и бред. Все на свете имеет реальное объяснение. Нет неразрешимых задач. Эти молодые люди тратят всю жизнь на то, чтобы достичь устойчивой связи между мозговыми центрами и мышцами рук. Глаз всегда или почти всегда может правильно оценить, куда следует лететь мячу. А вот рука после этого ошибается.

— Правильно, — ответил я. — Знаете, я когда-то учился рисовать. Я совершенно точно в деталях представлял себе, что и как я нарисую. А рука не слушалась. И я бросил рисовать.

— Молодец! — одобрил Курлов. — Спасибо.

Последнее относилось к тому, что я наполнил его рюмку.

— Значит, — продолжал Курлов, — система «мозг-рука» действует недостаточно четко. Дальнейшее — дело физиологов. Стоит лишь найти неполадки в этой системе, устранить их — и баскетболу крышка.

Курлов строго посмотрел на экран. Я понял, что комплексы, которые мне удалось в себе подавить, цепко держали в когтистых лапах моего соседа.

— Ради этого я и пришел.

— Сюда?

— Да. Пришел смотреть телевизор. И теперь я знаю, что могу превратить в гениального баскетболиста любого неуча. Вас, например. Хотите?

— Спасибо, — сказал я. — Когда же я стану баскетболистом?

— Мне нужно два месяца сроку. Да, два месяца, не больше. Но потом не жалуйтесь.

— Чего же жаловаться? — улыбнулся я. — Каждому приятны аплодисменты трибун.

…Я встретился с Курловым недели через две. В лифте. Он раскланялся со мной и сказал:

— Мне на шестой.

— Помню.

— И кстати, в моем распоряжении еще шесть недель.

— Как так? — Я забыл о разговоре у телевизора.

— Шесть недель, и после этого вы становитесь великим баскетболистом.

Прошло не шесть недель, а больше. Месяца три. Но потом часов в семь вечера вновь раздался звонок в дверь. Курлов стоял на лестнице с большой сумкой в руке.

— Разрешите?

— У вас снова сломался телевизор?

Курлов ничего не ответил. Он был деловит. Он спросил:

— Дома никого?

— Никого, — ответил я.

— Тогда раздевайтесь.

— Вы говорите, как грабитель.

— Раздевайтесь, а то стемнеет. До пояса. Да послушайте, в конце концов! Вы хотите стать великим баскетболистом или нет?

— Но ведь это была…

— Нет, не шутка. Я решил эту задачку и дарю вам первому удивительную способность управлять собственными руками. Казалось бы, природа должна была позаботиться об этом с самого начала, так нет, приходится вносить коррективы.

Сумку он поставил на пол, из кармана пиджака извлек небольшую плоскую коробку. В ней обнаружился шприц и ампулы.

— Почему вы не поинтересуетесь, не опасно ли это для жизни? — спросил он не без сарказма.

— Признаться, я растерян.

— «Растерян» — правильное слово. Но, надеюсь, не напуган? Или мне сбегать домой за дипломом доктора медицинских наук? Нет? Ну и хорошо. Больно не будет.

Я покорно стащил с себя рубашку, майку, благо был теплый вечер. Мне тогда не пришла в голову мысль, что мой сосед может быть сумасшедшим, убийцей. Эта мысль мелькнула после того, как он вкатил мне под правую лопатку два кубика раствора. Но было поздно.

— Вот и отлично, — сказал Курлов. — Я уже ставил опыт на себе и на обезьянах. Результаты поразительные. Надеюсь, у вас будут не хуже.

— А что с обезьянами? — глупо спросил я, натягивая майку.

— Ничего интересного для профана, — отрезал Курлов. — У них эти связи функционируют лучше, чем у людей. Тем не менее павиан по кличке Роберт умудрился попасть грецким орехом в глаз нелюбимому смотрителю на расстоянии пятидесяти метров.

— Что теперь? — спросил я.

— Теперь — в Лужники, — ответил Курлов. — До темноты осталось три часа. Два с половиной. Посмотрим, что получилось.

— А уже действует?

— К тому времени, как подъедем, подействует.

В автобусе он вдруг наклонился к моему уху и прошептал:

— Совсем забыл. Никому ни слова. За неофициальный эксперимент с меня снимут голову и степень. Если бы не данное вам слово, человечество получило бы этот дар через пять лет.

— Почему через пять?

— Потому что каждый эксперимент надо проверить другим экспериментом. А тот — следующим. И еще ждать, не получатся ли побочные эффекты.

— А если получатся?

Курлов пожал плечами. Он был великолепен. У него был явный наполеоновский комплекс. Он подождал, пока автобус остановился, спрыгнул первым на асфальт, подобрал с земли камешек и запустил им в пролетавшего мимо шмеля. Шмель упал на траву и обиженно загудел.

— Я вкатил себе эту дозу две недели назад. С тех пор ни разу не промахивался.

Мы отыскали почти пустую баскетбольную площадку. Один щит был свободен, у другого двое девчат перебрасывались мячом, словно не решались закинуть его в корзину.

— Надо раздеваться? — спросил я.

— Зачем? Сначала так попробуем.

Потом я удивлялся, почему за все время пути и в первые минуты на площадке я почти ни о чем не думал. То есть думал о каких-то глупостях. Во сколько завтра утром вставать, надо купить хлеба на ужин, погода стоит хорошая, но может испортиться — вот о чем я думал.

— Ну, — сказал Курлов, доставая из сумки мяч ровно за секунду до того, как я сообразил, что мяча у нас нет.

Я поглядел на кольцо. Кольцо висело страшно высоко. Оно казалось маленьким, и попасть в него мячом было совершенно невозможно. Девушки у второго щита перестали перебрасываться мячом и изумленно глазели на двух среднего возраста маленьких мужчин, толстого (я) и тонкого (Курлов), которые явно собирались заняться баскетболом. Девушкам было очень смешно.

— Ну, Коленкин, — произнес торжественно Курлов, — ловите мяч!

Я слишком поздно протянул руки, мяч выскочил из них и покатился по площадке к девушкам. Я тяжело затрусил за ним. Вид у меня был нелепый, и мне очень захотелось домой. Я начал себя ненавидеть за бесхарактерность.