— Не очнулся, — сказал Спел и ладонью закрыл Крони глаза. — Плох совсем. Бредит.

— Жидкий народ, — сказал с чувством стражник из-за двери.

— Я пошел, — прошептал Спел. — Не открывай глаза. Никто не должен знать, что ты пришел в себя. Как Мекиль уйдет, я вернусь.

Крони было трудно лежать, закрыв глаза, потому что в голове мерно крутилось тяжелое колесо, затягивая в пропасть… Он заснул незаметно и так крепко, что Спелу пришлось долго пинать и расталкивать его.

— Хватит, — огрызнулся Крони, поднимаясь. — Все вы драться мастера.

— А ты разве человек? Тебя только и колотить. Знаем мы, как вас, клопов, на Чтение заманивают. «Ах, все люди равны, и трубарь не виноват, что он трубарь. Это директора виноваты». А вам лестно. И на ваших вонючих спинах кое-кто из инженеров хочет наверх забраться. Так что особенно не надейся. Был ты трубарем вонючим, им и останешься.

— Плевал я на твои слова, — сказал Крони. — Кому я верю, во что верю, кому спину подставляю — мое дело.

— Говорить ты умеешь, — засмеялся Спел. — Научили. Вставай.

Крони поднялся на ноги. Ноги были вялыми.

— Пошли.

— Куда?

— Хуже не будет.

— А с чего я тебе верить должен?

— Ты уже на Мокрицу насмотрелся. Он тебя живым не отпустит.

— А ты отпустишь?

— Не знаю еще.

— Так я здесь останусь.

— Ну и оставайся. Я пошел.

— А я Мокрице скажу, что ты знак взял и ко мне ходил.

Крони не успел мигнуть, как Спел завернул ему руку за спину, так что трубарю пришлось согнуться вдвое, и толкнул к двери.

— Ты думаешь, буду с тобой церемониться? В любой момент могут войти. Мне будет плохо. Тебе — наверняка конец.

— Я сам пойду, — сказал Крони. — Ладно, отпусти.

— Нет, номер не выйдет. Ты мне не веришь-я тебе и подавно. Если кто встретится — я тебя веду на допрос.

У двери валялся мертвый охранник. Он был задушен — лицо синее, голова свернута набок.

— Это ты? — спросил Крони. Смерть была такой жуткой, что начинала кружиться голова.

— Нет, — сказал Спел. — Это ты его задушил. Ты задушил и удрал. И теперь, что бы ты ни говорил Мокрице, никто тебе не поверит. Не я же его задушил. Зачем мне?

— А потом ты меня так же, как этого, да?

— Все может быть. А ну, шевелись!

Они оказались на большой улице. Навстречу шел уборщик. Уборщик отвернулся, опустил голову, чтобы не увидеть лишнего. Спел затолкнул Крони в узкий проход между двумя домами, довел до двери. За ней была лестница в скале. Такая узкая, что двоим не разминуться. Она вертелась спирально. Один оборот, второй…

Спел закрыл дверь на засов, отпустил Крони.

— Считай, что ты спасся, — сказал Спел. — Здесь тебя искать не должны.

— Я у тебя дома? — спросил Крони.

— Нет. Ко мне он может заглянуть.

— Может, — согласился Крони. — Он знает, что ты взял опознавательный знак.

— Ты уверен?

— Да.

— Я — дурак, — сказал Спел. — Как увидел имя — не удержался.

Спел зажег свет. Комната была невелика, но такой Крони еще не приходилось видеть. Он не подозревал, что так может быть. Стены комнаты были обтянуты материей с узорами. Если ее разрезать на платья, то хватило бы всему кварталу. Толстая материя с торчащим ворсом устилала пол.

— Присаживайся, — сказал Спел.

Крони не решался. Сиденья были тоже покрыты материей.

Спел ушел. Было очень тихо, портьера, за которой скрылся молодой офицер, чуть покачивалась. Потом оттуда донеслись приглушенные голоса.

«Если когда-нибудь выберусь и расскажу об этом, — подумал Крони, — никто не поверит. А кому расскажешь? Наверно, только инженер в таких домах бывал».

Портьера отодвинулась, и в комнату вошла высокая девушка.

Девушка была красива, и не с кем было ее сравнить. Такой он раньше не видел. Женщины внизу не бывают молодыми и красивыми. Грань, отделяющая детство, голенастое, крикливое, вечно голодное, от старости — узловатых рук, обтянутых дряблой кожей, пронзительных голосов, корявых, изъеденных стиркой или работой пальцев, шрамов от жестоких побоев мужа, — эта грань внизу незаметна.

Девчонки росли, потом неожиданно переезжали в соседнюю конуру, а если повезет, в конуру уровнем выше, и становились старыми женщинами. Они были всегда немыты, оборваны, потому что жили в темноте, а мыла человеку положено один кусок в сорок дней.

Крони мельком видел дочерей и жен торговцев и мастеров. Но, может, не повезло, может, не приглядывался. Не было среди них такой, кого Крони захотел бы увидеть еще раз. Он знал, конечно, что пройдет еще год, может, три, квартальный или мастер скажут: пора тебе взять женщину, трубарь. Но трубарю не просто найти женщину, потому что трубарь беден и грязен.

На вошедшей девушке было длинное платье, ниже колен — внизу платья короткие — так меньше материи уйдет. У нее были длинные волосы — внизу все коротко стриглись — длинные волосы не промоешь и не выгонишь из них насекомых. На руке у девушки был блестящий золотой браслет. И если он был и в самом деле золотой, то столько золота зараз Крони видеть не приходилось — внизу девчонки таскали маленькие медные украшения, которые ловкачи делали из старых гильз или меди, украденной на руднике. Девушка была в сандалиях белого цвета — женщины внизу ходили босиком, и ноги их опухали от сырости и ревматизма. Башмаки были роскошью, и их давали лишь мужчинам, ко торым надо много ходить. Конечно, у госпожи Ратни есть сандалии, но она их надевает, лишь когда идет в гости, наверх, к новым родственникам или к соседнему квартальному.

Крони выпрямился и стоял в оцепенении. Удивительно, но сначала он увидел одежду, а лишь потом лицо. Это было лучезарное лицо, необыкновенное, доброе и прекрасное. Крони знал, что, будь это Дева Бездны, лицезреть которую — значит встретиться со смертью, он согласен на смерть — только посмотреть сначала.

Голос у девушки был глубокий и спокойный. Она, наверно, вообще не умела визжать. И где ей визжать? У квартального бассейна? Девушка была печальна и не сразу заметила трубаря, она смотрела сквозь него, глаза ее блестели, полные слез.

— Я так и знала, — сказала она словно сама себе, — я так и знала, что он умер. Это странно, что я живу и ты живешь…

— Гера, — громко сказал Спел, — это тот трубарь, который был с Леменем.

— Да? — Девушка словно проснулась. — Как тебе удалось?

— Я ему велел каяться и незаметно вколол снотворное. Получилось, будто он упал в обморок при виде орудий пыток. Даже Мокрица поверил.

— Поверил? Мокрица никому не верит.

— Я все ловко сделал.

— И что он еще тебе рассказал? — Девушка не смотрела на трубаря.

— Сама спроси, Гера.

Гера уселась во второе кресло. Крони остался стоять.

— Расскажи о Лемене. О том, у кого ты взял знак.

И тогда Крони вспомнил.

— Вы — Гера Спел? — спросил он.

— Только сейчас догадался, темнота, — ухмыльнулся Спел.

Гера закашлялась, вынула из широкого рукава белый платок, приложила к губам.

— Значит, он говорил тебе о моей сестре? — спросил Спел.

— Говорил.

— Если говорил, был еще жив, — сказал Спел. — Ты слышишь, сестра?

— Он потом умер, — сказал Крони. — Он умирал, и я принес ему воды. Он мне рассказывал. Потом умер.

— Когда это было?

— Вчера. Конечно, вчера.

— Где?

Гера поднялась с кресла и подошла совсем близко к трубарю. От нее приятно пахло. Наверно, мылом. И глаза у нее были синие, а на платке, который она все еще держала у рта, — красные пятна.

— Глубоко, внизу.

— В заброшенных секторах?

— Рядом с Огненной Бездной. У города Предков.

— Ты там был? — удивился Спел. — Врешь.

— А ваш Мокрица мне поверил.

— Он был жив вчера? — спросила Гера, словно не могла поверить.

— Он умирал, — сказал трубарь. — Я напоил его водой.

— Что он тебе сказал?

— Он мне показал путь дальше.

— Куда?

— Дальше, к привидениям. Привидения помогли мне найти библиотеку.

— Он говорил обо мне? — спросила Гера.